Странные приключения Ионы Шекета. Книга 2 - Песах Амнуэль

КОЛОДЕЦ ПАМЯТИ

Когда я работал патрульным времени, мне иногда приходилось заниматься так называемым «отхожим промыслом» — то есть делами, прямо не связанными с моими профессиональными обязанностями. Вы ж понимаете, что не каждый день служба безопасности раскрывает очередной страшный заговор, посягающий на основы существования Соединенных Штатов Израиля. Обычно «зман-патрульный» становится жертвой рутины: скажем, сбежал от Ханы Т. муж, и она обращается в полицию с просьбой — «найти и вернуть!» В полиции понимают, что отыскать след мужика, не желающего жить со своей дражайшей половиной, — дело нелегкое, если не сказать безнадежное при нынешней разветвленной и непредсказуемой сети межгосударстванных транспортных линий. И тогда в «Зман-патруль» поступает просьба: «А нельзя ли вернуться в такое-то время, когда Хаим Т. лишь задумывал свой побег, и проследить, в какую именно сторону он навострит лыжи?» «Разумеется, можно, — отвечает обычно мой непосредственный начальник господин Бецалель, чье голографическое изображение я имею честь лицезреть всякий раз, получая очередное пренеприятное задание. — И более того, мы это непременно сделаем, если вы заплатите…» И далее следует сумма цифрами и прописью, из которой сам патрульный обычно получает ровно столько, сколько ему следует по контракту за сверхурочную работу. Так вот, вернувшись из Вашингтона после выполнения задания и узнав, что бывшие США отныне входят в состав Соединенных Штатов Израиля, я услышал, как изображение господина Бецалеля говорит с ехидцей в голосе: — А теперь, Шекет, вам придется проявить максимум воображения, потому что задание, которое вы получите, совершенно необычно. Когда такие слова произносит руководитель службы охраны времени, любому зман-патрульному может стать не по себе. — Дело в том, — продолжало изображение господина Бецалеля, — что у Президента Соединенных Штатов Израиля Исидора Сапира пропал любимый кот, и есть подозрение, что он отправился погулять в Колодец памяти. — Сам? — поразился я кошачьей смелости. — Нет, конечно, — пожало плечами изображение господина Бецалеля. Президент Сапир разрезал ленточку в новом ответвлении Колодца, а кот, как обычно, бродил сам по себе неподалеку. Но когда президент вышел из помещения, кот за ним не последовал, а охрана так и не сумела обнаружить это несчастное животное. Вы понимаете? Чего тут было не понимать? Колодец памяти — это, по сути, музей, где собраны записи личностей великих людей прошлого, настоящего и будущего. Одни личности восстановлены по историческим документам и оставшемуся биологическому материалу, другие — по собственным многочисленным мемуарам, третьи скомпонованы из записей зман-патрульных, которым доводилось заниматься своей деятельностью не в прошлом, а в будущем. Если кота не нашли, значит, ему удалось проникнуть в чью-то память, где он сейчас и обитает, не зная, какой переполох вызвало его исчезновение из реальности. После взятия Америки новое задание показалось мне простым и неинтересным. Как я ошибался! Огромный небоскреб с надписью над последним, сто пятнадцатым этажом: «Колодец памяти», располагался около перекрестка Гивати по дороге из Тель-Авива в Ариэль. Я прибыл на место и для начала потребовал все сведения о коте господина президента. Оказалось, что звали его (кота, разумеется, а не президента) Шмулик, но домашние обычно обращались к нему более пространно: «Шмулик-жулик». Шмулику было от роду три года, и он, как оказалось, довольно часто пропадал из дома — потом либо возвращался сам, либо его находили на одной из свалок в обществе кошек легкого поведения. Учитывая это обстоятельство, я решил попробовать счастья в Колодце номер 2, где хранилась память госпожи Ниры Стеллман, голливудской звезды первой трети нашего века, женщины весьма фривольного поведения, но талантливой, как Софи Лорен и Лиз Тейлор вместе взятые. — Вы только осторожнее, — напутствовал меня оператор Колодца, выдавая универсальный Ключ памяти. — Нира была еще та штучка. Я ничего не ответил — напоминать зман-патрульному о необходимости соблюдать осторожность попросту невежливо. В Колодец памяти обычно бросаешься как в омут — вытянув вперед руки и задержав дыхание. Так я и сделал. Память Ниры Стеллман находилась на третьем уровне хранения — это означало, что операторы полагали несущественной для будущих поколений личную жизнь великой актрисы, и потому сведения о ее многочисленных романах были из блока хранения изъяты, остались лишь воспоминания о работе на съемочной площадке. Почему-то операторы были уверены, что уж эти воспоминания не содержат ничего, способного поколебать нравственные устои общества. Они ошибались так же, как ошибся я, воображая, что новое мое задание станет легкой прогулкой. Обнаружив вход в память Ниры Стеллман, я отпер его своим универсальным ключом и немедленно оказался перед камерой на съемках супербоевика «Агамемнон-4». Хорошо, что нервы у меня крепкие, закаленные многочисленными экспедициями как в прошлое, так и в иные миры. Видите ли, все рассказы о великой актрисе, как о женщине очень раскованной, оказались просто детским лепетом перед тем, что я обнаружил на самом деле. Направленный на нее объектив кинокамеры она видела в образе… м-м… как бы это помягче выразиться… Ни в английском, ни в иврите нет соответствующих слов, а русский язык я использовать не буду, иначе читатель сочтет меня недостаточно культурным рассказчиком, чего я вовсе не добиваюсь. А кого Нира Стеллман видела перед собой вместо самого оператора! Я человек привычный к любой неожиданности, но мне захотелось немедленно вывалиться из памяти актрисы в коридор и просить изображение господина Бецалеля, чтобы меня избавили от выполнения задания. Усилием воли я сдержался и даже заставил себя сосредоточиться, что неимоверно сложно, когда находишься в чужой памяти, и тем более — в памяти Ниры Стеллман. Чтобы найти Шмулика, я должен был разобраться: есть ли в памяти актрисы нечто кошачье. Не повлияла ли на поведение Ниры Стеллман личность кота Шмулика? И вот тут-то я и попался в ловушку, о которой не подозревал вначале. Когда Шмулик влез в чужую память, он, как вы понимаете, не думал о сохранении ее структуры в неприкосновенности. Он вообще не думал, ибо разве трехлетние коты способны мыслить? Своими когтями он расцарапал всю ткань памяти, которая стала похожа на материю, разодранную на полосы. А я влез в эти разрывы, не подумав о том, что и мои собственные воспоминания теперь поневоле впечатываются в эту структуру, поскольку она уже необратимо нарушена. На деле это выглядело таким образом. Стоя перед камерой и разыгрывая эпизод из супербоевика «Агамемнон-4» кинозвезда Нира Стеллман неожиданно повела себя, как мог бы повести кот Шмулик, попавший в тело зман-патрульного, получившего задание уничтожить вражеского агента, проникшего в руководство Мосада в первые годы его существования. А поскольку память, вообще говоря, структура неуправляемая, то мне ничего не оставалось делать, как наблюдать, не имея возможности вмешаться в ход событий, которые на самом деле, конечно, никогда не происходили. Я протянула (не забудьте, что я была… был… ну, неважно… в памяти Ниры Стеллман и видел… видела… тьфу, черт… себя ее глазами) руку и схватила за нос оператора, зашипев при этом, как кот, поймавший мышь. — Отвечай, — потребовала я, — кто заслал тебя в это время и от кого ты получил задание уничтожить государство Израиль! Бедняга оператор уронил пульт управления камерой, и аппарат стоимостью в два миллиона долларов (полная трехмерность, круговой обзор и все такое) брякнулся об пол, будто простая игрушка. А я, между тем, обернувшись, увидела глядевшего на меня во все глаза актера Нила Мейсона, моего партнера по съемкам, и немедленно попыталась вступить с ним в интимные отношения. Но поскольку память Ниры уже была нарушена, выразилось это в том, что я начала рассказывать Мейсону истинную историю Мосада, представляя при этом его главу котом, желавшим уничтожить всех мышей на планете. Память Ниры Стеллман была, как я уже сказал, испорчена безвозвратно, но память актера Нила Мейсона оставалась в первозданной неприкосновенности! Он решительно не помнил подобного эпизода в своей артистической карьере и потому пришел в страшное возбуждение. Размахивая руками наподобие ветряной мельницы, он вышел из роли и принялся доказывать мне, что я неправа, ничего такого с ним никогда не происходило, и вообще, по его понятиям, интимные отношения — нечто совсем иное, не имеющее к Мосаду никакого отношения. Я продолжала наступать, и некая частица моей памяти, понимавшая, что является отголоском воспоминаний какого-то зман-патрульного по имени Иона Шекет, раздумывала над тем, что можно предпринять в подобной ситуации. Сказать по чести, нам — всем троим (я имею в виду себя, Ниру и кота Шмулика) — помог случай. Впоследствии это обстоятельство я скрыл в своем отчете, начальству ни к чему знать, как на самом деле проходила операция, пусть воображает, что агент был на высоте и сделал все, что мог. Когда я отвернулась, оператор (воспоминания его немедленно восстановились) поднял испорченный уже пульт и не нашел ничего лучшего, как воспользоваться им не по назначению. Я почувствовала жуткий удар по макушке, копна дивных волос, по которым вздыхали мужчины всего мира, смягчила удар, но в результате воспоминания Ниры Стеллман на миг отделились от памяти Ионы Шекета, и я смог взять на себя управление мыслительным процессом. Я схватил в охапку кота Шмулика и, не желая искушать судьбу, немедленно вывалился из съемочного павильона, из мемуаров Ниры Стеллман и из Колодца памяти, захлопнул все двери и… В общем, задание-то я выполнил, кот Шмулик терся о мои туфли и что-то мурлыкал, но… Видите ли, я действовал очень быстро и потому не успел полностью разделить наши со Шмуликом воспоминания. Теперь бедный кот время от времени, по словам президента Сапира, пытается рассказать ему о взятии Вашингтона, а мне постоянно вспоминаются ласковые кошки на карнизе виллы в Кейсарии. Если вы думаете, что я получаю от этого большое удовольствие, то вы ошибаетесь. Я бы на месте Шмулика вел себя с этими замечательными кошечками совершенно иначе.