Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

и ей даже не придется ничего об этом знать?

Кто-то грубо толкнул ее в спину. Схватил за капюшон, поволок к красному пятну светофора.

— …дерьмом обколются и тупят! — шипел чей-то голос, мужской или женский — Яна не могла разобрать. Болталась в чужих руках, пока ее не отпустили, молчала, пока человек не ушел.

А потом поправила куртку и побрела к прокату.

Так прошел октябрь и половина ноября. Яна была почти счастлива и избегала мостов, будто чувствовала, что однажды встретит там Нору.

Но от Норы нельзя было спрятаться.

…

В середине ноября, когда загустевшая от холода вода была готова замерзнуть, Яна переходила мост, таща тележку с тремя коробками кассет. Видеосеть списала сорок сборников мультфильмов, шесть кассет с экспериментальным венгерским кино, которое никто не брал, несколько упаковок боевиков и мелодрам, и, главное — «Двойника» Пола Хенрейда и «Ребекку» Хичкока. Яна давно о них мечтала, а мультфильмы, боевики и мелодрамы позволяли быстрее наполнять коробку из-под обуви. Еще у Яны кончились сигареты и сломался каблук на любимых ботинках, поэтому пришлось внимательнее относиться к наполнению коробки. И тащиться в видеосеть на другом берегу, впрочем, за Хенрейдом и Хичкоком Яна пошла бы по снегу босой. Даже через мост. Ведь можно смотреть на швы мокрой каменной плитки и не обращать внимания на тех, кто стоит у перил.

Колесики поворачивались неохотно, забитые редким мокрым снегом. Яна шла, опуская голову все ниже, а потом не выдержала и подняла глаза.

У перил стояла высокая женщина в фиолетовой парке. По спине рассыпались светлые волосы, в которых блестели капельки растаявшей воды.

Женщина смотрела прямо на нее. Глаза у нее были серые, обведенные фиолетовым, в тон парке, карандашом.

Яна не видела эту женщину в интервью о смерти Юлии — девушки, которую убили в последний теплый день года. Но она не могла стоять здесь просто так. На том самом мосту, на том самом месте, откуда сбросили тело. Может, на черных перилах еще можно было отыскать пятна невымытой дождями крови.

Юлии было девятнадцать, а женщине — около тридцати. Старшая сестра?

Говорить о Лоре Палмер не хотелось. Развернуться и уйти почему-то казалось невозможным.

Яна стояла, спрятав руки в карманы и пытаясь поймать озябшими пальцами тепло. Тепла в карманах не было. Были крошки табака и пара монет.

— А я вас жду, — вдруг улыбнулась она.

— Очень зря, — буркнула Яна. — Я приношу несчастья.

— Я люблю несчастья. У меня такая работа.

— Вы похоронный агент?

— Я веду криминальную хронику в журнале «Вслух».

И Яна ее тут же вспомнила.

— Вы — Нора Любецки, — заявила Яна. — Вы пишите хорошие статьи.

Действительно, хорошие. Некоторые висели у Яны на стене. Нора писала холодно и отстраненно, но именно в ее холоде слышалось больше всего злости. А еще она звала убитых по именам.

— Юля проходила у меня практику год назад. Я хотела сказать вам, что она была невероятно талантливая девочка, мы близко общались и я видела в ней надежду журналистики, но вообще-то мы разговаривали три раза, а в редакции Юля пила кофе и стреляла сигареты.

Яна знала, что дальше скажет Нора. Знала, зачем она ее ждала, и о чем хочет попросить. Нора еще не сказала — а Яна уже знала, и у нее было несколько секунд на то, чтобы обдумать ответ.

— Я хочу о вас написать.

— Потому что новых убийств нет, а материал нужен? — спросила Яна резче, чем хотела.

— Истории неважно, какой человек ее рассказывает и что у него за мотивы, — пожала плечами Нора. — Вы же не станете осуждать меня за то, что я оплачиваю коммуналку гонорарами за статьи об убийстве вашей сестры. Зато Вету помнят. И может, когда-нибудь мои материалы помогут поймать того, кто ее убил.

Яна хотела огрызнуться, а потом вспомнила, что она тоже оплачивает коммуналку раздавая людям истории. И еще вспомнила, как именно у нее появился прокат, в котором она может раздавать истории и стучать в бубен.

— Домой к себе не пущу, — предупредила Яна.

— Я не хочу писать о вашем доме, я хочу писать о вас, — уточнила Нора. — Вы ведь владеете прокатом на Блюхера?

Яна метнула быстрый взгляд на тележку и медленно кивнула. «Владеете», а не «работаете». Значит, Нора успела что-то о ней узнать.

— Да.

— Мы можем встретиться там и поговорить о прокате?

— О прокате… — пробормотала Яна. — О прокате, наверное, мы можем поговорить.

— Отлично! Завтра в три часа вы будете на месте?

Яна молча кивнула. Нора улыбнулась, взмахнула рукой — фиолетовый росчерк на белом снегу — и, кажется, собиралась попрощаться, но Яна ее перебила:

— Почему вы не зовете убитых девушек «Офелиями»?

— У них были имена, — Нора перестала улыбаться и опустила руку. — Мертвых должны помнить живыми, а «Офелия» — имя для мертвой женщины.

Яна рассеянно улыбнулась. Нора говорила правильно и нравилась Яне. Но вдруг холод словно пролился из ее карманов, пальцы онемели, а в сознании мигнули апельсиновым светом все окна, горящие в слепой синеве, ощерились все черные перила мостов и забурлила вся мутная речная вода. Словно зажегся след, медный и раскаленный. Цепочка следов — вот мужчина и женщина выходят из переулка, поднимаются на мост и подходят к месту, где стоит Нора. Вот цепочка теряет звенья — дальше идет один человек, и его шаги словно впечатаны в выстуженный камень. Яна видела этот след и могла поклясться, что Нора тоже его видит.

И когда Яна сделала следующий вдох, она уже словно была другим человеком.

Яна начала говорить слова, которых давно никому не говорила и не собиралась говорить никогда:

— Он убивает на мостах, потому что мост — это граница. Между миром живых и миром мертвых протекает река, и иногда через эту реку удается построить мост. Он пытает — потому что нельзя переродиться без страданий. Он вырезает улыбки — лишает женщину ее «живого» лица. Дает с собой цветы. Он не убивает — он отправляет в другой мир.