Маленький чайный магазинчик в Токио - Джули Кэплин

нагородил!

Харука положила теплую ладонь на ее руку.

– Давайте выпейте чаю, и я расскажу вам гораздо больше о природе и японской культуре. – Харука неторопливо возилась с изящными фарфоровыми чашками, пока они не были расставлены так, как ее устроило, а затем разлила в них чай крайне бледно-зеленого оттенка. – Это гэммайтя.

Она пододвинула одну из чашек с дымящимся чаем к Фионе, склонив голову в сторону дочери.

– Чай гэммайтя – это смесь зеленого чая сенча с обжаренным рисом и кукурузой, – объяснила Сэцуко с улыбкой. – Еще он известен как крестьянский чай, потому что в старые времена в него добавляли рис, чтобы сделать его сытнее.

– Пфф, – фыркнула Харука. – У него хороший вкус, и для здоровья полезен. Полезно для вас и, – она наклонилась и вдохнула аромат, – для иностранца это хороший чай. Вкус у него мягкий, не слишком насыщенный.

Они все вместе сделали по глотку. Фиона сжала фарфоровую чашу обеими руками, повторив жест двух женщин. Горячая жидкость скользнула по горлу, и она почувствовала чистый свежий вкус. Воцарилась безмятежная тишина, пока они втроем наслаждались чаем, а от успокаивающего тепла фарфора в руках Фиона ощутила гармонию и связь с этими женщинами.

Они просидели в умиротворяющей тишине минут десять, и Фиона пила чай, который будто очищал мысли – все произошедшие за день неприятности забывались. Хотя разочарование все еще лежало тяжелым грузом на ее плечах: кажется, Гейб просто не понимал, насколько важна для нее эта выставка.

Затем Харука резко выпрямилась:

– Ваби-саби!

С этими словами она встала из-за стола, сказала что-то Сэцуко по-японски и исчезла за дверями сёдзи.

– Она хотела бы показать вам сад. – Лицо Сэцуко наполнилось нежностью. – Она очень им гордится. Когда мы впервые приехали сюда из Америки, она разбила этот сад на пустом месте. Думаю, сначала ей было трудно, потому что все здесь совершенно по-другому… Но когда она вернулась сюда, то получила именно то, в чем нуждалась, например, чай и природу.

Фиона надела предложенное пуховое пальто и последовала за Сэцуко вниз по лестнице и через чайный магазин на веранду из темного дерева, что тянулась по всей задней части здания. Грациозно, словно лань, Сэцуко быстро обошла террасу (как она объяснила, она называется энгава) и привела к Харуке, которая сидела на подушке, глядя на пышный зеленый сад. Рядом с ней были разложены еще две заранее подготовленные подушки. При виде их Фиона спрятала улыбку: Харука так любила, чтобы все было правильно. Сэцуко опустилась на одну из подушек рядом со своей матерью, и Фиона последовала ее примеру, хотя, возможно, и не так изящно.

Харука не обратила на них внимания; она просто дальше сидела, подогнув в одну сторону ноги, и медленно глубоко дышала, сосредоточенно глядя на сад. Сэцуко сразу приняла аналогичную позу. Стоял тихий ранний вечер, и Фиона почувствовала в воздухе аромат сосны и кедра. Подражая хозяйкам дома, она начала делать медленные глубокие вдохи, рассматривая элементы красиво спланированного сада. «Словно пейзаж в миниатюре», – подумала она, рассматривая аккуратно подстриженные кустарники, что находились в центре сада, а рядом в горшках – деревья бонсай с их поразительными, элегантными очертаниями. На заднем плане – пара недавно начавших цвести плакучих вишен протянула тонкие, будто руки балерин, ветви к земле, а на переднем – между множеством полированных медных горшков вилась гравийная дорожка, изгибаясь вокруг небольшого пруда, в котором отражалась густая зелень кустарников. Из отверстия на боку терракотового горшка в пруд текла крошечная струйка воды.

«Здесь можно сидеть часами…» – подумала Фиона, внимательно рассматривая каждую деталь сада. Просто живое произведение искусства, и она поняла, что именно в этом есть замысел сада. У нее зачесались руки, хотелось достать фотоаппарат и взять крупным планом ближайшую ель бонсай. Дерево выглядело так, словно выросло на продуваемой ветрами пустоши: его толстый, сучковатый ствол с крошечными темно-зелеными иголками слегка наклонился набок. Она настроила бы фокус на коре, а насыщенной зелени иголок позволила бы слегка размыться. Легкий ветерок шелестел в плакучих вишнях, и это движение напомнило ей балерин, что исполняют свои па в унисон.

Она почувствовала, как теплая ладонь Харуки легла поверх ее руки – легкое, осторожное прикосновение, ее дыхание все еще было глубоким и ровным, а на лице – выражение полного покоя.

Фиона повернулась обратно к саду и тоже глубоко вдохнула, чувствуя, как Харука уверенно держит ее за руку.

Она прислушалась к тихому журчанию фонтана, плеску воды о воду, заметила, как от водомерки по поверхности пруда во все стороны расходятся круги, присмотрелась к пятнистой тени на дорожке от проглядывающего сквозь деревья солнца. Ее плечи приподнялись, будто с них свалился груз, и ее охватило волшебное чувство легкости. Ей казалось, что она сейчас взлетит, но в то же время она чувствовала себя такой заземленной, будто у нее выросли корни. Это спокойствие… Оно наполнило ее, подарив прекрасное чувство умиротворения. Фиона ощущала аромат деревьев, легкий ветерок, что ласкал ее лицо. Перед ней была природа во всем многообразии цветов и форм… Она прикрыла глаза, а затем снова их открыла, и поразилась яркости зелени, нежной красоте бледно-розовых цветов и контрасту темного дерева балкона. Внезапно Фиона поняла, как рада, что у нее нет с собой камеры и ей не нужно ничего здесь фотографировать. Очень давно она не чувствовала такую внутреннюю гармонию, это плавучее ощущение неги, будто все ее чувства были открыты миру.

– Ваби-саби, – тихо промолвила Харука. – Часть японской культуры. Это значит ценить то, что не идеально, ведь в этом и кроется привлекательность таких вещей. Это принятие ценности вещей – старого горшка, старого человека – и понимание того, что эти вещи обладают мудростью, ведь они многое повидали.

Из-под своей темно-синей туники она вынула маленький горшочек и подняла его. Он был красивым, но когда-то давно разбился (откололся большой треугольный кусок), но его склеили. Починка была очень заметна: по краю скола шла золотая жилка, которая скорее подчеркивала, а не скрывала дефект.

– Он очень старый; он принадлежал бабушке моей бабушки по материнской линии, – она аккуратно указала на золотой шов. – Мы ценим старое, поэтому мы реставрируем вещи, принимаем починку как часть жизни. Это кинцуги; восхваление несовершенства. Изъян прославляют тем, что ремонтируют его золотом, потому что красота заключается в уникальности его несовершенства. Лицо старого человека испещрено морщинами от лет счастья, печали и свершений, но эти морщины были заслужены. Ваби-саби – это значит ценить несовершенства, ибо они есть отражение нашей жизни.

Фиона проследила взглядом за золотой жилкой, очерчивающей неровный край отколовшегося кусочка