До самой смерти... - Эд Макбейн

Кто-то посоветовал Томми захватить с собой побольше журналов, потому что Анджела наверняка запрется на три часа в ванной, готовясь к самому большому событию в своей жизни, а кто-то еще сказал: «Он только на то и надеется, что это будет самое большое событие». И хотя Томми не совсем понял, в чем тут соль, он все равно рассмеялся.

– А в каком отеле вы будете, Том? – спросил один из шутников.

– Хм-хм, – промычал Томми в ответ, покачав при этом головой.

– Ну же, расколись! – воскликнул кто-то. – Ты ведь не думаешь, что мы ввалимся к тебе в твою первую брачную ночь.

– Именно так я и думаю, – ответил Томми.

– Чтобы мы, старые приятели, так поступили? Постой, а разве ты сам не хочешь, чтобы мы навестили тебя?

– Нет!

– Нет? А почему? У тебя что, на сегодня другие планы?

И так далее в том же духе. И все это время Джоди Льюис шнырял между шутниками, стараясь поймать выражение лица Томми всякий раз, как рассказывался новый анекдот; затвор его фотоаппарата все щелкал и щелкал, запечатлевая для вечности и альбома «День нашей свадьбы» то нечаянный румянец, то улыбку, а то мимолетную тень заботы уже семейного человека, отразившиеся на лице.

– Не забудь вино, когда будете уезжать! – крикнул ему кто-то.

– Какое вино?

– Которое вам подарили. Вон в конце стола две бутылки, одна для невесты и одна для жениха.

– Только не пей слишком много, Томми. А то нечаянно переберешь, и твоя женушка будет очень разочарована!

– Просто пригуби, Томми! Один тост! А потом за дело!

Все стоявшие в толпе захохотали. Джоди Льюис безостановочно щелкал фотоаппаратом. Ночь опускалась с пугающей стремительностью.

* * *

Уна Блейк сидела на корточках, склонившись над Коттоном Хейзом. Подол ее платья задрался, обнажив великолепные сильные ноги, верх платья был разодран до талии. Темнота почти полностью окутала маленькое чердачное помещение в доме Бирнбаума. В слабом свете исчезающего дня, падавшем из окна, виднелись только ее светлые волосы и абрис обнаженного бедра. Она накрепко стянула веревками тело Хейза и начала обшаривать его карманы.

С сигарой во рту, обхватив одной ручищей ствол ружья, Марти Соколин наблюдал за ней. Чем-то она его настораживала. Это была самая красивая девушка в его жизни, но в ней бушевала энергия баллистической ракеты, и порой это пугало его. И одновременно возбуждало. С волнением он наблюдал, как она раскрыла бумажник и быстро просмотрела его содержимое.

– Легавый, – сказала она.

– С чего ты взяла?

– Жетон. И удостоверение. Почему ты не обыскал его раньше?

– Мне было некогда, А что тут нужно легавому? С какой стати...

– Их тут полным-полно, – перебила Уна.

– Но почему? – Соколин заморгал и свирепо закусил сигару.

– Я застрелила человека, – ответила она, и он почувствовал что-то похожее на страх.

– Ты?..

– Да. Одного придурка, который направлялся в дом. Ты же мне сказал, чтобы я сюда никого не подпускала.

– Да, но застрелить человека! Уна, зачем ты?..

– А ты разве пришел сюда не для того, чтобы застрелить человека?

– Да, но...

– Ты хотел, чтобы кто-нибудь поднялся сюда к тебе?

– Нет, Уна, но из-за этого сюда понаехали полицейские. У меня ведь судимость... Господи боже мой! Мне ведь нельзя...

– Мне тоже, – отрубила она, и он увидел, как в глазах ее неожиданно зажглась ярость, и ему снова стало страшно. На верхней губе у него выступил пот. В сгустившемся мраке он сидел и смотрел на нее со страхом и возбуждением. – Ты хочешь убить Джордано? – спросила она.

– Я...

– Да или нет?

– Не знаю. Господи, Уна, я не знаю. Я не хочу попасть в лапы к полицейским. Я не хочу снова загреметь в тюрьму.

– А раньше ты говорил по-другому.

– Я знаю, знаю.

– Ты говорил, что хочешь убить его.

– Да.

– Ты говорил, что ты не успокоишься, пока не увидишь его мертвым.

– Да.

– Ты попросил меня помочь тебе. И я согласилась. Без меня ты бы не знал, как утереть сопли. Кто раздобыл квартиру возле фотоателье? Я. Кто предложил пойти в этот дом? Я. Без меня, черт подери, ты бы точил на него зуб до своей могилы. Ты этого хочешь? Да?

– Нет, Уна, но...

– Мужчина ты... или кто?

– Я мужчина.

– Ничтожество! Ты ведь боишься застрелить его, признайся.

– Нет.

– Я уже пошла на убийство из-за тебя, ты это понимаешь? Я уже убила человека, чтобы защитить тебя. А теперь ты идешь на попятный. Так кто ты после этого? Мужчина или кто?

– Я мужчина! – повторил Соколин.

– Ты ничтожество. Не знаю, зачем я с тобой связалась. У меня могли бы быть мужчины, настоящие мужчины. А ты не мужчина.

– Я мужчина!

– Так убей его!

– Уна! Просто... теперь тут полицейские. Один даже прямо здесь, рядом с нами...

– В восемь часов начнется фейерверк...

– Уна, чего я добьюсь тем, что убью его? Я знаю, я говорил...

– ...будет много шума, много взрывов. Если ты выстрелишь в этот момент, то никто даже не услышит. Никто.

– ...что я хочу его смерти, но сейчас я даже не знаю. Может быть, он не был виноват в том, что Арчи убили. Может быть, он не знал...

– Давай иди к окну, Марти. Поймай его на прицел.

– ...что в кустах засел снайпер. Я ведь сейчас чист. Меня выпустили из тюрьмы. К чему мне снова делать глупости?

– Дождешься фейерверка. Нажмешь на курок. Прикончишь его, и мы тут же смоемся.

– А этот полицейский, который валяется на полу? Он ведь видел нас обоих, – возразил Соколин.

– С ним я сама разберусь, – сказала Уна Блейк и расплылась в улыбке. – Мне только доставит удовольствие с ним разобраться. – Голос ее упал до шепота: – Отправляйся к окну, Марти.

– Уна...

– Отправляйся к окну и разделайся с этим наконец. Как только начнется фейерверк. Разделайся с этим раз и навсегда. А потом пойдем со мной, Марти, пойдем со мной, мой бэби. Приди к своей Уне, бэби. Но сначала, Марти, разделайся с этим, разделайся, выгони этот микроб из своего организма!

– Да, – сказал он. – Да, Уна.

* * *

То ли Антонио Карелла перепил вина, то ли перетанцевал, по, во всяком случае, на ногах он держался с трудом. Он притащил откуда-то стул и поставил его в центре танцплощадки. И сейчас, взобравшись на него, он шатался из стороны в сторону и отчаянно размахивал руками, пытаясь одновременно удержать равновесие и призвать всех к молчанию. Гости в свою очередь тоже, видимо, выпили немало и тоже натанцевались до упаду.

И поэтому они долю не могли утихомириться и, может быть, вообще не смогли бы, если бы не опасение, что Тони Карелла, не добившись их внимания, просто свалится со стула.

– Сегодня я очень счастливый человек, – торжественно произнес Тони перед притихшими гостями. – Моя дочь Анджела вышла замуж за чудесного парня. Томми! Томми! Где Томми?

Он слез со стула, отыскал Томми в толпе и вытащил его на середину освещенной фонарями эстрады.

– Мой зять! – прокричал он, и гости зааплодировали. – Замечательный парень, замечательная свадьба и замечательный вечер! А теперь мы будем пускать ракеты! Мы сделаем так, что все небо рассыплется звездами ради этих двух детей. Все готовы?

Раздалось дружное «ура», и в тот же момент Марти Соколин опустил дуло своего ружья на подоконник и поймал в прицел голову Томми Джордано.

Глава 14

Одни считают, что успех работы полицейского наполовину определяется его упрямством, а наполовину – его терпением, другие. – что он наполовину зависит от везения и наполовину от слепой веры в себя. Но четыре половины, очевидно, составляют не одно, а два целых, и для них нужен не один, а два полицейских, причем желательно тоже целых и невредимых. Вероятно, памятуя об этом, Мейер Мейер и Боб О'Брайен старались всегда и всюду сохранить свои головы в целости и сохранности, ибо дырка во лбу каждому из них представлялась еще более бессмысленной, чем вся та работа ногами, которую они проделали, например, с сегодняшнего утра, колеся по городу в поисках Марти Соколина.

Мейер Мейер охотно задержался бы еще в гастрономической лавке, принюхиваясь ко всем ее соблазнительным ароматам, вместо того чтобы продолжать поиски потенциального убийцы. В атмосфере таких лавок, особенно кошерных, для Мейера всегда было что-то таинственное и интригующее, В детстве он даже не догадывался, что люди ходят туда за покупками. Во время прогулок мать часто уводила его из их нееврейского квартала в ближайшее гетто и там надолго скрывалась в гастрономической лавке, оставляя маленького Мейера у входа, где он вволю мог насыщаться витающими вокруг него запахами. И пока он не подрос и сам не сделал свою первую покупку, Мейер был непоколебимо уверен, что гастрономы существуют только для того, чтобы одаривать людей ароматами. И до сих пор, приобретая что-либо там, он испытывал всякий раз неловкость, словно язычник, оскверняющий храм.

В гастрономической лавке на Довер-Плейнз-авеню он не сделал никакой покупки. Вместо этого он расспросил нескольких человек, не видели ли они мужчину с тромбоном, получил от ворот поворот и вновь оказался на улице с ощущением, что они ищут не человека с довольно громоздким музыкальным инструментом в руках, а иголку в стоге сена. Поиск велся научно, опираясь на испытанный метод в практике расследований. Метод же заключался в том, чтобы останавливать всех прохожих на улице и спрашивать у них, не видели ли они мужчину с футляром для тромбона в руке.