Всё переплетено. Как искусство и философия делают нас такими, какие мы есть - Альва Ноэ

и возможностей, даже если оно при этом бросает вызов, может вызывать скуку или раздражение. Это базовая эстетическая слепота. Вы не можете видеть. Вы даже не можете по-настоящему захотеть увидеть.

Но предположим, что вы справитесь с этой задачей. Возможно, вас мотивирует составивший вам компанию друг, который знает эти работы, интересуется ими и направляет ваше внимание на то или иное свойство картин, связанное, может быть, с тем, что на них изображено, с тем, что они показывают и что упускают, или с их историей или происхождением, или с их связью с историей или идеями; или, может быть, он просто побудит вас обратить внимание на то, как выполнены картины, как нанесены краски, какая у них геометрия, цвет или что-то еще. Теперь вы задаете вопросы и смотрите внимательнее. Вы не открываете ничего нового. В конце концов, непохоже, что что-то укрылось от вас при первом просмотре. И по мере того, как вы рассматриваете картины, если вам повезет, они могут преобразиться на глазах, и вам станет проще их познавать. Если раньше вы видели плоскость и бесструктурность, то теперь вам очевидны структура, глубина и смысл. Своими собственными действиями, этими способами вы, так сказать, включаете произведения и заставляете их проявиться; вы подводите их к восприятию. Вы реорганизуете себя, глядя на них, и в то же время реорганизуете их. Теперь вы перешли от невидения к видению, или от видения – к видению иначе. И именно в этом движении, в этой трансформации и реорганизации и заключается эстетика[122].

Из этого примера напрашиваются две мысли. Во-первых, та часть того, что мы можем назвать значением или ценностью искусства, связана с тем, как оно позволяет нам поймать себя в акте достижения эстетического, преодоления эстетических трудностей, то есть с тем, как оно позволяет нам познать себя как поглощенных этим движением от не-видения к видению или от видения к видению иначе. И во-вторых, ценность искусства в том, что оно позволяет нам культивировать, развивать и совершенствовать саму способность делать это, справляться с эстетическим, реорганизовывать себя, чтобы мы могли видеть оригинально и меняться перед лицом реальности того, что фактом жизни является необходимость время от времени так делать, наше пребывание в эстетической слепоте.

Возникает занятный вопрос: если произведения искусства – это вещи, которые мы не знаем, не узнаём, не умеем видеть, и если делать это трудоемко и контрпривычно, то что побуждает нас заниматься этим, делать эту работу? Зачем возиться с искусством, не говоря уже о том, чтобы его любить? Я назову этот вопрос вопросом об эстетической мотивации. Что лежит в основе эстетической мотивации? В некотором смысле цель всей этой книги – ответить на этот вопрос[123].

Но есть и другой, тесно связанный с ним вопрос: почему привычка нас подводит[124]? Или что именно не удается, когда привычка подводит? Каковы причины нашей неспособности видеть? На него есть прямой ответ. Иногда нам просто не хватает знаний, навыков, ориентации, чтобы навести фокус на то, что есть. Мы не умеем читать. Мы не умеем вносить необходимые коррективы. В конце концов нам нужно научиться видеть; нам нужно научиться смотреть и обращать внимание.

Это в полной мере относится к произведениям искусства, которые, как мы уже подчеркивали, созданы, чтобы быть непонятными. Произведение искусства – это повод для плодотворной непостижимости; оно дает нам возможность выяснить, как придать смысл самому произведению искусства. Мы должны реорганизовать себя так, чтобы произведение искусства было рядом с нами. И, как мы уже говорили, это один из источников ценности искусства: оно требует, чтобы мы вышли за пределы привычных, укоренившихся способов смотреть, думать, действовать и вообще быть, которые ограничивают нас и во многих отношениях держат в плену. Конечно, искусство не дает возможности существовать вовсе без привычек, но оно делает возможными различные модели организации.

Однако в вопросе о недостаточности привычки есть и нечто большее. Посмотрим снова как на пример на следующий факт: я могу обнаружить, что не могу постичь или понять смысл определенных иноязычных способов говорить или писать. Очевидно, это потому, что они мне чужды; я их не знаю и, возможно, никогда раньше ими не интересовался. Во многих контекстах было бы неразумно обвинять меня в том, что я не знаю вашего языка, не могу прочитать ваш сценарий или понять ваши слова. Нельзя винить человека в его собственной безграмотности! Да, но важно заметить, что не во всех случаях вопрос о вине может быть совершенно неуместен – даже здесь. Подумайте, что, во всяком случае, иногда в человеке, посетителе, который находится рядом с вами, но не разделяет и никогда не стремился научиться разделять ваш язык, может быть что-то если не вовсе неправильное, то, по крайней мере, этически неудобное. То, что этот посетитель не может здесь видеть, делать и понимать, знаменует собой своего рода этическое отстранение между вами, поскольку оно, возможно, обнажает не только дистанцию, на которой он от вас находится, и не только его отличие, но также и его непохожесть. Или рассмотрим случай с квиром. Некоторые люди из мира гетеросексуалов не могут видеть, или не могут понять смысл того, что они видят, или не могут терпеть то, что они будто бы видят, когда оказываются в квир-пространстве. Это очень специфический вид эстетических трудностей или, можно даже сказать, эстетической неудачи, и он связан с тем, что мы можем назвать также этическими неудачами или по крайней мере этическими вызовами.

Этот вывод – что восприятие имеет этическое измерение – естественным образом следует из того, что в восприятии мы активно работаем над достижением присутствия мира. Это, в конце концов, конститутивная привычка, которая управляет тем, как мы находим себя способными, но также и желающими работать над наведением фокуса на мир. Восприятие связано с тем, кто и что мы есть, с самими ландшафтами личности. Эстетические трудности – препятствия для того, чтобы просто продолжать жить; это потенциально этически нагруженные возможности познавать мир по-другому.

Кроме того, этот момент помогает нам понять, что в моей аналогии с микроскопом есть что-то очень обманчивое. Как будто мир похож на предметное стекло микроскопа, а мы всего лишь любопытные наблюдатели!

Произведение искусства встает на пути

Основной факт о произведении искусства заключается в том, что это не вещь или странный инструмент. Это нечто, что мы не можем увидеть или распознать; оно лишено ярлыка. Как сказал бы Кант, у него нет понятия, поэтому невозможно осознать, что это такое, и