Последний защитник - Эндрю Тэйлор

знали, что я работаю на господина Уильямсона, который является заместителем государственного секретаря лорда Арлингтона.

Меня больше тревожило, что наблюдатели могли видеть, как я разговаривал с Кэтрин и ее супругом. Это наверняка вызвало у них любопытство. Иначе зачем Даррелу выяснять, где живут эти двое? Насколько я помнил, прислужникам Бекингема не было известно, что эти люди имеют ко мне какое-либо отношение. Вряд ли они вообще слышали прежде про супругов Хэксби. Однако, если Даррел выследил их экипаж и выяснил, что они живут на Генриетта-стрит, герцог наверняка вскоре узнает, что между нами существует определенная связь. Тогда неприятностей не избежать.

Или, может, я сгущаю краски, а на самом деле все обстоит не так мрачно? Я слишком устал, чтобы рассуждать трезво, отсюда и меланхолия. По какой-то необъяснимой причине меня взволновала встреча с Кэт, а сейчас еще и это письмо. Одно дело знать, что она теперь госпожа Хэксби, замужем за человеком, который годится ей в дедушки. И совсем другое – видеть их вместе. Мужа и жену.

И вот теперь возникла новая проблема. Воображение разыгралось, и мне не хватало воли его усмирить. Одни сомнения порождали другие, мои тревоги и страхи росли так, что если бы можно было облечь их в плоть, то они, пожалуй, составили бы половину населения Лондона.

В любом случае было уже слишком поздно, чтобы отправляться в чертежное бюро. Вряд ли хозяева обрадуются, если я заявлюсь после полуночи и подниму на ноги весь дом. Кроме того, опасно давать Бекингему и его слугам повод считать, что нас с четой Хэксби связывает нечто большее, чем простое знакомство. Пока Вил и Даррел вполне могут думать, что моя встреча с ними у Арундел-хауса была рядовым эпизодом: я просто увидел во дворе хорошенькую женщину и решил слегка за ней приударить.

Постепенно мне удалось взять себя в руки и спокойно оценить положение дел. Не было никакой причины для тревоги, никаких оснований полагать, что супругам Хэксби грозит опасность. У Бекингема и его наемников наверняка имелись заботы поважнее.

Понемногу я успокоился. Прежде чем пойти спать той ночью, я отпер рабочий стол и написал Кэт короткий ответ: поблагодарил ее за известия и попросил дать мне знать, если она опять вдруг увидит Вила или Даррела. В постскриптуме я добавил, что если нам доведется встретиться снова, то, пожалуй, в целях безопасности будет лучше сделать вид, что мы незнакомы.

Это была правда, но не вся. Я вынужден был признаться самому себе, что не хотел бы снова встретиться с Кэт без веской на то причины. Эта женщина выбивала меня из колеи. Желание подобно лошади, говорил я сам себе: оно сбежит, если вовремя не обуздать его.

Я запечатал письмо и оставил на каминной полке в гостиной, намереваясь завтра велеть Стивену отнести его на Генриетта-стрит. Но утром слуга не разбудил меня в обычное время. Поэтому я встал поздно и, обругав Сэма, в спешке оделся и выскочил из дому.

Словом, я совершенно забыл о письме для Кэт, и, когда поздно вечером вернулся домой, оно по-прежнему лежало на каминной полке.

В четверг, 6 февраля, Карл II открыл заседание парламента.

– Надеюсь, Марвуд, король не будет разочарован, – сказал мне в то утро господин Уильямсон, когда я встретил патрона в Тихой галерее. – Герцог Бекингем обещал ему достать луну с неба, но вполне возможно, что его светлость не сумеет этого сделать.

В данном случае под луной подразумевались деньги, необходимые для строительства флота, выплаты жалованья членам правительства и обеспечения Карлу II достойной жизни, как он это себе представлял. Сюда же входил Билль о понимании, который обеспечил бы диссентерам свободу вероисповедания, вследствие чего они стали бы беззаветно преданными своему государю.

Трудности Бекингема заключались в том, что многие члены парламента являлись большими приверженцами Англиканской церкви, нежели король, ее номинальный глава. Во всяком случае, так утверждали они сами и их друзья-епископы. Вдобавок эти достойные джентльмены изо всех сил пеклись о собственных интересах, а потому не хотели выделять больше денег на правительственные нужды, ибо сие означало увеличение налогов, тяжесть которых легла бы, по крайней мере частично, на их плечи.

Может, я пребывал в слишком уж мрачном настроении, но мне казалось, что обе палаты парламента состоят из людей, которых нисколько не беспокоит общее благо. Все эти джентльмены напрочь лишены нравственных принципов. Что бы ни случилось, одни будут голосовать за билли, предложенные сторонниками короля, поскольку их собственная карьера зависит от расположения членов правительства. Другие станут голосовать против, потому что ненавидят монархию вообще или данного конкретного короля либо же тоскуют по старым добрым временам, когда в Уайтхолле правил Кромвель и Англия была благочестивой страной. А некоторые так и вовсе поддержат ту сторону, что посулит им большую выгоду или же нанесет меньший вред.

Политика – это просто игра, в которую играют жадины и глупцы, святые и монстры.

– Кстати, – бросил Уильямсон, – чуть не забыл. Герцог Бекингем завтра устраивает день молитв и покаяния в Уоллингфорд-хаусе. День смирения – так он это назвал.

– День смирения? – изумился я. – Бекингем собирается предаться молитвам и покаянию?

– Нет предела чудесам Господним. – Впервые Уильямсон произнес при мне нечто, похожее на остроту, хотя по лицу его трудно было догадаться, шутит он или нет. – Герцог позвал на День смирения нескольких священников, чтобы те отпустили нечестивцам грехи. Он также пригласил множество знакомых джентльменов. Хотите верьте, хотите нет, но он прислал приглашение даже лорду Арлингтону.

Разумеется, со стороны герцога это была шутка. Вернее, замаскированное под шутку скрытое оскорбление. Арлингтон был не только политическим врагом Бекингема, их разделяли также и религиозные предпочтения.

– Конечно же, милорд не пойдет туда. – Уильямсон пристально посмотрел на меня. – Но его светлость решил послать, так сказать, эмиссара, который будет представлять его в Уоллингфорд-хаусе. И он велит вам, Марвуд, отправиться туда вместо него.

– Но, сэр, герцог Бекингем меня терпеть не может.

– Полагаю, Марвуд, лорду Арлингтону это прекрасно известно.

Естественно, ему это было известно. Я сообразил, хотя и не сразу, что Арлингтон просто решил ответить шуткой на шутку Бекингема.

В четверг, 6 февраля, ранним вечером, когда спустились сумерки, двое мужчин подошли к Хаттон-Гардену. Привратник только что открыл калитку, чтобы впустить служанку: госпожа Далтон посылала ее забрать пару перчаток, которые она заказала ранее. Незнакомцы вышли из тени и проникли внутрь вслед за женщиной.

– Не о чем тревожиться, приятель, – сказал высокий; он был худой как палка и говорил с йоркширским акцентом. – Твоя госпожа будет рада нас видеть.

Эти