До самой смерти... - Эд Макбейн

– Так ты считаешь, он не сворачивал за угол?

– Не знаю.

– А не мог он перейти улицу?

– Я вам говорю, я не знаю. – Он помолчал. – Слушайте, а что вы не спросите у хозяина гастрономической лавки на углу? Может, он его видел.

– Спасибо, сынок, – ответил Мейер, – мы так и сделаем.

– Извините, – проговорил Чарли. – А вам действительно нужен только тромбонист?

– Боюсь, что да.

– А то моя сестренка потрясно играет на пианино, ей-богу!

Мейер с грустью посмотрел на Чарли. Чарли передернул плечами.

– Да уж, бывает, некоторые просто зацикливаются на трубе, – сказал он, смирившись, и пошел назад в кондитерскую.

Мейер и О'Брайен пошли вверх по авеню.

– Ну? – спросил О'Брайен.

– Похоже, что это он. Кто знает? Может, нам повезет в гастрономической лавке.

Но в лавке им тоже не повезло. Мужчина за прилавком весь день обслуживал воскресных покупателей, да к тому же, хотя на нем и были очки с цилиндрическими стеклами, создавалось впечатление, что и в них он способен легко перепутать футляр для тромбона с банкою крабов.

Мейер и О'Брайен вышли на тротуар.

– Куда теперь?

Мейер покачал головой.

– Н-да, – произнес он, – этот район вдруг весь как будто разросся.

Глава 13

Бен Дарси лежал на спине под большим деревом. Сгущались сумерки, и только на закате небо было еще окрашено в пурпуровый цвет. В саду насекомые уже начинали выводить вечерние мелодии. Город, глядя в небо, приветствовал опускавшуюся ночь вздохом невольного сожаления: кончалось воскресенье, завтра – снова трудовой день. И во все его уголки, будь то район Айсолы с его величественными зданиями из стали и бетона, многолюдные переулки Калмз-Пойнта или окраины Риверхеда, наступавшяя ночь, казалось, приносила с собой умиротворение и покой, граничившие с усталой покорностью, Еще один день уходил в холод забвения. Вскоре взойдет луна, по небу рассыплются звезды, и все вокруг озарится огнями вспыхнувших фонарей и окон.

Бен Дарси, казалось, сам был частичкой этих умиротворявших сумерек.

Лежа на спине под большим кленом, который высоко поднимался над окружавшими его кустами, он был похож на путника, беспечно уснувшего летней ночью под деревом, на мечтателя, звездочета, юношу с соломинкой в зубах с картины художника-классика. С раскинутыми в стороны руками и закрытыми глазами, он, казалось, спал в мире с собой и вселенной.

Из темени его текла кровь. Быстро склонившись к нему, Карелла сразу же увидел рану и тут же ощупал вздутие под волосами. Рана была неглубокой и недлинной и почти не кровоточила. Находилась она надо лбом точно посередине головы, а шишка вокруг ссадины была величиной с грецкий орех. Стив Карелла шумно вздохнул. Он устал, очень устал. Ему не доставляло ни малейшего удовольствия гоняться за призраками.

"Уж лучше бы я стал профессиональным боксером, – подумал он. Пусть это и не очень-то чистый спорт, но в нем по крайней мере бой начинается по сигналу, правила установлены заранее, ринг четко очерчен, а противник – вот он, перед тобой, и ты твердо знаешь, что противник именно он, единственный человек, с которым нужно драться, единственный враг.

Что вообще, черт побери, заставляет людей идти работать в полицию? Мы имеем дело с убийством, – размышлял он, – а убийство почти всегда подготавливается в тайне, и наша работа обычно заключается не в том, чтобы предотвратить его, а в том, чтобы обнаружить убийцу после того, как оно уже произошло. Мы разыскиваем преступников, тех, кто стремится к разрушению, но от этого сами еще не становимся созидателями, потому что наша задача, по сути, негативна, а творчество никогда не бывает только актом отрицания.

Тедди, которая сидит сейчас там с ребенком под сердцем, творит безо всяких усилий, творит от природы, и то, что совершает она, больше всего, что совершу я за пятьдесят лет службы в полиции. Как вообще возникает у кого-то желание иметь дело с сукиным сыном, который подпиливает концы тяги в автомобиле, или убивает твоего соседа Бирнбаума, или раскраивает череп Дарси?

Почему человек решается посвятить большую часть своей жизни делу, которое непременно должно заставить его соприкасаться с преступниками?

Как может человек осознанно стремиться к тому, чтобы проникнуть в тайны извращенного сознания убийцы, понять мотивы его действий и вообще марать себе руки, копаясь в психологии этих омерзительных образчиков человеческой породы, которые день за днем, из года в год строем проходят через дежурную комнату полицейского участка?

А почему кто-то становится дворником?

Я сейчас тебе кое-что скажу, Стив, – продолжал он свой внутренний монолог. – Я скажу тебе, во-первых, что не очень-то пристало философствовать тому, кто чуть не завалил на школьных экзаменах почти все гуманитарные предметы.

Я скажу тебе, во-вторых, что человек вообще крайне редко располагает в жизни свободой выбора. Ты стал полицейским, потому что ты им стал, а чтобы яснее ответить себе на вопрос «почему», тебе пришлось бы провести не один час в кабинете психоаналитика, и даже после этого еще не факт, что ты бы все понял. И тем не менее ты остаешься полицейским – почему?

Потому что, не беря во внимание даже такую очевидную вещь, как необходимость кормить и одевать себя и жену, не беря во внимание те трудности, с которыми мне пришлось бы столкнуться, оставь я сейчас полицейский участок и начни искать в моем возрасте другую работу, – а ведь я уже далеко не мальчик, – не беря все это во внимание, я бы все равно остался в полиции, ибо я хочу быть полицейским. И не потому, что кто-то непременно должен разгребать грязь. Может быть, ее и вообще не надо разгребать. Может быть, цивилизация двигалась бы вперед ничуть не медленнее, если бы на свете не было ни дворников, ни полицейских.

Но преступники выводят меня из себя. Когда убийца лишает жизни такого человека, как Бирнбаум, я прихожу в бешенство! И до тех пор, пока, сталкиваясь с преступлением, я буду испытывать это чувство, я буду оставаться полицейским, я буду продолжать мотаться из пригорода в жалкую дежурную комнату полицейского участка в самом, быть может, отвратительном квартале мира, выслушивать незатейливые шуточки своих коллег, их избитые остроты и отвечать на телефонные звонки и жалобы от законопослушных граждан, которые хоть далеко и не все являются созидателями, но по крайней мере не принадлежат к разрушителям".

В сгущавшейся темноте он слабо улыбнулся. «Может быть, вы этого и не заметили, отец Пол, – подумал он, – но сегодня в вашу ризницу приходил один очень религиозный человек».

Он оставил Бена Дарси лежать на спине, а сам пошел в дом за водой и бинтами.

* * *

Наступило время шутливых напутствий новобрачному.

Стоя перед длинным, вновь убранным праздничным столом, на котором теперь громоздились подносы с dolci[11], огромный свадебный пирог, а в дальнем конце возвышались две бутылки вина, карточки на которых извещали, что одна из них предназначена жениху, а другая невесте, Томми со смешанным чувством слушал обступивших его мужчин. Их шутки приводили его в смущение, но в то же время в глубине души они ему нравились. Он втайне чувствовал, что как бы достиг наконец зрелости. Что его уже окончательно принимают в мировое братство мужчин в качестве младшего члена. И может быть, на следующей же свадьбе, на которую его пригласят, он будет иметь полное право давать другому такие же советы, какие сейчас слышит сам. Сознавать это ему было приятно, и он искренне смеялся над каждой шуткой, несмотря на то что большую часть из них уже слышал раньше. Подшучивание началось с того старого проверенного анекдота о мужчине, который забывает свой зонтик в гостинице. Он возвращается в номер и хочет взять зонт, но в этот момент в комнате появляются молодожены, которые вселились туда после него. Боясь, что его примут за вора, мужчина прячется в шкаф и невольно вынужден слушать их любовное воркование. Жених спрашивает у невесты: «А чьи это глазки?» Та отвечает: «Твои, дорогой!» – «А чьи это прелестные губки?» – «Твои, моя радость» – и так далее и тому подобное. И все это продолжается, не минуя ни одной части тела. Наконец мужчина, сидящий в шкафу, не выдерживает и кричит им: «Когда дойдете до зонтика, то знайте, что это мой!»

Томми засмеялся. Анекдот с бородой, но он все равно рассмеялся и слегка покраснел. Краем глаза он увидел, что брат его жены вынырнул из кустов, огораживавших участок, и промчался в дом, по тут начался анекдот о карлике, который женился на толстой циркачке; за этим анекдотом последовал еще один и еще. Вспомнили даже древнюю историю о белом коне, который женился на зебре и весь медовый месяц пытался снять с нее полосатую пижаму. Постепенно шутки вышли за пределы литературного жанра и приобрели некоторый налет импровизации, когда каждый из шутников старался перещеголять других знанием того, как надо вести себя с молодой женой по приезде в гостиницу.