Редкая обыкновенность - Александр Сергеевич Глухов

губам, остановила его.

– Прыжок Фрола Козлова – продолжила девица с крашеными пепельно-голубыми волосами.

– Какой прыжок? – ахнула Аня.

– Из космоса.

– А Брумель?

– Какой Брумель? – переспросила пепельная.

– Валерий Брумель.

– А такого мы вообще не знаем, он чужой, наверное, не наш – выкрикнул за всех конопатый.

– Ну хорошо, а кто же, по-вашему, Фрол Козлов?

Конопатый не растерялся:

Судя по фамилии – хороший прыгун.

Анна Леонидовна отсмеялась:

– Не берусь судить какой он был прыгун, а то, что это второе по значимости лицо в Советском Союзе того времени – факт. И, не разбей его паралич, неизвестно, пришел бы к власти Брежнев…

В четыре утра, изрядно намерзшись холодной ночью, мы уже вовсю потели, пытаясь завести мотоцикл «с толчка». После часа безуспешных попыток Виталий упаковал лодку и рыболовные снасти, нагрузил себя ими и, лютуя на негодную технику, ушел звериными тропами, через глухомань левого, лесного берега речки в сторону деревни Колычево.

До десяти часов, когда приехал Мишка на «Яве», мы успели позавтракать и прослушать лекцию Ани о геронтократии, бюрократии, демократии, охлократии, технократии и прочих кратиях, как порождении дьяволоподобного человеческого мозга.

Спустя пару часов, когда измученные поклажей туристы, к счастью, в полном составе уселись в автобус, а мы дотащились до дома, выяснилась причина того, что «Восход» не завелся. Все дело было в керосине, который мы с «Семеном» сдуру залили в бак. Пока двигатель не остыл, он легко заводится на смеси керосина с бензином, но мощности не выдает…

И пришел 1991 год. Обмен денег, инфляция, хаос, августовский путч и форосское сидение Горбачева. В борьбе за власть схлеснулись в смертельной схватке мерзкое с гадким. Гадкое горбачевское окружение сдалось мерзкой ельцинской шайке. Советский Союз, как Кощей бессмертный, скончался в корчах и внезапно. Еще раньше, по принципу домино, посыпался европейский соцлагерь, где мирно, а где с казнями (как в Румынии).

С 1 января 1992 года в Россию официально пришел капитализм. На эту тему написано сотни работ, защищены десятки диссертаций, но тема настолько глобальна, что ждет еще настоящих исследователей, а, возможно и следователей, и судей, хотя бы с исторической точки зрения. Коротко говоря, пришли шустрые и молодые, недалекие, но наглые ребята, заявили, на «голубом глазу», что продуктов в стране на два дня (над такой чушью даже смеяться стыдно) и с неудержимым напором принялись уничтожать промышленное и сельскохозяйственное производство. Во главе экономистов-диверсантов встал Егор Гайдар и Толя Чубайс…

На летней олимпиаде 1992 года в Барселоне, нашу страну представляла аморфная команда СНГ. Мы, конечно, болели за нашу спринтершу Ирину Привалову, но в тот день, когда мы с нетерпением ждали финального забега с ее участием, где она стала бронзовым призером, произошло гораздо более интересное событие.

На месте старого деревянного домишки, в который меня привезли осенью 1958 года в возрасте трех месяцев и где прошло детство мое, брата и сестры, мы совместными усилиями стали возводить довольно крупный дом из кирпича. Подносить раствор помогал своеобразнейший больной из интерната Шурик Злобин, худющий, болтливый и медлительный субъект, которого мы держали больше не для помощи, а для развлечения. Что стоила одна картина, когда он, качаясь из стороны в сторону, медленно брел, бормоча и причитая по шатучим мосткам и лесам с ведром раствора. Что характерно, он равнодушно относился к высоте и, хотя спотыкался на каждом шагу, умудрился ни разу не упасть с верхотуры. Он и в дурдоме всегда вертелся возле строителей, мешаясь под ногами и неся всякую ересь.

Лето выдалось жаркое и сухое. Знойная духота стояла до 27 августа, когда выпал предосенний дождь. Время от времени мы срывались на рыбалку, чтобы отдохнуть от цементной пыли, кирпича, раствора и одуряющего однообразия кладки то «тычком», то «ложком».

После обеда, взметая уличную пыль, подкатил на своей еще не старенькой шестерке тесть Виталия Федор Назаркин, с целью предложить побродить бредешком по Цне, в районе Бора или Гольного Бугра. Ворчливый Шурик Злобин, проклиная маленькую пенсию и плохую кормежку, с трудом поднимался, соря раствором по мосткам. Тут меня «осенило». Я вообще склонен к озорному юмору и подмигнув Мишке с «Семеном», который нередко помогал нам (как и мы ему), понизив голос убедительно заговорил с Шуриком:

– Вот это да! Повезло тебе, сам президент приехал. Скорей иди, проси, что тебе надо.

– А кто это? – слегка заинтересованно спросил нерадивый помощник.

– Кто, кто, сам Федор Тимофеевич Ельцин.

– А, Ельцина я знаю, он главный. Пойду попрошу его.

И он моряцкой походкой направился вниз. Мы побросали мастерки и кинулись за ним. Грешным делом, я побаивался, что подведет Федор, но тот оказался артистом, не слабее Митьки.

Шурик неуверенно подошел, снял дурацкий картуз и робко глядя в землю обратился:

– Федор Тимофеевич, пенсию бы добавить.

Тесть Виталия среагировал моментально:

– Ты кто такой?

– Я Шурик Злобин, я тут, в интернате живу.

– А-а, Шурик Злобин, как же, слышал о тебе. Ну подходи ближе, сейчас запишем твои просьбы.

Мы тоже приблизились и, чтобы не портить спектакль стали кланяться Федору. Тот достал записную книжку и карандаш:

– Говори.

– Кормить плохо стали Федор Тимофеевич, а на пенсию ничего в магазине не купишь -денег, говорят не хватает.

Федор сурово оглядел нас, едва сдерживающих смех и поинтересовался у просителя:

– Эти охламоны тебя не обижают?

Шурик ответил обеими руками тиская картуз:

– Не, никогда. Они браги мне наливают и поесть дают.

– Ах мошенники, ах негодяи, да как они смеют тебя какой-то брагой поить! Что, и вина никогда не наливают?

Шурик малость струхнул от сурового тона «президента», вероятно, боялся, что нам попадет:

– Наливают, на Троицу водку давали, красное.

– Вы, шельмы, его не обижайте – погрозил нам Федор – я его главным в интернате поставлю, покажет он вам тогда.

Шурик, торжествуя поднял голову и обернулся в нашу сторону. Мы отворотились, не в силах сдержать смех, но хохотали не в голос, а только тело тряслось, да плечи вздрагивали.

Наивный больной ничего не понял, решив, что мы от страха трясемся, а когда Федор налил ему стакан Агдама и угостил огурцом на закуску, вообще воспарил духом и засобирался в интернат:

– Я им покажу теперь! Они у меня узнают…

Все попытки уговорить его таскать раствор дальше не увенчались успехом.

На следующий день мы напрасно прождали подручного, но, когда он не явился и через два, я забеспокоился и пошел к своей знакомой, заведующей отделением Татьяне Сергеевне. На вопрос: «Где Шурик, она замахала руками:

– Злобин? Он в «надзорке» (надзорная палата), всегда был тихий, а тут стал буйный. Представляешь, на нас покрикивает, заявляет, что его Ельцин напоил и сделал самым главным в дурдоме, что он нас отправит на скотный двор и заколет уколами.

Пришлось признаться, что это моя затея. Шурика Злобина помиловали и отпустили под мою ответственность.

Самое смешное, что кормить больных вскоре стали получше и прибавили пенсию.

Федор стал