Черный буран - Михаил Щукин

Поздних гостей встретил у порога сам хозяин — в синих шароварах, в синей рубахе, на ногах — сандалии с дощечками вместо подошв, на затылке — жиденькая косичка, на подбородке — тощая седая бороденка, ветошкой свисающая на сторону. Ван-Ли беспрестанно кланялся, и выражение узких его глаз разглядеть было невозможно. Прикладывая руку к груди, он забормотал:

— Осюсения хосиса? Девоську хосиса? Кусать хосиса?

— Хосиса, хосиса, — властно перебил его Василий, — веди в конуру.

— Денеску покази, бумазек не беру.

— Я тебе сказал — веди в конуру! Там и денежку покажем.

Все длинное строение было разделено ровно посередине тесным коридорчиком, а по обе стороны — маленькие комнатушки с низкими окнами на улицу, отделенные одна от другой тонкими дощатыми стенами. Каждая комнатушка имела щелястую дверь, и щели, похоже, оставлены были не по небрежности, а специально: всегда есть возможность заглянуть из коридора в конуру и увидеть, что там творится.

Под ногами громоздился мусор, висел густой и тяжелый запах, за щелястыми дверями слышались смех, вздохи, плач, возбужденный говор, пение… Все это, смешиваясь воедино, напоминало большущий котел с вонючим варевом, которое булькало и пузырилось, отравляя воздух, круглыми сутками.

Ван-Ли, постукивая деревянными подошвами сандалий, провел гостей в самый дальний конец коридора, толкнул дверь, нашарил на ощупь плошку с оплывшим огарком стеариновой свечи, зажег и радушно пригласил:

— Иди, зиви. Денеску покази.

— На тебе денежку, — Василий вложил ему в ладонь несколько серебряных рублей, глухо звякнувших, и предупредил: — Больше не дам. Марафету и баб не надо. А если подглядывать за мной или подслушивать вздумаешь, — показал рукой на щелястую дверь, — я тебе, ходя, глаз гвоздем выколю. Понял?

— Поняла, поняла, — Ван-Ли, не переставая кланяться, задом упятился в коридорчик и прикрыл за собой дверь.

Василий накинул проволочный крючок, хмыкнул, оценив его полную ненадежность, и стал стаскивать с себя полушубок, весело приговаривая своим спутникам:

— Раздевайтесь, братцы, располагайтесь. Хоромы, правда, невеликие, но и мы здесь не на год селимся.

Бросил полушубок на тряпье в углу и лег, по привычке закинув руки за голову. Ипполит с Иннокентием, потушив свечу, прилегли рядом.

— Василий Иванович, вы нам одного не сказали, — Ипполит приглушил голос до шепота, — я лично никак не пойму — где мы ее искать будем? Во всем городе? В этом кавардаке? Все равно, что иголку…

— Человек, Ипполит Сергеевич, не иголка. Он завсегда следы свои оставляет. Найдём! А уж каким манером — разберемся по ходу. Давайте спать. Наганы на всякий случай далеко не засовывайте.

Если честно, Василий и сам толком не знал — где и как искать Тоню. Город хоть и небольшой, но все-таки город. И в каждый дом заходить не станешь. Да и не пустит сейчас никто в свой дом чужого, разговаривать даже не будут, отправят подальше и засов покрепче запрут… Но в том, что он ответил Ипполиту, Василий был уверен: человек — не иголка, значит, и найти его можно, надо только старание приложить. Снова и снова ломал он голову, придумывая всяческие возможности и тут же отбрасывая их. Уснул лишь под утро, забывшись ненадолго коротким и чутким сном.

6

Вторую неделю мотались они по городу, пытаясь хоть что-нибудь узнать о Тоне — все напрасно. Не помогали деньги, уплаченные Ван-Ли, чтобы он привлек к поиску своих особо надежных постояльцев; не помогали справки, выписанные доктором Обижаевым, якобы Ипполит с Иннокентием являются сотрудниками Чекатифа и проверяют санитарное состояние дворов; не помогали ежедневные поездки с Филипычем на базар и по другим людным местам, где Василий чутко прислушивался к чужим разговорам и заводил беседы с людьми, пытаясь нащупать хоть какую-нибудь зацепку.

Будто в небытие канула Антонина Сергеевна Шалагина.

Ипполит с Иннокентием приуныли, Филипыч молчал и все чаще недовольно покряхтывал, доктор Обижаев при встречах больше уже не спрашивал о новостях, и только один Василий по-прежнему был напористым и уверенным. У него даже мысли не возникало, что поиски напрасны и что рано или поздно их придется прекратить. Вставал рано утром, будил братьев Шалагиных, и они снова и снова отправлялись в город. Возвращались голодные, усталые и сразу падали спать, чтобы завтра все начинать сначала.

В тот вечер, встретив их, как всегда, у порога, Ван-Ли пальцем поманил Василия к одной из дверей, зашептал, показывая на щель, из которой сочился жидкий лучик света:

— Насяльника ссекатифа, денесек нету, так просит…

Василий заглянул в щель. Посреди каморки, пластом раскинувшись на полу, лежал мужчина в военном френче и высоко задирал ноги в кальсонах, блаженно при этом улыбаясь. На тонких губах пузырьками вздувалась слюна, а глаза были неподвижны и устремлены в одну точку.

— Видела? — спросил Ван-Ли.

Василий кивнул, еще не понимая, куда клонит хитрый китаец.

А Ван-Ли между тем постукивая дощечками сандалий, направился к своей отдельной каморке и там, усадив Василия на низенький стульчик возле низенького стола, поставил перед ним чашку с чаем. Чашка была фарфоровая, и на боках у нее красовались крылатые драконы. Василий внимательно их разглядывал и молчал, не притрагиваясь к чаю. Он понимал: китаец хочет сообщить что-то важное. Но суетиться и показывать свой интерес не желал. Ждал, чтобы Ван-Ли заговорил первым. И тот заговорил:

— Насяльника заловался, денесек нет… Так просил… я дала… Денески другой насяльник взяла… Баба есть у другого насяльника…

Из долгого и порой непонятного бормотанья китайца Василий в конце концов уяснил: служащий Чекатифа, который сейчас в блаженстве валяется в каморке, хлестанув кокаина, давний посетитель Ваньки-Китайца и до последнего времени расплачивался аккуратно, в долг никогда не просил. А в этот раз заявился без гроша в кармане и слезно стал умолять, чтобы зелье Ван-Ли выдал ему в долг. И при этом жаловался, что другой начальник, который над ним, зная его слабость, запретил бедолаге выдавать деньги на руки, а кормить велел прямо на службе. А еще кокаинист во френче сообщил в порыве жалостных излияний, что начальник его завел себе любовницу, а она заболела тифом. И он ее усиленно лечит, воруя с работы лекарства и продукты.

Да мало ли кто из новых начальников мог завести себе любовницу, если здраво рассуждать! И любая из них может заболеть тифом! Примерно так возражали Василию братья Шалагины, когда он рассказал им о новости, сообщенной китайцем. Василий кивал, словно соглашаясь с ними, а сам думал о том, как ему завтра лучше построить разговор со служащим Чекатифа. Даже самую призрачную надежду он не желал упускать из своих рук.

Утром, сидя перед растрепанным и хворым Тарасюком, так себя назвал товарищ во френче, лежавший на грязной подстилке все еще в кальсонах, Василий, как бы между прочим, крутил в руках маленькую склянку с кокаином и ласково спрашивал:

— А давно твой начальник полюбовницу себе завел?

— Ты откуда про это знаешь? — насторожился Тарасюк, наблюдая неотступным взглядом за маленькой стеклянной склянкой.

— Чудак-человек! Ты же мне сам вчера и рассказывал, когда мы вот тут сидели. Забыл? Голова-то хворает? Может, пособить? Ладно, ладно, соблазнять не буду, понимаю, что на службу…

Василий сунул склянку в карман, а Тарасюк резко поднялся и сел, будто хотел нырнуть за ней следом.

— А чего я еще вчера рассказывал?

— Да так, жаловался, что начальник тебя обижает. А сам, разэтакая сволочь, при бабе…

— Да я толком не знаю, может, и не любовница, может, родственница… Бабьи шмотки тут недавно домой отвез, продукты опять же таскает, лекарства… Слышь, а давай это… — Тарасюк кивнул на карман, в котором только что исчезла склянка.

— А как начальника твоего кличут?

— Каретников его фамилия. Ты чего к нему привязался, по какого лешего он тебе нужен?

— Да так, к слову. Держи, подлечись, если нужду имеешь. А я скоро приду, дельце у меня имеется. Я быстренько, ты меня дождись.

Василий сунул склянку в дрожащие руки Тарасюка и вышел из каморки.

Через несколько минут, выбравшись из логова Ваньки-Китайца, он уже быстро шагал по узкой улочке. Следом за ним спешили Ипполит и Иннокентий.

Филипыч, встретив их в ограде своего дома, отвел глаза в сторону и развел руками:

— Седни я не могу, ребята, кататься с вами. Седни велено к тифу ихнему явиться, опять покойников возить будем.

— Вот туда нас и доставишь, — Василий похлопал Филипыча по плечу и добавил: — Понимаю, что надоело, поэтому попутно едем. Подавай экипаж.

Уселись на санях, выехали из ограды, потянулись вдоль заметенной улицы, по обочинам которой пробирались редкие прохожие. Василий щурился от утреннего солнца, светившего ему прямо в глаза, и снова безотрывно думал: где, каким образом искать Тоню? В успех нынешнего предприятия, стараясь самому себе в этом не признаваться, он не верил. Просто старался использовать до конца любую возможность — а вдруг?