Катилинарии. Пеплум. Топливо - Амели Нотомб

– Точка СПВ – субъект-пространство-время.

– Вам-то откуда это известно?

– Ваш прапрапрапрадедушка еще не был запрограммирован в генетическом коде сперматозоидов своего прапрапрапрадедушки, когда лингвисты уже пользовались этим термином, голубчик Цельсий.

– Чтобы сместить точку, необходимо разделить ее координаты. Легче всего было уничтожить «сейчас». Чтобы рассеять понятие «здесь», достаточно поместить в невесомость предмет, который мы хотим переместить, – предмет, который вообще-то должен быть человеком, то есть индивидуумом. Заставить исчезнуть это «я» оказалось гораздо труднее. Каким образом можно лишить кого-либо сознания собственной личности, не нарушив при этом его психического равновесия?

– Никогда бы не подумала, что вы так щепетильны.

– Щепетильность тут ни при чем. Чтобы наше путешествие имело хоть какую-то значимость, нам нужен был путешественник с чистым сознанием. Это само собой разумеется.

– И как же вы поступили?

– Без Марникса ничего бы не вышло. Он получил образование в двух, казалось бы, совершенно разных областях: он был физиком и специалистом по эпилепсии.

– И что из того?

– Эпилепсия, которая на самом деле вовсе не является болезнью, представляет собой феномен, распространенный гораздо шире, чем принято думать. В перерыве между припадками человек совершенно здоров. Но во время припадка триединство его личности, места и времени полностью распадается.

– Только не говорите, что вы отправили в странствие по времени эпилептиков во время припадка!

– Так и было.

– Это чудовищно!

– Вы такая же ограниченная, как и комитеты по этике ваших времен. Что здесь плохого? Эпилептический припадок, сильный он или слабый, – это потеря сознания. Больной абсолютно не ощущает перемещения.

– Вам-то откуда знать?

– Мне неоткуда. Но вы-то должны знать.

– Очень умно. Я была под общим наркозом.

– Нет.

– Что значит – нет?

– Наши опыты требуют точности. Спящего переместить невозможно, и не важно, погружен он в естественный сон или в искусственный. Точка триединства не стирается гипнозом. Доказательство тому – сны как продолжение существования личности, разумеется, измененной, но явно присутствующей.

– В таком случае как же вы поступили со мной?

– Это было проще простого. Мы дождались, пока с вами случится припадок.

– Какой?

– Эпилептический, конечно.

– Но я вовсе не эпилептик!

– Ошибаетесь.

– Как?!

– Повторяю: эпилепсия распространена гораздо больше, чем можно себе представить. Некоторые случаи очень сложно диагностировать. Но только не ваш: стоило поговорить с вами пять минут, и все стало ясно.

– Врете! Вы пытаетесь меня надуть!

– Какой интерес мне вам врать?

– Никакого. Просто решили поиздеваться!

– Ну-ну, давайте говорить серьезно. Существует множество видов эпилепсии. Ваш случай неопасный, но не вызывающий сомнений. Ваша манера обрывать фразу в самый неподходящий момент, в основном между причастием и вспомогательным глаголом, вполне типична. Темп вашей речи свидетельствует о непрестанных колебаниях уровня вашего сознания.

– Черт-те что! Вы шутите, Цельсий.

– Напрасно вы смеетесь над подобными вещами. У вас случались и более тяжелые припадки, вам должно быть это известно.

– Не понимаю, о чем вы.

– Все вы понимаете. Например, в ночь с третьего на четвертое мая 1986 года…

– Замолчите.

– За два дня до вашей операции, шестого мая 1995 года…

– Прошу вас, не надо.

– Так перестаньте все отрицать. Более того, вам свойственны около сорока фаз потери сознания в день. Восьмого мая мы дождались вашей первой фазы после анестезии – и оп-ля!

– Весело звучит это ваше «оп-ля».

– Парадокс в том, что людей оказалось перемещать проще, чем предметы или явления… Но… что я вижу? Вы плачете!

– Мне не по себе… Я только что узнала, что больна эпилепсией, и…

– К чему такая чувствительность?

– Посмотрела бы я на вас.

– Что в этом плохого? Юлий Цезарь был эпилептиком.

– Никогда не хотела стать Юлием Цезарем.

– Вы невыносимы. Кроме того, у вас есть более серьезная причина для слез. Вы никогда не вернетесь в свою эпоху: это может привести в отчаяние. А эпилепсия – нет.

– Да, вы мастер утешать.

– Итак, возвращаюсь к нашей теме. Как привести предмет или явление в состояние эпилептического припадка? Марникс нашел способ.

– Можно я угадаю: он довел все население Помпеи до коллективного эпилептического припадка?

– Не торопитесь. Я рассказываю об исследованиях сорокалетней давности – меня еще не было на свете, о Помпеях никто не помышлял. Это было время чисто технических экспериментов. В прошлое отправляли предметы.

– Статуи острова Пасхи? Египетские пирамиды?

– Что за фантазия! Зачем возиться с такими громадинами? Нет, мы использовали ткани…

– Туринская плащаница?

– Забудьте вы все эти небылицы! Нет, кусочки ткани, носовые платки. Интерес составлял не сам предмет, а процесс. Марникс приложил огромные усилия и в конце концов нашел состояние предметов, соответствовавшее эпилепсии. Тогда-то он и открыл неожиданный закон анионной обратимости. Бомбардируя предмет обратной величиной… Ну и глупец! Что толку все это вам объяснять, все равно не поймете.

– И то правда.

– Далее наступил черед явлений. Проще всего было с кипением. Благодаря анионной обратимости мы осуществили перемещение с такой точностью, что нам удалось идеально сварить яйцо всмятку.

– Представляю себе меню по последнем у слову техники: «Закуска: яйца всмятку, сваренные во время битвы при Мариньяно»[14].

– Затем мы научились перемещать огонь, причем в точно определенный момент времени.

– Неопалимая купина – ваших рук дело?

– Пожалуйста, перестаньте паясничать. Что касается извержений вулканов, мы поступили так же, как ученые вашего времени с атомной бомбой: проводили испытания в пустынях. Из-за дефицита энергии нам удалось провести лишь три испытания. Первая попытка была неудачной: город Сен-Пьер погиб из-за ошибки в расчетах. Мы программировали извержение Мон-Пеле[15] на сорок пять веков раньше. Тогда наши машины еще не отличались точностью.

– И вам не стыдно?

– Боюсь, в данном случае не вашей эпохе нас поучать.

– Да вы хоть понимаете, с какой легкостью вы упомянули об этом «небольшом техническом сбое»?

– Да, знаю, в ваше время вся планета лет пятьдесят посыпала бы голову пеплом. Однако задам вам вопрос: что бы это изменило?

– Подумать только, а ведь в моем времени меня считали циничной.

– Циничной, вас? Невинное дитя. Нам пришлось ждать до прошлого года, чтобы добиться результата с точностью 99,99 процента.

– Вы хотите сказать, что все-таки могли погубить население Помпей ни за что? Вы посмели допустить одну сотую процента неудачи и уничтожить город вместе с жителями?

– Вам следовало бы знать, что понятие стопроцентного результата исключено из научной терминологии.

– Как вы дошли до такой нравственной деградации?

– Нравственность – это большое блюдо мяса. Когда его подали к столу, оно было полным. Его передавали из рук в руки по старшинству, и, как обычно бывает, первые положили себе слишком много. Когда блюдо наконец оказалось на дальнем конце стола, оно было пусто. Тогда оскорбленные гости в ярости съели хозяйку дома. И кто в этом виноват?

– Не буду спорить. И все-таки кое-что не дает мне покоя. Почему выбрали именно Помпеи?

– Вы не одобряете наши критерии оценки искусства?

– Нет. Но если уж менять ход истории, почему бы не попробовать совершить что-то более великое? К примеру, предотвратить нацистский геноцид, уничтожив главных зачинщиков.

– По причинам, о которых я не вправе вам говорить, это нас не интересовало.

– «Это нас не интересовало!» Уму непостижимо! «Простите, я стоял рядом с ванной, когда там тонул ваш ребенок, но я не спас его, потому что меня это не интересовало!»

– Неравноценное сравнение. Впрочем, я не имею права это обсуждать.

– Да ваша эпоха просто апогей открытости и гласности.

– Как и ваша. Но мы-то хотя бы не лицемерим.

– Старое доброе лицемерие, как мне тебя не хватает!

– Нам пришлось решать задачи потруднее. Ваш век – век Антигон, опьяненных своим красноречием на службе Добра. Наш век – век Креонтов: уж мы-то, по крайней мере, сумели взять на себя ответственность.

– Валяйте, хвастайтесь!

– Самое смешное, что эта перемена в поведении не повлияла на суть ваших поступков. В вашу эпоху, когда нужно было выбирать между Добром и Красотой, побеждала всегда Красота.

– Вы находите?

– Это очевидно. Я говорю о по-настоящему могущественных людях вашего времени, о богачах. Разве когда-нибудь во время своих престижных аукционов они выставляли на торги лепрозорий? Или аварийную АЭС? Или переполненный сиротский приют?