Первый судья Лабиринта - Алексей Кирсанов

— Вот она, лапочка! — Родители с умилением склонились над экраном тридцать два на сорок два миллиметра. — Все такая же кудрявенькая. И беленькая, да?

Мать подняла голову.

— Угу, — рассеянно ответил я, — беленькая, на маму совсем не похожа…

— Ну конечно, она же на тебя похожа! — с укором сказала мать. — Глаза только Светины.

— Волосяной покров твой! — подтвердил отец со знанием дела, запуская руку в абсолютно такую же, как у меня, каштановую и слегка волнистую шевелюру. Волосами я в него пошел, это уж точно. Кириллу достались густые и более светлые, но практически прямые — мамины.

— Я же не блондин — сказал я, не знаю зачем. Честно говоря, вообще уже ничего не соображал.

Мать всплеснула руками, выбежала из комнаты. Неужели опять глупость ляпнул? Уже успел забыть, какая мама обидчивая.

Но она тут же вернулась с большой черно-белой фотографией. На ней был я в полосатом свитере, судя по надписи на обороте ручкой — в трехлетнем возрасте. Белокурый и щекастый. И хоть убейте, очень похожий на Светину дочь.

— Стасик, может, помиритесь, а? — Мать уже почти плакала. — Ну мало ли кто там у нее был! Ты же совсем не уделял им внимания! Сидел и сидел за компьютером. Да, я понимаю, тяжело жить в одной квартире с тремя женщинами, но теперь-то вы можете жить отдельно… Вон и чайник их бережем, который на Новый год дарили…

Она наконец разрыдалась, кивнув на персикового цвета электрический чайник. Он стоял на полке «без движения». Воду кипятили в обычном, на плите.

Стоп! Стоп! Секунду! Да дайте же отдышаться!

У меня закружилась голова, сдавило виски, подступила тошнота, в глазах начало темнеть.

Вашу мать! Вашу мать! Мать-мать-мать!

Значит, я был женат на Свете, жил в одном доме с ее мамой и сестрой, просиживал все время за компом (а такое вполне могло быть), Светка не выдержала, изменила мне, и я их бросил?

Вроде бы за последние дни стоило привыкнуть к финтам судьбы. Но этот факт оказался слишком тяжел даже для моей упруго-адаптированной натуры.

Я закрыл глаза и подпер лоб ладонью. Как все это осознать, а? Как?

В том, что это в некотором роде правда, я уже не сомневался. Но воспринять ее адекватно?

Осененный внезапной мыслью, я бросился в большую комнату, к фотографиям. Их действительно было много, в основном детских, и не только моих и Кирилла. На некоторых была девочка лет двух-трех, не больше, но узнать в ней Катьку не составило труда. Катя в Твери в Горсаду, Катя у озера. Катя возле аквариума, который стоял сейчас на подоконнике.

Это меня добило. Я вернулся в кухню и без сил плюхнулся на стул.

— Пап, есть что-нибудь выпить?

Я напился едва ли не впервые в жизни. Да нет, по молодости бывало, конечно, но так давно, что не считается.

Мне было плохо. Просто плохо. И физически, и морально. Помню, как обнимался с унитазом и литрами пил воду. Человеческих мыслей не осталось, лишь какие-то обрывки безумного сознания, рисующиеся мне растерзанными клубками, оплетали всю мою сущность цепкой, упругой паутиной… В конце концов я заснул, повалившись в одежде на кровать. Смутно вспоминаю, как мать снимала с меня ботинки и накрывала одеялом.

* * *

Очухался только на следующий день. Родителей не было, чему я несказанно обрадовался. Говорить сейчас бы не смог.

На кухонном столе стояла бутылка с кисломолочным (а на самом деле «солено» — молочным) напитком. Знаем такой, хоть и не лично, спасибо папе…

Я выпил все до капли, потом сходил умылся, избавился от не нужной организму жидкости, настрочил записку, а потом собрался и вышел из дома.

«Покой нам только снится» — это нынче про меня. Кто-то — не знаю уж, злой рок, судьба, потусторонние силы или космические пришельцы — гонит меня с места на место. Теперь вот еще новое потрясение, самое невероятное. Я ведь ехал сюда для того, чтобы разузнать, не помнят ли родители Андрея. Но теперь стало не до него.

Снова вокзал, электричка — и в путь.

Простите, мама-папа, но я должен увидеть Свету.

ГЛАВА 7

Психотерапевт

Света не обманула. Медицинский центр мало походил на так напугавшую Андрея поликлинику. Никаких ободранных стен, очередей и крикливого персонала. Симпатичный коврик, мягкое освещение, бахилы выдают… Прямо как в родных пенатах. Молодая женщина-медрегистратор не задавала лишних вопросов, просто взяла с Андрея деньги и подробно объяснила, как найти кабинет психотерапевта. Повернув в коридор налево, Андрей замедлил шаг. Под ложечкой неприятно засосало. Он, эссенциалист-корректор, вынужден обращаться за помощью. Да еще с нарушением психики! Но иначе можно действительно сойти с ума.

На двери под табличкой «Психотерапевт» значилось: «К.м.н. Зиньковец К. П.»

Андрей постучал.

— Заходите-заходите! — произнес бодрый мужской голос. Андрей вздохнул и смело распахнул дверь.

Ну что сказать? Это, конечно, не эссенциалия. Но уже и не поликлиника. Просторно, явно новые удобные стулья, по стенам — фотообои с зеленым лесом, компьютер на столе, кофеварка на тумбочке. И бумажек вокруг меньше раза в три. Доктор — мужчина лет сорока с небольшим. Уголки рта приподняты в едва заметной улыбке. Серьезные глаза внимательно, даже с любопытством изучают пациента — его, Андрея. На форменной голубой куртке — простенький бейдж с именем-отчеством. Без всяких змей.

— Здравствуйте… Константин Павлович, — разглядев надпись, произнес Андрей.

— Здравствуйте, юноша. Садитесь. И не переживайте так, — приветливо сказал психотерапевт.

Андрей обнаружил, что действительно нервно сжимает кулаки. Он сел, не решаясь начать рассказывать. Но врач, казалось, и не собирался ни о чем спрашивать.

— Вы первый, кто обратился по имени-отчеству, — весело сказал он и полез в ящик стола, — обычно все говорят просто «доктор» или не называют никак. Курить будете?

Он извлек едва начатую коробочку хороших сигар.

Андрей удивился и почувствовал, что напряжение начинает спадать.

— Вообще-то я не курю, но если позволите… Не могу устоять, — улыбнулся он.

Андрей взял из протянутой коробки сигару, доктор чиркнул зажигалкой.

— Правильно, — сказал он, убирая пачку, — курить вредно. Но один раз можно. А я, если не возражаете, выпью кофе.

Он встал, открыл форточку и взял стоящую рядом с кофеваркой малюсенькую чашечку.

— Как раз остыл, — заметил доктор, размешивая сахар, — а вам кофе нельзя! Слишком много нервничаете!

Сказал так, словно подначивал. И дымящий сигарой Андрей наконец расслабился.

«Молодец, — подумал он про врача, — настрой хорошо улавливает. Из него бы эссенс получился».

Доктор подвинул Андрею металлическую пепельницу в виде чаши. При нажатии кнопочки в центре «донышко» проваливалось и пепел убирался вовнутрь. Андрей не смог удержаться и повторил операцию два раза. Врач тем временем вымыл чашку и вернулся за стол.

— Давайте запишем, как вас зовут, — сказал он, открывая тонкую тетрадочку.

— Латушкин Андрей Николаевич, — четко произнес Андрей.

— Угу. А сколько вам, Андрей Николаевич, полных лет?

— Двадцать девять уже, — усмехнулся Андрей.

— Неужели? А мне вот вчера, вы представляете, стукнуло пятьдесят.

— Да что вы! — вырвалось у Андрея.

— Угу. Так что вы для меня — юноша! — широко улыбнулся Зиньковец и отложил ручку. — Так что у вас, юноша, стряслось?

Мгновение поколебавшись, Андрей отложил сигару и начал:

— Честно говоря, я не уверен, что не отниму у вас время попусту.

Он задумался.

— А это пусть вас не беспокоит, — вновь улыбнулся психотерапевт. — Мое время вы уже оплатили. Отнимайте смело.

Андрей засмеялся.

— Я сам себе кажусь здоровым. Но иногда моя память… выделывает странные вещи.

— Так-так, интересно… А вы сами это заметили? Или кто подсказал?

— Первым на это обратил внимание мой друг. Он упрекнул меня в нечестности. В том, что я про один и тот же жизненный период рассказываю по-разному. Совсем по-разному. Я сначала как-то не замечал. Но когда он мне привел пример, я и сам это увидел. И я не понимаю, как так может быть. Я помню как будто две разные жизни. Вот он мне и сказал: «А вдруг это раздвоение личности». И я уже готов с ним согласиться.

— А ваш друг — не врач?

— Нет.

«Но он мог бы им быть», — подумал Андрей.

— Значит, две разные жизни. Вот прямо от начала до сегодняшнего дня? — Доктор провел ребром ладони по столу, как бы обозначая границы. — Или это какой-то момент?

— Боюсь, что их несколько, этих моментов, — взволнованно продолжал Андрей, — вот, например, с учебой. Я отчетливо помню, как поступал в академию. Экзамен помню, профессоров в мантиях. Абитуриентов с горящими взглядами. Вопросы своего билета. Ну не все, но один, зато — досконально. И в то же время я знаю прекрасно, что в эту академию перевелся из другой, уже после третьего курса. И без всяких экзаменов.