Шутка костлявой девы - Наталья Чердак

Моя наглость его не заботит.

Не спорю, кладу на стол пару бумажек:

– Какое хорошее?

– Не мне решать, но возьми лучше «Василеостровское», если не хочешь быть очень пьян.

Это недобрый жест. Задача бармена споить человека, наливать ему чего-нибудь не очень сильного, а потом ставить один стакан за другим, пока тот не утратит способность нормально выражаться и соображать. В такой момент главное – дать счет и проследить за тем, чтобы он был оплачен. Нужно быть настороже, поэтому желания напиваться у меня нет.

– Так кто тебе там нужен? – басит он.

Перебираю в памяти имена.

– Крузенштерн, Мари или Эрнест, или… Они были когда-то поэтами, как сейчас – не знаю.

– Были? – удивляется бармен. – Да о них любому известно! По крайней мере, что касается Мари и Крузенштерна. Вот пара так пара! Правда, то было пару лет назад. Что там у них сейчас, не знаю. Его подружка, этого Крузенштерна, вообще куда-то пропала.

– А Эрнест? Что с ним?

– Честно говоря, даже не знаю, о ком ты… Хотя, постой, вроде как был один громкий поэт лет пять назад еще. Исколесил пол-России. Кажется, он потух. Не знаю, где его носит сейчас. Поговаривают, что помер, но мне не верится.

По лицу бармена пробегает тень сомнения. Кажется, он и правда силится извлечь из мозга эту информацию. Однако проходит время, а он все молчит.

– Спасибо и на этом, – благодарю я.

– Что-нибудь еще? – участливо интересуется парень. Похоже, он все-таки решил сегодня нажиться на мне.

Залпом допиваю стакан пива и ставлю на стойку. Набираться в этот вечер одному не входит в мои планы. В шатающемся и блюющем мужчине нет ничего привлекательного, тем более это мой первый день на свободе, и я потрачу его на что-нибудь более приятное. Не терпится найти хоть одного знакомого. Надеюсь, они еще остались.

Нужно, не теряя ни минуты, идти.

Выхожу из метро на станции «Невский проспект», поднимаю глаза и замираю… Передо мной раскинулся старый город: роскошный, красивый, величественный. Люди проходят мимо и совсем не замечают меня. Петербуржца, который так давно не бывал здесь.

Заходишь внутрь и попадаешь в сказку. Кажется, будто за века мало что изменилось, и все осталось почти таким, каким его изначально создали. В памяти всплывают прогулки по городу двенадцатилетней давности. Вот они – красоты, о которых я так часто вспоминал, сидя в тюрьме.

Случается, в погожий день гуляешь по городу без зонта и наслаждаешься видами на гранитные набережные, стройный ряд домов, людей… И вдруг, совсем того не ожидая, чувствуешь, как на щеку падает капля – прозрачная слеза неба. Поднимаешь голову и видишь несколько туч, но они для обычного человека не представляют опасности. Ты же вырос в этом городе и знаешь, что это за тучи, но не обращаешь внимания и небрежно смахиваешь каплю со щеки. Тебе известно, что есть еще целых четыре минуты, прежде чем небо заволокут такие же неприветливые сгустки облаков, и потому намечаешь взглядом точку и движешься к ней.

Так произошло со мной и сегодня. Как только нога ступила на подогретый осенним солнцем поребрик, капля коснулась моего усталого, но счастливого лица. С шумного проспекта в то место, где я часто бывал в детстве. Дом купцов Елисеевых. Здесь тебя встречает швейцар в белых перчатках и галантным жестом приглашает пройти внутрь, а там – в глубине, среди витрин и небольших столиков, высится пальма, и под тенью ее листьев сидят люди. Посередине рояль, что вот уже много лет играет сам по себе. По всем четырем стенам оборудованы прилавки, на которых лежат различные вкусности. Такие позволить себе может не каждый, только по большим праздникам или в подарок кому-то очень дорогому. Для себя вряд ли кто-то будет покупать самую прекрасную и свежую буженину, редкие виды сыров, привезенных из других стран, изысканные конфеты и пирожные, сделанные вручную, и много чего еще роскошного. Прохожу мимо всего этого великолепия и останавливаюсь рядом с небольшими стойками. В них вода и различные виды устриц. Они прибыли с *** залива и сейчас лежат в чистейшей воде на всеобщем обозрении и даже не подозревают, что их жизнь оборвет другое, более крупное и, возможно, разумное существо – человек.

Мне бы тоже хотелось этих устриц. Купить несколько штук и быстро принести домой, чтобы оторвать раковины и брызнуть лимонного сока. Чтобы они запищали, а затем и захрустели под натиском моих мощных челюстей. Тянусь к бумажнику, достаю купюры и, стоя в совсем крохотной очереди, осознаю, что дома-то у меня нет и его нужно срочно найти. Квартиру освободят только через несколько дней.

Думаю, это несложно. Снять на первое время какую-то комнату или даже номер в отеле, чтобы за все те годы, проведенные в тюрьме, оторваться на славу! Улыбаюсь сам себе и выхожу из магазина. Идет сильный дождь, на проспекте практически не встретить людей. Все они попрятались в магазинах и кафешках, каких на Невском великое множество.

Я иду и с каждым шагом обретаю уверенность в том, что мои приятели живут там же, и от этой, возможно, надуманной надежды делается тепло и приятно. Несколько сот шагов – и я в нужном месте. Припоминаю номер квартиры. Несмотря на то, что я бывал тут не так часто, пальцы сами нажали нужную кнопку, будто и не было для них этих двенадцати лет. В тюрьме есть о чем подумать и найдется о чем вспомнить. Как и раньше, никто не спрашивает, к кому я и куда. Домофон загорается зеленой лампочкой, и парадная принимает меня в свои уставшие за много десятилетий объятия.

Вверх по лестничным пролетам, до самого конца. Дверь уже открыта. Удивительно!

Беспрепятственно прохожу в квартиру и ищу хозяина. Мне лет тридцать с лишним – не больше. Примерно так я и должен сейчас выглядеть. Во всяком случае, для Крузенштерна. Ведь когда мы только увиделись, я был двадцатилетним желторотиком, физически, по крайней мере.

Из тьмы квартиры выходит человек. В его руке сигарета, он вглядывается в мое лицо и, кажется, не понимает, кто перед ним. Под этим подозрительным взглядом я допускаю мысль о том, что, наверное, ждал он совсем не меня, и если бы не случай, то наверняка и вовсе не пустил бы.

– Я думал, это мой приятель звонил снизу, – рокочет он. Его голос, все такой же странный, похож: на подбирающуюся к тебе волну. В нем мелодия моря и ясное солнце, в нем буря и обломки потонувших кораблей. Я слышу неспешный рокот прибоя – вот что такое его голос.

– Ты совсем не помнишь меня?

Поэт задумчиво склоняет голову набок. На нем мятая терракотовая футболка и темно-синие штаны, живот чуть выдается вперед, ясные голубые глаза смотрят в упор, но в этом нет ничего отталкивающего. Не чувствуется вызова, только задумчивость. На лбу залегли три складки, он и правда пытается вспомнить, кто перед ним.

– Это было очень давно. Двенадцать лет назад. Когда, если верить разговорам, квартирники тут только начались.

– Хм… – широкие, но аккуратные брови нависают над его глазами. Крузенштерн не узнает меня.

– Пойдем на кухню, там расскажешь. Выпьем кофе или чего покрепче.

Привычек он не меняет: все так же пьет по утрам. Но, вопреки пристрастию к горячительным напиткам, выглядит он бодро и свежо.

После упоминания о Мари Крузенштерн наконец признает меня.

– А что с Эрнестом?

– Эрнест… старый друг, его уже нет. Спрыгнул с балкона или столкнули. Непонятно. В общем, его больше нет.

– И давно?

– Давно, – хрипит он и отхлебывает из чашки крепкий кофе без сливок и сахара.

– А Мари? Что с ней?

Лицо его быстро передергивается, будто я уколол его иголкой и тут же ее спрятал за спиной.

– Мари… давай только не о Мари, – протягивает Крузенштерн и закрывает свои прекрасные большие глаза. Очевидно, ему неприятны воспоминания о ней. Если бы он открыл глаза, то увидел мое довольное выражение лица. Несмотря на то, что эта женщина была мне не особо дорога и сердцем я был предан Кире, но она все же какое-то время была моей женщиной. Потому, когда я однажды увидел, как невозмутимо нахалка выходит из спальни поэта и спокойно, будто между ними ровным счетом ничего не было, разговаривает со мной, вот тогда я был поражен. Это мерзкое чувство, что кто-то другой обхаживает самку, в которой есть частичка тебя.

Крузенштерн открывает глаза. Пришла пора скрыть победное чувство и замять эту тему. Что-то просыпается внутри. Возможно, желание добиться правды.

– Она хотя бы жива?

Как и двенадцать лет назад, он так же вычурно затягивается сигаретой и выдыхает вместе с дымом слова:

– А куда ей деться? Еще как жива! Живее всех живых!

Он в бешенстве. Выплевывает в меня слова:

– Она забрала все деньги, которые я скопил за три года выступлений, и свалила к себе на родину. Теперь ее не достать. Говорят, нашла мужа и обзавелась детишками. Сейчас ей уже пятьдесят с гаком и она мало интересует меня.

Дальнейшие попытки выяснить, где она, натыкаются на нерушимую стену.

Его друг так и не появился. Эту ночь Крузенштерн разрешил поспать у него, по старой дружбе. До позднего вечера мы разговаривали, а на следующий день после нескольких чашек крепкого кофе я ушел. Не хотелось злоупотреблять гостеприимством. Поэт только улыбнулся и пожелал всего хорошего. Пытаться найти старых приятелей-поэтов – не лучший выход. Так я решил. Поэтому отправился в другое место.