Террор на пороге - Татьяна Алексина

— Не рано ли вам чувствовать себя женщинами?

— Этим надо проникнуться уже в детском саду. Ощутить прекрасность нашего пола! Я это имею в виду, а не что-либо иное…

У меня на душе отлегло.

Катя задумала поделиться с подругой своими нарядами, а если окажется возможным, и своей привлекательностью. Она вообще грезит со всеми чем-то делиться. А что оставит себе? И захотят ли с ней хоть чем-то поделиться в ответ? Не слишком ли моя дочь идеальна для окружающей ее действительности? Была бы она характером похуже — и мне было бы гораздо спокойнее. Опять нагнетаю, задаю себе втихомолку вопросы, которые никогда не осмелюсь произнести вслух.

Но дочь, думаю, распознает и непроизнесенные мною тревожные фразы, недоумения. И начинает на них отвечать. Однажды она сказала:

— Матерей нельзя допускать до жюри конкурсов, в которых участвуют их дети. Тут уж не жди объективности! Далия, поверь, взаправду лучше меня. И талантливей… Я без нее, к примеру, давно уж заблудилась бы в математических дебрях.

Допустить, что какая-либо школьница талантливее моей дочери? Это выше моих сил. И, нарушая педагогические законы, я заявила:

— Людям привычно переоценивать себя. Это неосмотрительно и нескромно. А ты себя безалаберно недооцениваешь. Что тоже несправедливо. Прислушайся к Пушкину: «Ты — сам свой высший суд!» А высший суд обязан быть в высшей степени справедлив.

— Вот именно… Хотя поэт к Художнику обращался.

— Ты тоже художественная натура! Умело решать математические задачки — это еще не проявление одаренности. И творчества… Другое дело, твои рисунки, твои акварели. Они уже побывали на выставках! А умеет ли Далия так танцевать, как ты?

— Ничего… Танцевать я ее научу.

— Таланту нельзя научить — с ним надо родиться.

— Не знаю, родила ли ты талант, но меня ты определенно родила. И в результате ко мне крайне пристрастна.

— Мы живем в демократическом государстве — и потому позволь мне иметь свое мнение. О тебе, о Далии, обо всем…

В запале я обратилась к политическим аргументам.

— Как я могу хоть что-то тебе запрещать? — Катя примиряюще меня обняла. — Я очень тебя люблю…

Так, нивелируя свои возражения, она завершает наши нечастые споры.

Возвеличивая детей своих, родители тем самым отчасти возвеличивают самих себя. Но все же… Материнская любовь имеет право на восторженность, на чрезмерность. А в данном случае, уверена, преувеличений не было.

Муж иногда намекает, что хорошо бы моя восторженность распространилась и на него. Но то, что принадлежит детям, смеет принадлежать только им.

Нашу столовую украшают портреты… Украшают, поскольку это, как я всех настойчиво оповещаю, «работы моей дочери». На полотнах воспроизведены члены нашей семьи, кроме самой Кати. («Я своей сути не вижу!» — объяснила она.) Воспроизведены также ближайшие родственники и некоторые подруги дочери. Никто Кате не позировал — она рисует по памяти.

Сегодня завершен новый портрет… Если бы дочь не предупредила, что это Далия, я бы не догадалась. Кисть дочери подарила всем обустроившимся на наших стенах и те черты, коих в реальности нет, но которым не мешало бы быть. Катя тактично подсказывает, чего оригиналам, к сожалению, не достает.

— Взгляни на меня! — произнес как-то муж, вперившись в свое изображение. — Неужто я так хорош? Хотелось бы соответствовать!

То же самое могу сказать о себе.

Но Далию Катина кисть улучшила до неузнаваемости. Будто стесняющаяся себя самой и в чем-то главном обделенная Далия, к которой я привыкла, на полотне предстает мудрой и гордой, давно освоившейся со своим, незнакомым мне, очарованием. И это не выглядит самоуверенностью, а словно бы констатирует факт. Взор ее выражает благодарность судьбе.

— Ты просто давно уже с ней не встречалась, — пояснила мне дочь. — Такой ее сделал успех!

— Сконструированный тобою?

— Ее, и правда, буквально переродили те записки, те признания… Она поверила, что достойна любви. А если б была не достойна, я бы, клянусь, записки ей не переадресовала. Но, главное, во все это поверил и сам автор сумасшедших признаний. Убежденность Далии передалась и ему… Не скрою, до этого я сумела внушить безумцу свое восприятие любимой подруги. Словами я, мне чудится, убедительнее, чем красками, создала еще один притягательный портрет Далии — и бывшего своего поклонника притянула к подруге.

— Но прежде, чем притянуть, надо было его от себя оттолкнуть?

— Для меня это не было жертвой… Я избавилась от него с удовольствием.

— Как раз наибольшее удовольствие ты, знаю, получаешь, когда чем-либо жертвуешь.

— Опять ты ко мне пристрастна!

— А что я могу с собою поделать?

Дочь кинулась меня зацеловывать.

Выходит, остальные портреты, явно улучшая оригиналы, отражали надежды нашей домашней художницы, а портреты Далии отразили надежду осуществленную.

«Мамуля, я очень тебя люблю… Я о-очень тебя люблю!» — донес до меня автоответчик Катиным голосом.

«Опять где-то задерживается», — поняла я. И автоответчик подтвердил:

— Продолжаю обучать Далию модной хореографии. Хоть, по-моему, она, как говорится, уже превзошла учительницу. А в математике я, похоже, до учительницы-подруги не дотянусь. Извелась она со мной… Пусть же отдохнет в вихре танцев!

Преувеличивать чужие способности — это по-прежнему призвание дочери. Не заслоняет ли она, таким образом, собственные дарования? Когда я промолвила нечто похожее, Катя ответила:

— Если можно заслонить, значит, это не дарования.

Я отступила: осознала в последнее время, что характер корректировать бесполезно. Ибо характер человека, по мнению мудрецов, это его судьба. Да и вряд ли поступки моей дочери нуждаются в редактуре.

Кажется, я понемногу умнею.

«Мамуля, я очень тебя люблю… Я о-очень тебя люблю! Приду домой поздно, потому что вечером состоится танцевальный дебют Далии. Мы обе с ней отпляшем на дискотеке. Она возле «Дельфинариума» — и это замечательная примета: дельфины — друзья людей. А еще я слышала, что сегодня, первого июня, День защиты детей. Даже международный! «Защита» — нервное, тревожное слово. Но музыка и танцы на дискотеках весело защищают покой и душу. Так что повеселимся!»

— Все верно: дельфины — друзья людей. Как и собаки… — неожиданно откликнулся муж. — А люди-то станут когда-нибудь друзьями людей?

И мне вдруг захотелось, чтобы Далия танцами своими окончательно поставила на колени автора записок, пока еще не вполне ей предназначенных. И чтобы Катя, как она и вознамерилась, была счастлива счастьем своей подруги. Раньше я не испытывала подобных желаний.

О чем я тревожилась? Чего опасалась? Трудно поверить…

«Мамуля, я очень тебя люблю… Я о-очень тебя люблю!»

Припадаю к автоответчику. Слушаю… слушаю… Это все, что у меня в жизни осталось.

И завидую матери Далии… Она не пережила свою дочь.

От автора. Рассказ посвящается светлой памяти школьников, погубленных терактом у дискотеки возле «Дельфинариума» в Тель-Авиве, 1 июня 2001 года, в Международный день защиты детей.

1 июня 2001 года — 1 июня 2002 года

«Чертово колесо»

Ежели каждого, кто в порыве отчаяния восклицает: «Я схожу с ума!», станут направлять ко мне, психиатру, я сам вскоре сойду с ума.

Пациентку по имени Светлана перепасовал мне невропатолог, которому она твердо пообещала рехнуться. Нервы невропатолога не выдержали бесконечного выслушивания одной и той же истории, которая и была причиной, «диагнозом» ее бедствия.

…Когда семью покидает муж, семьянином, по сути, и не являвшийся, жена не ощущает потери, ибо и терять было нечего. Но когда уходит тот, для кого быть супругом и отцом едва ли не главное предназначение, удар воспринимается, как разрушительное, многобальное землетрясение.

Коли у моей пациентки к мужу и бывали претензии, то лишь по поводу излишка его забот. Заботливость способна и утомлять…

Муж до такой степени игнорировал других женщин, что это вызывало у нее шутливые возражения:

— Как ты можешь то и дело сравнивать их со мной в мою пользу, если никогда не смотришь в их сторону? И, стало быть, их не видишь!

Тогда она умела шутить… А ему и не требовалось взирать для сравнений в чью-либо сторону, поскольку он был неколебимо уверен, что даже Софи Лорен и Лоллобриджида бледнеют рядом с его женой. Хоть рядом с его супругой им вроде бы находиться не приходилось.

Он хлопотливо старался все ее просьбы и надобности предугадывать, чтобы она не успевала их высказать. А уж ею произнесенные задания и пожелания претворялись в реальность со значительным, как некогда говаривали, «перевыполнением».