Собрание произведений. Шестидесятые. Том 1 - Михаил Жванецкий

Мы пьем, едим и поем в ее окружении. Играем под ее

надзором. Свое присутствие она выдает ойканьем кого-

нибудь из нас. Это на слух. Для глаз — седым волоском.

Вопросительностью старости перед восклицательной

молодостью. Ну, что вы? Разве незаметно? Она заметна

здесь… А седой волос? А молодая душа, обнаруженная

вдруг в старом теле? А дети наши? Она в наших детях.

Она постоянна. Мы вертимся. Мы лежим, спим, встаем,

работаем… Мы ищем удовольствия. Она с нами. Улыба-

ется и желает успеха. Она, если захочет, может это удо-

вольствие обострить до наслаждения, до экстаза.

— Такое бывает только раз, — хрипим мы… Это она.

Когда мы говорим «никогда» и «всегда» — она

в этих трех буквах «гда»…

ГДА! — И она проступит в близком лице, которому

всего…

ГДА! — И она обостряет твои черты внезапно ночью.

ГДА! — Пощипывает твою косточку. Твою желёз-

ку щекочет. Требует острить быстро, здорово, как НИ-

КОГДА.

ГДА! — Юмор, освещенный ею, навсеГДА.

ГДА! — Она не любит печали. Печаль, рожденная

ею, банальна, и она ее быстро прогоняет. Смех ее вечен,

морщины боли она покрывает и разглаживает своей

рукой… Великая. С ней пишется навсеГДА.

ГДА! — Стоит в отдалении и улыбается, а потом

подходит ближе… А потом идет рядом… А потом поло-

жит руку на плечо, подымет высоко, до себя — и даст

взглянуть…

И ты бросишь стол, дела, людей…

— Иду к тебе…

И улыбнешься неугасимо!

Белый свет

До чего мне хорошо в Ульянке. Стремлюсь куда-то

и все время остаюсь. Одиноко. И прозрачно. Какая-то

тишина. Какой-то чистый, ясный белый свет.

Хорошо на белом свете. На юге синий, голубой, чер-

но-бархатный… Совершенно беззвучно проезжают

троллейбусы. Безмолвные, неподвижные дома. Здесь

они действительно неподвижные.

Солнце не греет и не светит, а освещает. Четко-чет-

ко. +5°С… Апрель. И не сумерки, а ясный, светлый ве-

чер. Ни одного телефонного звонка. Обманами, сканда-

лами, холодностью добился своего — сообщения пере-

стали поступать.

А этот холодный белый свет входит в душу.

Один-один средь бела света с белым светом, что

придерживаешь губами и веками, и выпускаешь из се-

бя только на бумагу, чтобы сохранился подольше.

Целую.

В Греческом зале

Для А. Райкина

Дали этим женщинам два выходных, так они прямо

с ума посходили. Убивают время как попало. Вместо то-

го чтобы отдохнуть… В прошлое воскресенье потянула

она меня на выставку. Вернисаж какой-то… Я думал —

музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: го-

рячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солян-

ка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю,

тут не отдохнешь…

А воскресенье проходит.

Пока экскурсия таращилась на статую, я выскочил,

прихватил на углу. Только разложился, газетку посте-

лил, вахтерша прицепилась:

— В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не

стыдно!

Аж пенсне раскалилось. Я ей так тихо возражаю:

— Чего орешь, ты, мышь белая?.. Ты здесь каждый

день дурака валяешь. А мне завтра на работу. Стакан

бы лучше вынесла… Видишь, человек из горлышка

булькает?!

…Что селедку?.. Кто селедку?.. Какую селедку?.. Ну,

селедку развернул у него на плече… А что ему сделает-

ся? Двести лет стоял, еще простоит, а у меня выходной

кончается, поймешь ты, коза старая?!

…Кто Аполлон?.. Я — Аполлон? Он — Аполлон? Ну

и нехай себе Аполлон… Повесил я ему авоську на руку,

а куда вешать, на шею?!

От народ!.. Никакой культуры. Еле от нее отбился.

Хорошо еще, ребята поддержали… А на часах уже три!

А я еще с продуктами и ни в одном глазу. А уже три на

часах.

Стал искать, чем консервы открыть. Бычки в томате

прихватил. От умора! От смех! Музей, музей — нечем

банку открыть! Хоть убейся. Куда я только не лазил.

Приспособился под конем… Железку какую-то ото-

рвал, только ударил, как заверещит, у меня даже банка

выпала. Вахтерша с указкой! Ну?! Я ей из-под коня так

тихо замечаю:

— Чего ты дребезжишь?! Что я, тебя трогаю или ку-

саю кого?! Ты себе, я себе, они себе…

Хорошо, ребята меня поддержали, вроде все улади-

лось… Так штопора нет! Вот музей…

Тут я ей совсем тихо, ну тихо совсем:

— Слышь, штопор есть?

— Это итальянская живопись семнадцатого века!

— Ты не поняла, — говорю, — я тебя не спрашиваю,

где брала живопись, я спрашиваю: штопор есть?

— Вы понимаете, что вы говорите, здесь вокруг жи-

вопись!

— Понимаю, а ты без штопора можешь открыть?

Я же об пол буду стучать, мешать. А вокруг живо-

пись…

Намучился! Оторвал от этого же коня еще одну же-

лезяку, пропихнул внутрь, но настроение уже не то…

В какой-то гробнице в одиночку раздавил кагор в кро-

мешной тьме, в антисанитарных условиях… Бычки,

конечно, руками хватал… Хорошо, грузин стоял на

камне, я у него кинжал вытащил, колбасу хоть пору-

бил на куски.

Когда я из гробницы вылез, еще мог экскурсию про-

должать, хоть в паутине и в бычках… Но они исчезли.

Так что воспринимал в одиночку… Поковырял того

грузина — мура, опилки, дурят людей.

А тот железный, что на лошади сидел, — тот ничего,

крепкий… Меч я у него из кулака вырвал, а щит рвал,

рвал, не идет — неплохое качество!

Ну а в целом потерял выходной, угробил. Хорошо

еще вечером, в скверике, врезали «Зверобой» и закуси-

ли с колен… Хоть как-то отдохнули.

Теперь, говорят, в Большом театре «Столичная» по-

явилась, только билет на «Чародейку» надо брать. По-

чем же у них сто грамм получается?

Дефицит

Для А. Райкина

Послушай меня, дорогой! Что я тебе скажу. Все идет

к тому, что всюду все будет, изобилие будет! Но хоро-

шо ли это будет? Подожди, не торопись, ты молодой,

горячий, кровь играет. Я сам был огонь, сейчас потух

немного, хотя дым еще идет иногда… С изобилием не

надо торопиться! Почему?..

Ты идешь по улице, встречаешь меня.

— Здравствуй, дорогой! Заходи ко мне вечером.

— Зачем?

— Заходи, увидишь.

Я прихожу к тебе, ты через завсклада, через дирек-

тора магазина, через товароведа достал дефицит! Слу-

шай, ни у кого нет — у тебя есть! Я попробовал — во рту

тает! Вкус специфический! Я тебя уважаю.

На другой день я иду по улице, встречаю тебя.

— Здравствуй, дорогой! Заходи ко мне вечером.

— Зачем?

— Заходи — увидишь!

Ты приходишь ко мне, я через завсклада, через ди-

ректора магазина, через товароведа, через заднее

крыльцо достал дефицит! Слушай, ни у кого нет —

у меня есть! Ты попробовал — речи лишился! Вкус спе-

цифический! Ты меня уважаешь. Я тебя уважаю. Мы

с тобой уважаемые люди.

В театре просмотр, премьера идет. Кто в первом ряду

сидит? Уважаемые люди сидят: завсклад сидит, дирек-

тор магазина сидит, сзади товаровед сидит. Все город-

ское начальство завсклада любит, завсклада ценит. За

что? Завсклад на дефиците сидит! Дефицит — великий

двигатель общественных специфических отношений.

Представь себе, исчез дефицит. Я пошел в магазин,

ты пошел в магазин, мы его не любим — он тоже пошел

в магазин.

— Туфли есть?

— Есть!

— Черные есть?

— Есть!

— Лакированные есть?

— Есть!

— Черный верх, белый низ есть?

— Есть!

— Белый верх, черный низ есть?

— Есть!

— Сорок второй, самый ходовой, есть?

— Есть.

— Слушай, никогда не было. Сейчас есть. Дамские

лакированые, бордо с пряжкой, с пуговицей есть?

— Есть!

Ты купил, я купил, мы его не любим — он тоже ку-

пил. Все купили.

Все ходим скучные, бледные, зеваем. Завсклад

идет — мы его не замечаем. Директор магазина — мы

на него плюем! Товаровед обувного отдела — как про-

стой инженер! Это хорошо? Это противно! Пусть бу-

дет изобилие, пусть будет все! Но пусть чего-то не

хватает!

Дай ручку, внучек!

Для А. Райкина

Юзик, Юзик, дедушка не может быстро, дедушка

устал. У дедушки ноги старенькие. Давай посидим. Ты

же хороший мальчик. Сядь, Юзенька, сядь, дорогой.

Я сказал сядь! Я стенке сказал или кому я сказал?! Или

стенке, или кому?! Дедуля что сказал?.. Что надо деду-

ле сказать?.. А, бандит, чтоб ты был здоров, арестант.

Если бы у меня было такое детство! Ну-ну…