Темный мир - Андрей Лазарчук

Лес вокруг не то что исчез – все деревья остались на местах, – но изменился, будто на него взглянули под другим углом или при другом освещении. Кочки, гниловато-сочная трава, подозрительно ровные зеленые проплешины… Тропинка длилась, но пунктирно.

Пока я сосредотачивался, Шарп погрузился по грудь. Теперь он осторожно нащупывал в грязи затонувший кол. Нащупал. Выволок. Стал им плашмя искать опору. Не получилось. Не получилось. Не получилось…

Маринка судорожно дышала рядом.

Я сделал еще шаг вперед, оглянулся. Теперь Маринка смотрела на меня – и, хотя не говорила ни слова, я буквально до дрожи чувствовал, что ее наполняет: а может, так и надо? Пусть тонет? А мы – как-нибудь…

Я чуть качнул головой, встал на колени, оперся левой рукой о кочку – и протянул кол к Шарпу. Коснулся его плеча. Он сидел в грязи уже по подмышки.

Шарп все понял. Я поражался его самообладанию. Он медленно поднял правую руку, взялся полной пятерней за конец кола, стал медленно и осторожно поворачиваться. Я, подлаживаясь под его тягу, стал принимать кол на себя. Тут надо не торопиться, грязь держит липко, и чем сильнее тянешь, тем сильнее она сопротивляется; если же тянуть медленно, буквально по сантиметру, она подается…

И тут моя левая рука провалилась сквозь кочку. Я ухнул лицом вниз, в самую грязь, выпустил кол, но тут же его схватил… опора была только от середины груди и ниже, свободной рукой я оказался в той же яме, что и Шарп, – и теперь сползал туда весь, и не сказать что медленно. И Шарп погрузился, на поверхности была только его голова со страшно скошенными в мою сторону глазами, я понимал, что ему хочется от души обматерить меня, рас-стяпу… и тут Маринка ухватила меня за ноги и потянула.

То есть я знал, что это может быть только Маринка и более никто. Поверить было трудно. Стальная, чудовищной силы хватка, пальцы продавили плоть сквозь ботинки до самых костей. И то, с какой силой она тянула… это что-то страшное. Я заорал: «Легче! Легче! Ты мне ноги сломаешь!» Она не сразу, но сообразила. Кол выскальзывал у меня из рук, поскольку и руки, и кол – все теперь было в грязи.

– Тормози! Хорош!

Она перестала тянуть, но не отпустила меня, а – перебирая за штаны, за куртку – дотянулась до кола, ухватилась за него…

– Медленно! – предупредил я.

Она поняла. Кол пошел медленно, но с неотвратимостью гидравлического пресса. Я не тянул, я цеплялся. Шарп, весь в грязи, выползал на твердое место, на тропу – как кит, которого тянут лебедкой.

Там, где Маринка упиралась в землю, остались глубокие борозды.

– Ну, ребята… – дыша, как тот же кит на берегу, сказал Шарп. – Ну, ни фига ж… оплошал… Ф-фу-ххх… Вам бы утопить меня, а вы…

– Объяснять? – спросила Маринка жестко.

– Сам пойму… – Шарп откинулся и помотал головой. – Ну, блин… бывает же. Расскажешь – не поверят…

Сразу встать я не смог. Маринка так измочалила мои голеностопы, что там все вздулось и побагровело. Кости вроде бы не хрустели, но все остальные прелести были налицо… тьфу, в наличии. Шарп посвистел, глядя на это, вытащил из кармана жилетки – он, как и я, много чего таскал в карманах – тюбик без всякой этикетки, открыл его, понюхал – и велел мне втирать эту гадость, пока не впитается. Мазь действительно пахла мерзостно – дерьмом и скипидаром, – но уже буквально через пару минут боль начала отступать.

– Минут через десять еще раз намажешь, бинтом затянешь – и к утру как рукой…

– Что это? – Я смотрел на тюбик, словно стараясь прочитать отсутствующую надпись.

– У нас все самое лучшее, – хмыкнул Шарп. – Такого больше нигде не найти. Да, не простая ты девушка, – подмигнул он Маринке, – правду шеф говорил…

– Да пошел бы он, ваш шеф…

– Шеф сам кого хочешь пошлет. Далеко-далеко… – Он засмеялся чему-то внутри себя. Мне кажется, грязевая ванна немножко подвинула его в нашей маленькой иерархии – он стал меньше и проще. – Правда, многих возвращает. Это у него прикол такой есть. Пойди туда, только я знаю куда, захочу – верну, захочу – там оставлю. Правда смешно?

– И вас посылал?

– Было дело. Давно только.

– И куда же?

– А черт его знает. Равнина черная, как из шлака, – пока глáза хватает. И тучи низко-низко, быстро-быстро…

– Но вернул?

– Как видишь.

– Добрый, да?

– Неправильное слово. И «злой» – неправильное. Он вот так, поперек… – И Шарп показал руками, насколько перпендикулярен Волков оси добро – зло. – Ну… колдун. Другие понятия. Он знает, что ему нужно, а нам не понять. Нам главное – понять точно-точно, что он приказывает. И делать.

– Но вы-то – человек? – уточнила Маринка.

– Да.

– И как же так получилось, что вы…

– Служу ему? Так вот и получилось. Душу я продал.

– Оба-на. За сколько?

– Не сосчитать… У меня жена и сын, три месяца, погибли. Пьяный угонщик… Ну, Волков мне и предложил – давай, говорит, сделаю так, что как бы не было этой аварии, а ты мне служить будешь…

– И сделал?

– Сделал. Он все, что скажет, делает. Иногда, конечно, по-колдунски… ну, типа, в точном смысле, слово в слово, а что вы там думали да подразумевали – это мимо… понимаете, да? Но мне он сделал все по-честному.

– Ну да, ну да… – пробормотал я, пытаясь представить себя в подобной ситуации.

– Они живы? – спросила Маринка.

Шарп помотал головой.

– Сын три года спустя… лейкемия, не спасли. Деньги на лечение тоже Волков дал, сколько нужно было – все. Не помогло. Жена ушла после этого… Она в уме немного повредилась, меня винила, что из-за меня все. Про аварию-то она уже и не знала. Ну и Волков ничего не смог сделать. С бабами… с женщинами он так вот тонко не может. Живая – мертвая – это да. А любит – не любит… сложно ему. На такое вот местные колдуньи мастерицы, самая бабская магия. Но с ними у нас тогда все нехорошо получилось… Дай-ка рюкзачок.

Я дотянулся до рюкзака и подтолкнул его к Шарпу. Тот вытащил три пластиковых контейнера, взял один себе, остальные подал нам. Это были какие-то готовые рационы – опять без этикетки. Банка мяса с маринованными огурцами и оливками, банка рыбного салата, мягкое печенье, джем, пакетики с кофе и чаем, сахар, сливки…

– Устриц нет? – спросила Маринка.

Шарп фыркнул. Оценил, значит.

Душу продал, напомнил я себе.

И тут что-то со мной произошло. Будто кто-то открыл меня, как коробочку, вынул меня из меня же, поднял высоко, осмотрел со всех сторон, вставил обратно в коробочку, закрыл. Я повалился назад, рассыпая баночки и пакетики.

– Ты чего, Кость? – сверху нависла Маринка. Она была большая, как мамонт, и косички торчали, как бивни. – Костя, что с тобой?! Ты живой?

Наверное, да, хотел сказать я, но все онемело: губы не шевелились, дыхание пропало… Не знаю, сколько это длилось. Чудовищно долго. Потом с трудом, с дрожью, как будто пропихивать по сосудам надо не кровь, а какое-то тесто, сердце сжалось… расправилось, снова сжалось… и застучало. Я сел. Я был живой. Я был один.

Не было ни Маринки, ни Шарпа. Леса не было тоже. Вокруг был сплошной лед, и синее, какого не бывает никогда, небо над головой, и тонкий белый серп луны впереди.

Не знаю, кем я был, но точно не человеком. Другое чувство тела, другое… другое все. Слух. Главное – слух. Мир пел вокруг меня, и я понимал эту песню, и тоже мог, когда надо, вплести в нее свою ноту. Но сейчас песня звучала надтреснуто, в нее нельзя было войти и поддержать, и я пытался понять, в чем же дело.

В небе, доселе беззвездном, возникла звезда. От нее исходили опасные вибрации, и я занервничал, встал, попятился. Звезда росла и медленно спускалась. Уже не вибрации, а рев и грохот исходили от нее, но не тот рев и грохот, что слышны ушами или входят через ноги, нет – мир вокруг в этом смысле был совершенно тих; это был рев и грохот, сломавший и исказивший самоё песню мира…

Уже не звезда, а что-то меньше, но много ярче луны, спустилось почти к самому леднику… и вот тут-то я услышал такое, чего не слышал никогда раньше: лед расселся на всю глубину, и песня мира оборвалась на полузвуке. Из трещины, пробежавшей неподалеку от меня, встала сверкающая стена осколков и мелких кристаллов. А падающее тело, ставшее как солнце, коснулось ледника, погрузилось в трещину… Я уже понял, что оно не просто увеличивается и спускается – оно стремительно приближается ко мне. Но что-то куда более сильное, чем страх смерти, приковало мои ноги ко льду. Я стоял и смотрел.

Там, где это летящее вошло в ледник, встали к небу пять огненных столбов. Потом оттуда по направлению ко мне пошла волна: осколки льда взмывали в воздух и повисали, и так все ближе, ближе… Меня ударило снизу и подкинуло высоко вверх, и я увидел, как огонь подо мною течет рекой и просвечивает сквозь лед.

А потом все внизу стало дымно-белым, а вверху – ослепительно-черным. Страшный удар вздыбил и расколол небо. Я летел и кувыркался, но видел, как вздымается выше луны ледяная, окутанная паром и испещренная молниями гора, как рассыпается она, превращаясь в призрачное подобие самой себя, как концентрическими кругами от нее расходятся гигантские волны…