Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

Может, ему кажется, что он делает доброе дело, дарит бессмертие. А может, ему зачем-то нужно, чтобы эти девушки оказались там. Я думаю так. Приходи в прокат, Нора, я расскажу тебе сказку. Хочешь? Вижу, что хочешь.

С этими словами Яна подобрала ручку тележки, подхватила мокрый черный подол и быстро зашагала к прокату, не оборачиваясь и не задумываясь над тем, что сейчас сказала.

Она рассказывала эти сказки не в первый раз. Яне не жаль было сказок — у нее их много. Если Нора хочет послушать — она придет.

Она придет и Яна расскажет.

…

В тот вечер Яна впервые за осень осталась в прокате. Всю ночь она пересматривала «Ребекку» и «Двойника», лежа на вытертом ковре, тянула виноградный коктейль и старалась не думать о медном следе, который точно видела Нора.

Первый раз истории захватили. Второй раз она замечала, как двигаются камеры, как снимали сцены с Эдит и ее сестрой в «Двойнике», и что машина в «Ребекке» вовсе не едет по аллее, это аллея «едет» к машине, и сочетание сахара со спиртом почему-то делало этот факт очень смешной шуткой, над которой обязательно надо посмеяться.

На третий раз она видела только тени и пятна. У огня, пожирающего Мэндерли, был привкус изабеллы, невидимая кровь из простреленного виска Маргарет складывалась во все более странные узоры. Яна пыталась их разглядеть и надеялась, что получится больше ни о чем не думать.

Но она думала. И не могла ни уснуть, ни напиться, ни проникнуть за экран. Просто раз за разом утрамбовывала в голову две истории, пока не пришло отвращение, а за ним — желанное отупение. Тогда Яна наконец уснула, и уже через полчаса в прокат позвонила первая посетительница — молодая женщина, которой Яна успела пообещать новые мультфильмы для ее сына. Вместо того, чтобы поспать перед встречей с Норой, Яна искренне пыталась объяснить, что второй «Король лев» отличается от первого тем, что историю на этот раз придумали по мотивам «Ромео и Джульетты», а не «Гамлета», поэтому четырехлетнему ребенку обязательно понравится. В конце концов Яна пообещала, что в финале все львы умрут и это будет поучительно, вручила кассету на три дня и пошла краситься.

Ничего не получалось. Тени ложились пятнами, стрелки смотрели в разные стороны, ресницы слипались, а помада размазывалась. Яна шипела и ругала себя за то что согласилась на интервью и что сорвалась, испугалась воображаемого следа.

Но как только хрустальный фурин над дверью переливчато прозвонил второй раз — тени вдруг растушевались как надо, а пара движений пуховки в белой пудре наконец-то выровняли цвет лица.

Яна сунула косметичку под кресло и вышла из комнаты для показов.

Нора стояла у прилавка. Ее парка была облеплена мокрым тающим снегом, волосы убраны под черную вязаную шапочку. На ее шее висел чехол с фотоаппаратом.

— Добрый день, — улыбнулась Яна.

— Добрый, — осторожно ответила Нора, косясь на стоящий на маленькую чугунную горелку, которая стояла на прилавке.

Яна пожала плечами, бросила в медное блюдце несколько щепоток сандаловой стружки и поставила его на горелку.

— У меня особенный прокат, — надменно сообщила она. — Слышали про «магию кино»?

— Я воспринимала это в метаморфическом смысле, — устало ответила Нора, убирая шапочку в карман. Казалось, ее волосы стали еще светлее.

В воздухе медленно расползался прозрачный дымок, пахнущий медом и нагретым солнцем деревом. Нора достала фотоаппарат и стала настраивать объектив.

— Вчера мне отдали несколько сборников венгерского артхауса, и я все их пересмотрю, — пожала плечами Яна. — Еще у меня есть французский экспериментальный хоррор — дивной бессмысленности гимн аутофагии — а неделю назад я рыдала над тем, что мужчина и женщина в ушанке уехали по железной дороге на осле.

— И в чем магия? — заинтересовалась Нора.

— В том чтобы не спиться, — флегматично ответила Яна, доставая из кармана бархатный мешочек. — Хотите, я вам погадаю?

— Не нужно.

— Да бросьте, — поморщилась Яна и накинула на прилавок бордовую бархатную тряпку — распоротый подол старого вечернего платья. — Я вам сейчас расскажу, зачем вы пришли и что вы здесь найдете.

— Я полагаю… — начала Нора, но Яна жестом остановила ее.

Она раскладывала «паука» несколько минут — четыре покрытые лаком вишневые косточки с выжженными рунами в центре, по три по углам. Она передвигала косточки, цокала языком и неодобрительно смотрела на Нору. Та улыбалась и фотографировала руны, Яну и стеллаж с кассетами за ее спиной.

— А что в неподписанных коробках?

— Порнография, — равнодушно ответила Яна, посмотрев на полки, куда указывала Нора. — Грузинская.

На самом деле там были домашние записи, которые нужно было переписать на диски.

— А обычные фильмы у вас есть?

— Есть, меня же до сих пор не выселили из квартиры. На артхаусе денег не заработаешь. Но я спасаю кассеты, — сказала Яна. — Как щенков и котят. Забираю все списанное, то, что люди хотят разбить, сжечь и никогда не вспоминать. У меня есть четыре экземпляра «Сало» Пазолини, на одной из кассет, кстати, есть еще его «Медея».

— Вы смотрели? Считаете — это хорошее кино?

— Смотрела «Медею». А «Сало»… знаете, у Де Сада вообще-то была философия, ненависть к природе, недостаточность одной смерти, отчаяние перед неизбежностью отчаяния…

— А кино хорошее? — тихо повторила Нора.

— У меня нет вкуса, у меня с кино просто животная страсть. Но мне не нравится, — призналась Яна. — Избыточное. Это почти китч, но недостаточно китч, чтобы стать хорошим кино.

Она говорила эти слова потому что знала, что Норе это понравится. Что это хорошая история — сестра убитой маньяком девушки собирает брошенные фильмы и не любит экранизации Де Сада. Нора напишет ее и заплатит за свет, купит бутылку вина и новые носки.

Люди прочитают о прокате, и Яна тоже заплатит за свет и, может, ей даже на носки хватит.

Яна раскладывала руны и цокала языком, но на самом деле на них не смотрела. Скользила взглядом по поверхности, наблюдая за Норой, и только перевернув последнюю косточку обратила внимание на то, что у нее получилось.

— Расскажите о своем любимом фильме, —