Катилинарии. Пеплум. Топливо - Амели Нотомб

– Как поэтично.

– Публика так не считала и накинулась на издателей. А те, найдя неожиданное применение поговорке «Timeo hominem unius libri»[17], в конечном счете просто перестали издавать не слишком плодовитых авторов, и их предали забвению.

– Какой ужас!

– С тех пор писателей охватил психоз продуктивности: поскольку у них не было ни малейшего шанса опубликоваться, имея меньше пяти произведений, они принялись сочинять книжки в нагрузку, чтобы они служили дополнением к той, которую они считали важной. Читателю, купившему такой сборник, оставалось отыскать среди пяти романов тот, который автор ценил больше остальных.

– Думаю, не всегда им оказывался действительно лучший – так было у Вольтера с «Кандидом».

– Такое случалось. В результате сегодня книги насчитывают никак не меньше восьмисот страниц.

– Что подтверждает мои слова о современном гигантизме. Впрочем, тем лучше для вас. В мое время была одна книга, образец помпезного стиля, «Последние дни Помпей». Благодаря небольшому объему она, видимо, до вас не дошла.

– Странно, никогда не слышал об этой книге.

– Вам что-нибудь говорят имена Светония и Тацита?

– За кого вы меня принимаете? Вы забываете, что я открыл Помпеи благодаря древним текстам, что…

– Спокойно, господин отличник. Дело в том, что если Светоний и Тацит вам знакомы, то ничего удивительного в том, что вам не знакомы «Последние дни Помпей». Но я представляю, как вашим детям попадется этот роман или исторический фильм, который по нему снят: они сочтут это политической фантастикой. Погодите-ка… что вы только что говорили?

– Что я не читал этой книги.

– Нет. Вы сказали, что открыли Помпеи благодаря древним текстам. Это же ерунда!

– Перестаньте.

– Если римляне говорили о Помпеях, то потому, что они были уничтожены! Но вы не могли прочесть знаменитое письмо Плиния Младшего к Тациту, где говорится об извержении! В ваше время, если можно так выразиться, оно еще не произошло.

– В самом деле, я о нем не знал.

– Это письмо могло быть написано лишь год назад. Вот черт, что за бред я несу!

– Незачем так сквернословить.

– Но эта апория не дает мне покоя!

– Не ломайте голову. Время сильно переменилось после вашей эпохи.

– Да объясните же!

– Вы ничего не поймете.

– Я уже говорила, мне нравится непонятное.

– Ну, а мне не нравится объяснять впустую. Просто знайте, что вам этого не понять. Время имеет такие свойства, которых никто до Марникса не был способен постичь.

– Расскажите об этих свойствах Времени!

– Зачем? Чтобы вы убедились в собственной ограниченности?

– Неужели я совсем ничего не пойму?

– Разумеется. Уже в вашу эпоху пропасть, отделявшая избранных от… всех остальных, постоянно росла. В наши дни она стала бездонной. Кстати, позволю себе заметить, что ваши слова неверны: римские авторы не дожидались извержения, чтобы заговорить о Помпеях. Представьте себе, городу не обязательно погибать, чтобы привлечь к себе внимание.

– Совершенно с вами согласна. Но люди чаще всего интересуются тем, что уже лежит в развалинах. Если бы Хиросиму не стерли с лица земли, вряд ли кто-то за пределами Японии узнал бы о ней.

– Хиросима не была шедевром японского искусства.

– Как вы думаете, а на меня современники обратят больше внимания после моего исчезновения?

– Вы меня умиляете.

– Честно говоря, мне не дает покоя один вопрос. Поскольку мне неизвестны свойства Времени, то ответить на него я не могу. Может, вы могли бы мне помочь?

– Что вы хотите знать?

– У меня есть двойник? Существует ли другая А. Н., которая продолжает жить в 1995 году? Хотелось бы знать, волнуются ли мои близкие, там.

– Это словечко «там» просто прелестно.

– Шесть веков назад, если вам так больше нравится.

– Мне лично все равно. Это ваше дело, что вам нравится. Подумайте: либо в 1995 году по-прежнему существует некая А. Н., и ваши близкие не беспокоятся – но эта А. Н. никак с вами не связана, вы понятия не имеете, что она делает. Либо А. Н. в 1995 году больше не существует, и ваши близкие волнуются, но вы, по крайней мере, целиком располагаете собственной личностью, вам не нужно опасаться поступков вашего двойника, вы знаете, какой была ваша жизнь, тут никаких тайн. Какой из этих двух вариантов вам больше подходит?

– Никакой.

– Жаль. Третьего не существует.

– Но это же не помешает вам сказать мне, который из двух настоящий.

– «Который из двух настоящий»! Я будто с Красной Шапочкой говорю. Да никакой из них не настоящий! Настоящего не существует. Прилагательное «настоящий», как и цифра ноль, необходимо для обозначения пустоты.

– Ваши философские рассуждения замечательны, Цельсий, но мне бы все-таки хотелось знать, существует ли в 1995 году другая А. Н.

– Как можно волноваться о подобных мелочах?

– Эта мелочь мне дорога.

– Нравится вам или нет, но мне нечего вам ответить.

– Да вы просто ничтожество! Устраиваете извержение вулкана две с половиной тысячи лет назад, самолично выбрав дату, но даже не способны сказать, существую ли я до сих пор 9 мая 1995 года!

– Вопрос о продолжении вашего существования занимает меня меньше всего на свете.

– Да никто и не просит вас этим интересоваться! Вас просят просто ответить!

– Кое-кому следовало бы усвоить, что мое молчание может быть проявлением доброты.

– Доброты? Это шутка? Вы похищаете меня, держите здесь, оскорбляете и считаете себя благодетелем!

– Если бы вы обо всем знали, то поблагодарили бы меня.

– Вот еще! Дирижисты[18] полагают, что все должны их благодарить, а я их не перевариваю! Со мной случилось нечто ужасное, а вы скрываете от меня правду, да еще называете это «добром». Я запрещаю вам решать за меня!

– Ну что за глупышка! Желаете знать правду? Так вот, ее не существует! Единственная правда – та, с которой вам тяжелее всего будет смириться: ее не существует.

– Бросьте ваши софизмы и…

– Это не софизм! Постарайтесь понять этот афоризм Марникса: «Между тем, что имело место, и тем, что не имело места, разница не больше, чем между плюс нулем и минус нулем».

– Что за чушь?

– Это самый пугающий факт, установленный с тех пор, как на свете что-либо существует.

– Ага. Ничего не меняется! Чтобы понтифика признали духовным лидером, ему стоит лишь произнести что-то помпезное и непонятное, а…

– А в толпе всегда найдется кретин, который, сославшись на то, что ничего не понял, объявит, что тут и понимать-то нечего. Действительно, ничего не меняется. Однако, со стороны того, кто требовал правды…

– Я и сейчас ее требую.

– Да? В таком случае очень жаль. Ибо в утверждении Марникса нет ничего туманного, просто с ним трудно смириться: «Между тем, что имело место, и тем, что не имело места, разница не больше, чем между плюс нулем и минус нулем».

– Иначе говоря, нет никакой разницы в том, буду я существовать после 8 мая 1995 года или нет?

– Разница та же, что отличает плюс нуль от минус нуля.

– Ее нет, понятно.

– Все зависит от того, как вы используете плюс нуль или минус нуль. Именно из этого утверждения Марникс и развил принцип квандокитии. Вся квандокития зиждется на этом отсутствии пространства между плюс нулем и минус нулем.

– А конкретно, что это значит?

– Конкретно? Ничего.

– Так я и думала.

– Знаете, если бы гении задавались вопросом, ведут ли их исследования к чему-то «конкретному» или какой «конкретный» смысл имеют высказанные ими суждения, они бы никогда ничего не открыли. Однако именно благодаря этому отвлеченному понятию, разнице между плюс нулем и минус нулем, стало возможным путешествие сквозь Время. Путешествие, конкретный характер которого вы постигли лучше, чем кто бы то ни было.

– Да уж, лучше, чем кто бы то ни было. Как подумаю, что без этих чертовых минус нуля и плюс нуля я могла бы остаться в 1995 году!

– Эти чертовы минус нуль и плюс нуль, как вы выражаетесь, здесь ни при чем. Все дело в том, как Марникс их использовал. Кстати, должен вам заметить, многие ваши современники дорого бы дали за то, чтобы оказаться на вашем месте.

– Да, это те люди, кому жилось прескверно или кто хотел спастись от врагов. Или те, которые никого не любили. Тогда, конечно, они без сожалений расстались бы с 1995 годом.

– Это люди, наделенные одним благородным свойством, которого вы, по всей видимости, лишены, – тягой к познанию, взявшей верх на их маленьким «я».

– У меня это благородное свойство есть.

– А не скажешь. Вы же без конца жалуетесь.

– В 1995 году остались люди, которых я любила. Не могу смириться с мыслью, что больше их не увижу. И это волнует меня сильнее, чем любая тяга к познанию.

– Сентиментальна, как домохозяйка!

– Да, именно так. Вам нет прощения, Цельсий: зачем вы выбрали меня для путешествия во Времени? Почему не взяли кого-то из тех многих, кто мечтал оказаться здесь? Вы жалуетесь на мою умственную ограниченность, но вы же сами виноваты: в мое время блестящих умов было хоть отбавляй. А я ведь не имела ни малейшего желания расставаться с близкими, так почему вам вздумалось возиться со мной?