Есть такой фронт - Николай Полудень

Краткая запись в анкете чекиста о тех днях:

«…Неоднократно принимал участие в операциях по ликвидации банд украинских националистов».

Что кроется за этими скупыми строками?

…Трое вооруженных до зубов бандитов окружены в старой избушке лесника. Взять их лобовой атакой — значит потерять несколько бойцов. Младший лейтенант Кострица один ползет под градом пуль. Добирается к окну, бросает в него гранату и вслед за взрывом вскакивает в избушку. Сталкивается грудь в грудь с уцелевшим бандитом. Кострица стреляет первым.

…Пятые сутки ждут в засаде бойцы со своим командиром — Павлом Кострицей. Пятые сутки по колени в болоте. И уже второй день без перерыва сечет холодный осенний дождь. Разложить костер, даже закурить нельзя: где-то за болотом в волчьих зарослях — бандитский схрон. Именно к нему приползут зализывать раны остатки банды, по пятам которых идут чекисты — товарищи Павла. А потом будет бой. И когда он закончится, младший лейтенант, вытерев с лица пот и грязь, увидит три дырочки на своей отяжелевшей от воды шинели — три смерти только за одну схватку ощупывали костлявой рукой чекиста, выискивая его сердце.

Это лишь два эпизода из чекистских будней, о которых в анкете будет коротко написано:

«Неоднократно принимал участие…»

За месяц ему удается побывать дома два-три дня. Смыть болотную грязь, отдохнуть по-человечески в постели, приласкать жену и сыновей. Да, у него уже есть сыновья. Встретил чекист свою любовь нежданно-негаданно. Бывшая учительница с Ярославщины Алла, Алла Федоровна. Товарищ по работе. Подарила жена солдату двух сыновей. Стала матерью его детей и верным другом боевым. Могла жить во Львове (там была квартира Кострицы), растить детей и дожидаться, когда приедет муж. Но знала — трудно Павлу одному. Презрела опасность, приехала к нему, чтобы разделить и радости и горечи. Ложилась в постель с пистолетом под подушкой. Сыновей — к стене, прикрывала собой от возможной беды. Привыкла к бессоннице тревожных ночей и к ожиданию в одиночестве. Оно, ожидание это, как высшее проявление верности и любви, знакомо многим женщинам нашим по дням войны, когда тысячи солдаток высматривали фронтовиков с далеких дорог. Для верных подруг чекистов тревожное ожидание еще и сегодня — норма жизни. Научились ждать отца и сыновья его. При встрече с ним прижимались головками к шинели и лепетали такое знакомое: «Папа, папочка!»

Они еще не знали, сколько новых сил прибавляли отцу, обнимая его своими ручонками. Тогда, забывая усталость, Павел Моисеевич пел им песни (он очень любил петь), шутил, потом занимался нехитрым хозяйством своим, помогал жене. А после короткого отдыха — снова на операции по ликвидации банд.

В семье о работе старался не говорить. К чему лишний раз тревожить жену и детей? В основном Алла знает «профиль» его обязанностей. А подробности…

Вот недавно возвращался домой. Встретили двое с автоматами, словно привидения, вынырнув из-под моста. Мгновенно бросился ближнему под ноги, в падении вынимая пистолет. Застыл бандит с пулей в сердце. Второго поймали за селом. На допросе сказал, что в их черном списке младший лейтенант Кострица стоит под номером один. Таков приказ заграничного центра… Значит, правильно действуешь, товарищ младший лейтенант, значит — все в норме. О чем же тут рассказывать? Чекистские будни, Никогда и не думалось Кострице, что вся его жизнь — подвиг, сложенный из действий, привычных для чекиста и иногда почти незаметных в семье дзержинцев.

26 сентября 1949 года возвратился домой где-то около шести вечера, уставший и чем-то угнетенный. Посадил сыновей к себе на колени, гладил их головки, а сам видел молодую колхозницу в лужице крови и рядом с ней ее мертвого ребенка с размозженной головкой… Жена накрыла на стол. Не мог есть. Взял газету, но не читал — тяжело свесив голову на руки, думал о чем-то.

— Пусть отец поспит, отдохнет, а вы собирайтесь, ребятки, погуляем немного во дворе. — Жена одела сыновей, вышла с ними, тихо прикрыв двери.

А в восемь позвонил телефон. Поступило сообщение, что сегодня в село Старый Яжев наведаются «гости» из леса. Смыл холодной водой сон и усталость, привычно перекинул через плечо автомат. Проверил пистолет.

На улице поцеловал сыновей, жену.

— Не волнуйся, Алла, через два-три дня возвращусь.

Ушел. Спокойно, как всегда, шел на очередное свое задание. Не знал, не подозревал, что оно — последнее. Впрочем, каждое из тех, прошлых, могло быть последним.

Ночью Алла Федоровна часто просыпалась, во сне плакали дети, словно предчувствуя беду, звали настойчиво: «Папа, папочка!»

Чуть свет — забежала соседка, жена начальника милиции. Молча стала на пороге и, едва переводя дыхание, словно после долгого бега, спросила с тревогой:

— Павлик дома?

— Нет. А что?

— Да так я, ничего, ничего…

— Женя, что случилось?

— Алла, возьми себя в руки, у тебя же дети…

…До глухой полночи младший лейтенант Кострица с группой солдат выжидал бандитов в засаде на околице деревни. Никого. Быть может, те, кого они ждали, прошли раньше или выбрали другую дорогу? С двумя солдатами шел улицей притихшего села, чутко вслушиваясь в ночную темень. Что-то подозрительное вон в той хате. Рядовой Зарапкин огородами обошел подворье с тыла. Младший лейтенант и боец Михайлов направились к воротам. Из-за плетня показалась женщина.

— Кого вам?

Кострица заметил за ее спиной какие-то тени. С пистолетом наготове шагнул вперед, будто прикрывая собой от неведомой еще опасности Михайлова. Он всегда кого-то прикрывал, защищал своей грудью в бою. Из темноты секанули очереди трех автоматов, заглушив выстрел пистолета. Подоспели товарищи. Бойцы бросились с собакой по свежим следам убийц, и вскоре слышно стало — настигли.

Младший лейтенант Кострица Павел Моисеевич лежал, широко раскинув холодеющие руки, в последний раз обнимая родную землю.

Пуля бандита остановила горячее сердце чекиста, но она бессильна поставить точку в честной биографии солдата. Страницы его жизни дописывают труженики свободной, навсегда советской Яворовщины. Новые славные строки вносят в нее боевые побратимы. И сыновья чекиста продолжают летопись отца: старший, Леонид Павлович — в рядах Советской Армии, он стал часовым Отчизны; младший, Борис Павлович, после окончания техникума — возле заводского станка. Пройдут годы, и внуки героя делами рук своих завоюют право дописать новые страницы в бессмертную книгу жизни хлебороба и воина.

…На Львовщине, на старом кладбище Яворова, среди многих есть и его могила со скромным солдатским надгробием:

«КОСТРИЦА ПАВЕЛ МОИСЕЕВИЧ

младший лейтенант

1909–1949 гг.»

Благоговейно склоняю голову перед нею, до конца своих дней благодарный коммунисту, гражданину, чекисту, который отдал свою жизнь за наше сегодняшнее счастье, за мирное небо над колыбелью моих детей и тех, кто скажет первое слово «мама» завтра. Пусть этот рассказ будет скромным проявлением огромного уважения к нему, его товарищам, мертвым и живым, о которых еще будут, обязательно будут написаны повести и рассказы, легенды и песни.

НИКОЛАЙ ИЛЬНИЦКИЙ

ТРИСТА ПЕРВАЯ ОПЕРАЦИЯ ТИМОФЕЯ ВАЛИТОВА

У него жилистые, сильные руки — такие бывают у строителей или землепашцев. Руки эти не дали врагу надругаться над первой коллективной бороздой в районе, потом они положили первый камень в фундамент Добротворской ГРЭС, через несколько лет взялись за включатель на могучем пульте — и в селах Львовщины разлилось море огня, а керосиновые лампы исчезли навсегда. Освободитель, страж земли и первый зодчий на ней! Татарин Тимофей Валитов почувствовал, что уже не сможет ее покинуть. Львовщина навсегда стала для него родным домом. Здесь он прожил восемь самых тяжелых послевоенных лет, когда нужно было восстанавливать хозяйство, очищать города и села от развалин и от тех, кто хотел снова возвратить ее в рабство иностранных захватчиков. С каждым клочком земли, с каждым селом у него очень много связано. Он знает каждую могилу своих боевых побратимов. Судьба этой земли в его сердце, она — его жизнь, биография его…

Недавно Тимофей Алексеевич попытался подсчитать, в скольких чекистских операциях пришлось ему принимать участие. Как нелегко было ему это сделать! Словно тяжелые тучи, плыли и плыли воспоминания о былом и пережитом.

— Не берусь рассказывать обо всех этих операциях, — сказал он. — Пришлось бы писать целую книгу. Поведаю лишь об одной, триста первой.

*

Поздним вечером прискакал гонец из Селец-Бенькова: «Зарижный пытает членов правления». Тимофей бросился к телефону:

— Подполковника Шульгу! Товарищ подполковник! Снова Зарижный! Еду на операцию!