Копия Дюрера - Борис Каспаров

Заштрихованная на правом углу портрета бумага вообще ничего не отобразила, и никакая фантазия не смогла здесь помочь.

— Может быть, дело все-таки в самом листе, — сказал я, когда мы убедились в бесплодности всех попыток.

Воронцов с сомнением покачал головой.

— Не будем гадать на кофейной гуще. У вас есть какие-нибудь другие соображения?

— Только одно — ждать, пока фрау Шмидт станет лучше.

— Да, пожалуй, это единственный выход, — майор усмехнулся. — Но похоже на капитуляцию. Давайте проверим еще раз. Может быть, на этот раз нам повезет. — Майор снова взял в руки бумагу, карандаш и вдруг остановился. Глаза его как-то странно блестели.

— Мы с вами забыли детство, Сергей Семенович, — продолжал он взволнованно, — а вот фрау Шмидт, кажется, нет. Мы же использовали совсем не тот конец карандаша. Посмотрите, на тупой стороне его чуть срезаны грани. И, честное слово, мне кажется, это не случайно!

Прижав карандаш той стороной, у которой не было граней, к листу, Воронцов начал медленно и очень легко водить его из стороны в сторону. Вместо беспорядочных линий на бумагу легли широкие легкие полосы. И прежде чем он успел покрыть весь лист, в центре его на этот раз обозначились правильно расположенные точки, которые совершенно отчетливо создавали иллюзию геометрических фигур.

Самые крупные точки, которые при их мысленном соединении прямыми линиями образовывали неправильный четырехугольник, заключали в себе шесть других точек, которые, в свою очередь, при соединении их прямыми линиями могли образовать равносторонний шестиугольник. Внутри четырехугольника, на нижней его стороне, чуть заметно вырисовывались буквы «O. M. M. P.». По всей вероятности, то, что лежало сейчас перед нами, являлось планом. Но планом чего? Где находились те реальные предметы, которые изображали эти фигуры? Ни одного даже самого смутного указания на место мы не имели. Буквы? Но о чем они говорили?

Изучив еще раз чертеж, майор положил его на стол и сел в кресло.

— Ну, а теперь оставим на время эту загадку и займемся судьбой профессора Абендрота.

— Профессора Абендрота? — переспросил я, никак не ожидая услышать сейчас от Воронцова эту, уже знакомую мне, фамилию.

Он с невозмутимым видом кивнул головой.

— Вот именно. Профессора-искусствоведа Эриха Абендрота, одного из крупнейших художников Германии тридцатых годов. Как сообщила нам сегодня его бывшая служанка Эльза Грубер, перед своим арестом Кестнер был у нее и очень интересовался бумагами и вещами профессора Абендрота.

— Профессора Абендрота… Эриха Абендрота, — я повторил фамилию еще дважды и снова поймал себя на мысли, что делаю это под давлением какого-то непонятного, смутного чувства.

— Да, профессора Абендрота, — повторил еще раз и майор. — То, что сообщила его служанка…

— Товарищ майор, разрешите, только одну минуту… — Сдержаться я не мог. Никак не мог. Никакая сила не удержала бы меня сейчас в кресле. — Разрешите отлучиться на одну минуту.

Я торопливо вышел и сейчас же вернулся со взятым у Штейнбоков «Фаустом» и репродукциями с картин Грюневальда. Ну конечно же, первое слово заштрихованной надписи начиналось на букву «P», последнее слово начиналось с «A», и между ними короткое слово, в два раза меньше других!

Майор ничего больше не спрашивал, взял перо и написал на листе бумаги по-немецки: «Профессор Эрих Абендрот».

Не было сомнения — книга эта и те, что хранились в библиотеке имения Грюнберг, когда-то принадлежали профессору Абендроту. Но каким образом они попали сюда и почему их разделили между Грюнбергом и Вайсбахом? Возникали и другие вопросы: зачем понадобились Кестнеру бумаги и вещи профессора Абендрота? И принадлежала ли копия Дюрера тоже профессору?

— Об этом я и спросил фрау Грубер, — майор зашагал по комнате, — но она твердо заявила, что никогда в доме Абендрота не видела этой картины, хотя прожила в нем около двадцати лет. И Кестнер, расспрашивая ее о бумагах, ни словом не обмолвился о картине.

— Тогда, — я раскрыл репродукции Грюневальда, — эта латинская надпись, о которой я вам говорил раньше, сделана, по-видимому, рукой профессора.

Воронцов подошел к столу и несколько минут смотрел на рисунок.

— Да, надпись несет в себе глубокий смысл. И может быть, относится не только к рисунку, но и ко всей жизни самого профессора. «Omnia mea mecum porto», — майор повторил изречение еще и еще раз.

— Посмотрите же сюда, лейтенант! — вдруг воскликнул он. — Видите?

Воронцов показал начальные буквы латинского изречения.

— «O. M. M. P.»! — Я схватил в руки заштрихованный лист. — Те же буквы, что и на картине! Значит, все-таки копия принадлежала профессору.

— Бесспорно! Ну, а теперь вы убедились, что нам крайне необходимо заняться судьбой покойного профессора Абендрота?

Но о судьбе профессора мне пришлось узнать немного позже.

В тот момент, когда Воронцов произносил последние слова, внизу около дома остановился старенький «газик», и спустя минуту в комнату быстрыми шагами вошел Гофман. Он сообщил нам, что час назад под развалинами одного из домов был найден Мюллер. Так же, как и Шеленберга, его придавили рухнувшие кирпичи. Однако жизнь еще теплилась в нем. Находившийся около него Гофман сумел уловить несколько произнесенных им слов:

— Магазин… Парке… Ранк…

— Где его нашли? — спросил майор.

— В развалинах на Рингштрассе. Каким образом он туда попал, не знаю. Может быть, сбился с дороги в темноте и упал.

— Кто такой Парке?

— Это бывший владелец магазина по той же улице, дом № 15. Он давно умер. На месте магазина сейчас развалины. Вообще, на всей этой улице от пятого до тридцать третьего номера не осталось целым ни одного дома. Как раз сегодня с утра мы осматривали участок, где скрылись тогда неизвестные.

— Но подвалы там, конечно, есть?

— Не только подвалы, но и бомбоубежища. Целая система бомбоубежищ, ведь в этом районе находились дома наиболее имущих жителей города.

— Самочувствие его тяжелое?

— Да. Измята грудная клетка, сильно ушиблена голова. Надежды очень мало.

Лицо Воронцова стало жестким.

— Я не верю, что Мюллер мог сбиться с дороги в своем родном городе и упасть в развалины. Скорее, это дело рук кого-то из шайки Ранка. Мюллер мог случайно столкнуться с кем-нибудь из них, и тот постарался от него отделаться. — Воронцов прошелся по комнате. — До сих пор мы устанавливали факты, теперь настало время действовать.

В комендатуре подтвердилось, что двое неизвестных ускользнули от патруля как раз в районе дома № 15.

У ЗАКРЫТЫХ «ДВЕРЕЙ»

Я спрыгнул на цементный пол. После царящего наверху хаоса, образуемого горами кирпича и торчащими из них скрюченными балками, здесь было относительно чисто. Отверстие в потолке пропускало в обширное, совершенно пустое помещение достаточно света, чтобы его можно было осмотреть, не прибегая к помощи фонаря. Через минуту рядом со мной и спрыгнувшим сюда первым сержантом Ковалевым очутился Селин. Лучших помощников мне не надо было искать.

Мы находились в центре самого обыкновенного бомбоубежища гражданского типа, какие нам приходилось видеть десятками. Слева от нас были ступеньки входа, заваленные рухнувшими стенами, прямо — запасные, наглухо закрытые двери на массивных железных петлях.

Местонахождение дома № 15 нам удалось установить с большим трудом. Самое тщательное исследование развалин не помогло найти входа в подвал. Пробиваться к нему сквозь руины было бессмысленно. Если выход был где-то в другом месте, Ранк, услышав шум, мог уйти. Захватить его можно было только врасплох.

И здесь нам на помощь неожиданно пришел Лерхе, которого мы расспросили о расположении бомбоубежищ. Он вспомнил, что в старой магистратуре должен был храниться план всех бомбоубежищ города. Хотя здание магистратуры наполовину сгорело, Лерхе с помощью Гофмана перерыл все оставшиеся бумаги и все-таки нашел план. Правда, не весь, приблизительно третья часть его сгорела. Но и оставшееся позволило судить о системе бомбоубежищ. Оказалось, что почти все бомбоубежища соединены между собой ходами и теперь, после того как большинство выходов было завалено, представляли настоящий лабиринт.

Мы решили пробираться к дому № 15 под землей двумя группами. Первую вел я, вторую младший лейтенант Меркулов. Наш подземный маршрут был точно нанесен на карту. Моей группе предстояло миновать двенадцать бомбоубежищ, Меркулову — десять, но это в том случае, если бы никому из нас не пришлось совершить обходного движения.

И все-таки гарантии в успехе не было. Сгоревшая на плане западная часть города, наиболее пострадавшая от бомбежек, являлась для нас белым пятном. Куда вели здесь запасные выходы из бомбоубежищ, оставалось только гадать.