Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

попросила Нора, раскладывая перчатки на батарее.

— «Куклы» Такеши Китано, — не думая, ответила Яна. Она не знала честного ответа на этот вопрос, и решила, что будет правильным назвать первый, какой придет в голову.

— Почему?

На этот вопрос у Яны тоже не было честного ответа. Она смотрела этот фильм дважды, один раз с Алисой, а второй — чтобы войти в транс. Второй раз она выбрала сцену сна Савако, потому что сон был о синей ночи, мосту, троих смеющихся мужчинах, двух белых масках и девушке, которая увидела лица под масками.

Яне тот транс не принес утешения. Не мог принести, глупая была идея. Норе она, конечно, ничего не сказала.

— Достаточно китч. А может, я хочу, чтобы вы меня считали очень умной и загадочной, — усмехнулась Яна.

— Я все равно не знаю, что это за фильм, — вздохнула Нора и навела объектив на фурин.

Тело паука щерилось острыми краями руны Хагал, рядом неотвратимая петля Ансуз. Рядом с Берканой, означающей Нору, — перевернутая Турисаз. Здесь было и предвестие предательства, и расплата, и гнев. Очень много гнева было в темных вишневых косточках на старом бархате.

Она медленно набросила на руны край тряпки. Перемешала их, свернула в узел и сунула под прилавок.

— Вы скоро получите повышение и будете жить долго и счастливо, если не забудете, что нужно остерегаться черных собак, — сообщила Яна.

— Отлично, — улыбнулась Нора. — Вы давно здесь работаете?

— Почти год, — ответила Яна. — Я открыла прокат незадолго до смерти Веты. Сейчас дают кредиты под очень лояльные проценты.

— И прокат приносит прибыль?

Яна молча выдвинула ящик кассы, в котором болталась мятая пятидесятирублевая купюра.

— Может, вы напишете хорошую статью, и люди начнут ходить чаще, — обворожительно улыбнулась Яна. — Не забудьте написать, что у меня много дублей редких фильмов, и я готова их продавать. А еще я устраиваю показы.

— Но год назад повсюду уже продавались диски, — заметила Нора. — Я, как и многие другие, считаю, что будущее принадлежит DVD.

— Люди привыкли к прокатам, — безмятежно улыбнулась Яна. — Я посоветую фильм, достану редкую кассету и не возьму много денег. Я погадаю, сварю кофе и включу кино для ночного показа. Ни один домашний проигрыватель…

Яна ворковала, с нежностью гладя прилавок и бросая влюбленные взгляды на пустую кассу. Показывала развешенные на стенах старые афиши и репродукции Климта. Зажигала свечи и лампы в красных абажурах, а потом гасила их. Она видела, что Нора скучает, но продолжала пичкать ее уютной ложью так же, как пичкала себя ночными фильмами и виноградным коктейлем. Лишь бы медный след никуда не привел. Лишь бы Нора выпустила свою статью и больше никогда не появилась в ее жизни.

Но Нора слушала.

Скучала, но взгляд у нее был серым и цепким. Она слышала, что Яна говорит правду, но не знала, зачем она ее говорит. И этот вопрос явно интересовал ее больше, чем рассказы про коллекцию Годара.

Нора еще что-то знала, но Яна никак не могла понять, что именно.

Пусть Нора уйдет. Пусть сделает Яну героиней истории вроде «Мечтателей» Бертолуччи и уйдет. Яна готова ради этого ходить по прокату голой и курить, стряхивая пепел на пол.

— Видели «Мечтателей»? Я смотрела в кино восемь раз, мечтаю достать запись…

Только пусть наконец уйдет.

Дрожал в красно-золотом полумраке медный след — опустишь глаза и найдешь.

Но она не уходила. Задавала вопросы, улыбалась, трогала ее афиши, колокольчики и свечи. Смотрела, и взгляд у нее был ледяной, как речная вода.

И взгляд у нее был как у Веты, когда она в последний раз смотрела Яне в глаза.

— Я не мечтаю открыть еще один прокат, этот бы не закрылся, — сказала она и тут же, не меняя интонации, продолжила: — смерть придет, и глаза у нее — твои.

— Что?..

— Я здесь сдаю истории внаем, Нора, — глухо сказала Яна. — А тебе подарю. Ты ведь пришла послушать сказку — слушай. Жили на свете две сестры.

Лица у девочек были одинаковые, такие одинаковые, что никто не мог отличить, и глаза у обеих — отраженное в живой воде небо. Только у одной душа была черней, чем самая долгая ночь, но у другой доставало мудрости в душу сестре не заглядывать. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Не спорили сестры из-за лент и булавок, не спорили из-за цветов, что приносили те, кто искал их любви. Дешевы были булавки и дешевы были цветы — надевала одна платье сестры, да волосы так же расчесывала и те, кто приносил им вербейник и левкои не угадывали обмана. Но однажды пришел другой. Он не приносил ни цветов, ни лент, ни раздора — лишь смотрел в глаза одной из сестер и всегда узнавал ее. Говорила ей сестра: «не ходи из родительского дома, не переступай порогов, а если переступаешь — не давай распутывать своих лент, да не бери чужих цветов». Разве слушала ее сестра? Это в родительском доме они были вдвоем, это у отца и матери под присмотром они росли одинаковыми, только одну темнота изнутри грызла, а другая этой беды не знала. Но там, там, где чужие цветы и распутанные ленты, каждая становилась собой. Одной это нравилось. Другой нет. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Когда одна сестра уходила из дома вслед за тем, кто распутал ее ленты, другая сказала: «говорят там, за порогами и окнами родительского дома водится Смерть. Я никогда не видела Смерти, но знаю, что от нее нельзя уйти. И еще слышала, будто Смерть приходит, и глаза у нее того человека, кого любил ты больше всего при жизни. Узнаешь, чьими глазами она смотрит — Она возьмет за руку, и ты не почувствуешь, как наступает темнота. Но если ошибешься — в мучениях оборвется жизнь, оборвется ниточка — да останется волосок. Будешь привязан к земле этим волоском, невидимый и немой, и освободишься только когда Смерть придет за тем, чьими глазами на тебя смотрела». Посмеялась сестра, распахнула окна родительского дома, бросила ленты, да закрыла за собой дверь. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.