Йеллоуфейс - Куанг Ребекка

— С большой любовью, — скованно улыбаюсь я.

— Вот и хорошо, — глуша мотор, кивает она. — А то мы как раз сегодня ее заказали.

Внутри перед пасторской кафедрой рядами расставлены металлические складные стулья. Народу здесь больше, чем я ожидала, — человек сорок, а то и под пятьдесят. Я думала, это просто клуб, а здесь целое собрание. У многих подписанные экземпляры моей книги. Несколько человек при виде меня восторженно машут, а я чувствую внутри уколы вины.

— Сюда, вверх по ступенькам. — Сьюзен жестом приглашает меня следовать за ней к кафедре. Здесь она настраивает микрофон под свой рост, а я неловко стою позади, удивленная тем, что мы начинаем так внезапно. Хоть бы кто подал стакан воды перед началом.

— Всем здравствуйте, — обращается с возвышения Сьюзен. Микрофон резко фонит; она ждет, пока стихнет противный металлический писк, после чего продолжает: — Сегодня вечером у нас весьма особенный гость. Наша уважаемая рассказчица написала прекрасный роман о Китайском трудовом корпусе, который многие из вас читали. И вот она здесь, чтобы немного почитать и побеседовать с нами о том, что значит быть писателем. Прошу всех присоединиться ко мне и поприветствовать госпожу Джунипер Сонг.

Она учтиво хлопает в ладоши. Аудитория следует ее примеру. Сьюзен отходит от кафедры и жестом приглашает меня начать, по-прежнему улыбаясь своей натянутой улыбкой.

— Гм, всем привет!

Кашлянув, я прочищаю горло. «Да ладно, это ерунда». В книжных магазинах я провела уже полтора десятка встреч; что меня, на простой вечерок в клубе не хватит?

— Наверное, можно начать с чтения.

Как ни странно, все идет вполне себе гладко. Публика внимает как шелковая, улыбается и кивает в нужные моменты. Некоторые во время чтения кажутся слегка растерянными — щурятся и кренят головы (то ли туговатый слух, то ли плохо понимают по-английски), поэтому я на всякий случай сбавляю темп и говорю громче. В результате чтение фрагментов занимает гораздо больше времени, а на вопросы и ответы остается всего минут двадцать, хотя, честно говоря, это облегчение. Все что угодно, лишь бы убить время.

Вопросы тоже сплошные поддавки. В основном довольно милые — из тех, что обычно получаешь от маминых друзей. Например, как я стала такой успешной в столь юном возрасте? Как мне удавалось совмещать учебу с писательской карьерой? С какими еще интересными вещами о китайских рабочих я столкнулась в ходе своего исследования? Один старичок в очках задает крайне прямой вопрос о размере моего аванса и авторских начислений («Я тут кое-что посчитал, и у меня появились некоторые соображения насчет возможного издательского дела, которыми я хотел бы поделиться», — говорит он); от его вопроса я уклоняюсь, сказав, что частные детали предпочитаю хранить в тайне. Еще один мужчина на ломаном английском спрашивает, как, по моему мнению, американцам китайского происхождения эффективней отстаивать свое представительство в американских политических кругах. Что на это сказать, я понятия не имею, поэтому лопочу что-то о заметности в социальных сетях, спайке с другими маргинализированными группами и разочаровывающем центризме Эндрю Янга[39], а сама надеюсь, что мой быстрый английский собьет его с толку настолько, что он сочтет это за связный ответ. Одна женщина, представившаяся как Грейс Чжоу, говорит, что у нее в девятом классе учится дочь Кристина, и спрашивает, могу ли я дать ей какой-нибудь совет относительно подачи заявления в колледж.

— У нее есть писательские наклонности, — ласковым голосом говорит она, — но ей трудно адаптироваться в школе, особенно потому, что там, знаете, не так много других американцев китайского происхождения. И вот было бы интересно, не могли бы вы дать ей какие-нибудь советы, которые бы ей помогли чувствовать себя комфортно в плане самовыражения?

Я украдкой бросаю взгляд на Сьюзен, чей рот сейчас сжат буквально в нитку.

— Скажите ей, чтобы она просто была собой, — невнятно предлагаю я. — У меня в старших классах тоже были непростые времена, но я с этим, гм, справлялась, посвящая себя тому, что мне нравилось. Моим прибежищем были книги. Когда меня что-то не устраивало в окружающем мире, я уходила в чтение, и полагаю, что именно это превратило меня в писателя, которым я являюсь сегодня. Я рано познала магию слов. Может быть, то же самое пригодится и Кристине.

По крайней мере, это правда. Сложно сказать, устраивает ли Грейс этот ответ, но она передает микрофон.

Наконец время заканчивается. Я любезно благодарю аудиторию и направляюсь к двери, надеясь ускользнуть прежде, чем кто-нибудь втянет меня в разговор, но едва отхожу от кафедры, как рядом материализуется Сьюзен.

— Я надеялась… — начинаю я, но она чуть ли не силком ведет меня к пластиковым раскладным столам в глубине помещения.

— Идемте, — руководит она. — Покушаете, пока горячее.

Кто-то из волонтеров выставил подносы с китайской едой, которая под искусственным освещением смотрится такой жирной, что мне сводит живот. Я считала, что китайцы сами не жалуют свою выносную кулинарию. Или мне это просто внушала Афина своими восклицаниями, что в рот не возьмет ни кусочка, доставленного из жралок с названиями типа «Кунг-фу Кухня» или «Великая Стена № 1». («Ты же знаешь, что все это подделка! — горячилась она. — Эту жратву покупают только белые, которые в еде ничего не смыслят».) Пластиковыми щипцами я подцепляю вегетарианский яичный рулет, возможно, потому, что он здесь единственный не лоснится маслом, но крохотная бабулька за моим плечом настаивает, чтобы я непременно отведала вон ту курицу кунг пао и лапшу с кунжутом, и я позволяю ей нагрузить все это мне на тарелку, сама при этом перебарывая невольную отрыжку.

Сьюзен подводит меня к угловому столику и усаживает рядом со старичком, которого представляет как Джеймса Ли.

— Господин Ли с нетерпением ждал вашего выступления с того самого дня, как только о нем было объявлено, — говорит Сьюзен. — Он даже принес на подпись вашу книгу. С вами хотели сесть решительно все — я знаю, что Грейс не дала бы вам покоя насчет своей дочери и ее колледжа, — но я всем сказала твердое «нет».

Мистер Ли лучезарно улыбается и кивает. Лицо его такое смуглое и морщинистое, что напоминает грецкий орех, но глаза ярки и дружелюбны. Из сумки он достает «Последний фронт» в твердом переплете и протягивает его мне обеими руками.

— Подписать, можно?

«О боже, — думаю я. — Он очарователен».

— Мне подписать его лично вам? — мягко спрашиваю я.

Он мелко и часто кивает. Сложно сказать, понимает ли он мои слова, поэтому я смотрю на Сьюзен, которая тоже кивает в знак согласия.

«Мистеру Ли, — подписываю я. — Очень рада встрече с вами. С наилучшими пожеланиями — Джунипер Сонг».

— Дядя господина Ли был членом Китайского трудового корпуса, — сообщает мне Сьюзен.

Я изумленно моргаю.

— Да вы что! В самом деле?

— Потом он обосновался в Канаде, — говорит мистер Ли. Значит, он действительно понимает, о чем разговор. Английский у него медленный, с запинкой, но грамматика безукоризненна.

— В школе я рассказывал всем детям, что мой дядя воевал в Первую мировую войну. «Это же гордость! — думал я. — Мой дядя герой войны!» Но мне никто не верил. Все твердили, что китайцы в Первой мировой войне не участвовали.

Он тянется взять мои ладони, а я так этим поражена, что позволяю ему это сделать.

— Но вы знаете лучше. За что большое вам спасибо.

Его глаза влажно блестят.

— Спасибо, что рассказали всем эту историю.

У меня покалывает в носу и возникает внезапное желание разреветься. Сьюзен отдалилась поболтать за другим столиком, и только это дает мне смелости сказать этому старику:

— Мистер Ли, я не знаю. Честно, как на духу: не знаю, была ли я достойным человеком, чтобы поведать эту историю.

Он легонько сжимает мне ладони. Лицо у него такое доброе, что я чувствую себя премерзко.