Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

к ним клиентуру, привыкшую к иностранным именам парикмахеров. Они же первые решили в Петербурге назваться русскими именами и не прогадали, у них стали бывать сливки сливок петербургского «монда», не говоря уже о том, что они причесывали всяких великих князей, в том числе и семью великого князя Константина Константиновича (поэта К.Р).

Когда я стал вольноопределяющимся, то в ряду других неприятных последствий солдатского положения явилось и посещение парикмахерских, где я постоянно мог встретить офицеров и генералов. Военный обычай требовал в таких случаях подойти к офицеру и, отдавая честь, спросить разрешение остаться и сидеть в его присутствии. Здесь мы уподоблялись юнкерам военных училищ, а не солдатам. Сложность этого дела заключалась в том, что под белой простыней нельзя было видеть погоны офицера, а, следовательно, и знать, как к нему обратиться: ваше благородие, ваше высокоблагородие или, наконец, ваше превосходительство[18].

Приходилось изворачиваться и призывать на помощь солдатскую смекалку: Например, при входе в парикмахерскую сначала посмотреть на вешалку и определить, какие на офицерском пальто погоны. Генералов сразу можно было узнать по красным лампасам на штанах. Но бывали трудные случаи, когда в парикмахерских креслах сидело два офицера под простыней, да ещё с намыленными физиономиями! Военный этикет требовал в таких случаях обратиться к старшему в чине. А внешний вид гвардейских офицеров часто обманывал. Иногда Алексей или Семен приходили на помощь и, не отрываясь от бритья, носом указывали мне на старшего офицера. Но однажды ни вешалка, ни носы Алексея и Семена мне не могли помочь…

Стало известно, что командиром Лейб-гвардии Драгунского полка назначен граф Нирод, адъютант великого князя Николая Николаевича, с производством его в генералы. Случайно я знал Нирода в лицо.

Как-то, заехав в парикмахерскую и бросив взгляд на вешалку, я увидел два серых офицерских пальто и оба генерал-майорские, В одном из сидящих под простыней я сразу узнал Нирода и обрадовался, что теперь я уже не ошибусь и блесну сейчас моим знанием гвардейских командиров. Смело подойдя к Нироду и назвав его – «ваше сиятельство», я спросил разрешение остаться. Мое обращение видимо польстило молодому генералу, и он просиял от удовольствия, но тут же спохватившись, сказал: «Да, но почему вы не обращаетесь к своему начальству?»… И он указал глазами на сидящего в другом кресле совсем молодого офицера с намыленной щекой, который при ближайшем рассмотрении оказался все тем же… генералом Герингом!

Я смутился, покраснел и повернулся к Герингу, который, между тем, вежливо отказывался от чести, которую ему любезно передавал Нирод, как старшему генералу, а Нирод в свою очередь доказывал Герингу, что он, как младший генерал, не смеет вторгаться в священные права старшинства. Пока оба генерала изображали Версаль на Караванной, я стоял с рукой у козырька и не знал, что делать дальше. Меня выручил Алексей, этот фигаро-дипломат. Он предложил мне занять свободное кресло.

Нирод, между тем, не без самодовольства говорил Герингу: «Удивительно, как это быстро все узнали…», – намекая на то, что я, служа в другой дивизии и в другом гарнизоне, под простыней признал его генеральство и приветствовал «сиятельством».

Между прочим, Геринг принадлежал к той семье Герингов, которая породнилась посредством браков с потомством А.С. Пушкина и его сына Александра Александровича.

На военной службе я стал стричь голову машинкой №00. Когда в 1914 году я отправлялся на фронт, то вместе с термосом и флаконом одеколона купил себе машинку «00», с которой не расставался вплоть до 1950 года, когда её у меня украл школьник, товарищ сына. Брился я всегда безопасной бритвой, и поэтому пока у меня была машинка, я никогда не ходил в парикмахерские. И вот, начав бывать после 1950 года по необходимости в парикмахерских города Петропавловска, где я проживаю[19], я наглядно мог убедиться в глубине той пропасти, которая отделила советский мир, советский быт, воспитание советских людей, от старого, дореволюционного мира, его обычаев и понятий о благопристойности и вежливости. Впрочем, и наши общественные столовые и магазины также указывают на резкие изменения, происшедшие в сознании людей.

До 1917 года нельзя себе было представить, чтобы не только в столицах, но даже в самых глухих и жалких провинциальных городках России мастера-парикмахеры могли бы себя держать развязно и невнимательно с посетителями. У нас утерялся секрет, или вернее, элементарное правило вежливого и приветливого обхождения с клиентами. Как правило, у нас «мастера» (за редким исключением очень низкой квалификации) ведут между собой очень оживленный и громкий разговор о своих личных делах, совершенно не считаясь с присутствием клиентов, игнорируя как бы самый факт их существования, как будто они имеют дело не с людьми, а с заводскими станками, на которых они должны побольше выработать, побольше заработать, перевыполнить план, руководствуясь лозунгом: «готово, следующий!».

Было бы неправильно думать, что до революции работники парикмахерских не старались бы побольше заработать. Но в основу их работы было положено качество их труда, а не количество обработанных голов. И в понятие качества работы входило не только умение стричь и брить, но и уменье занять посетителя. Как «обходительно», вежливо, предупредительно, а главное внимательно относились работники парикмахерских к посетителям, стараясь сделать все возможное, чтобы произвести приятное впечатление уменьем себя держать с достоинством, без раболепства и пресмыкательства, уменьем вести благопристойный разговор. Клиента полагалось занимать, и уменье это делать очень ценилось. От обстановки, от уменья принять клиента зависела посещаемость парикмахерской, т.е. доход хозяина, а также и мастеров, которые получали за свой труд «на чай» от 30 копеек до одного рубля. Миллионер А.А. Бахрушин давал «на чай» не больше 15 копеек.

В женских отделениях у посетительниц бывали свои любимцы из мастеров, на которых под большие праздники, устанавли валась очередь. Многие состоятельные клиентки приглашали мастеров к себе на дом. Поговаривали, что иногда тут дело не обходилось без романов.

В известной московской парикмахерской «Базиля» на Кузнецком мосту одновременно работало не менее десяти мастеров, но было тихо, как в церкви. Конечно, разговаривали с клиентами в полголоса, чтобы не нарушить тон спокойной благопристойности учреждения, чтобы не делать этот разговор общим, чтобы проводить его более интимно. Со случайными посетителями разговор шел на обывательские темы: «лед прошел», «весна обещает быть холодной», «открывать сад Эрмитаж будут в шубах» и т.п. Но как только посетитель начинал делаться «своим клиентом», разговор менялся. С ним можно было поговорить и на городские, и на общественные, и даже политические темы.

В Москве я обычно стригся у «Братьев Орловых» на Тверской, против Брюсовского переулка. Однажды, поговорив со мной