Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

людьми.

– И еще. – У дверей Арнор остановился и повернулся к Хаварду. Тот смотрел на него снизу вверх, и теперь в тонких чертах его проступило скрытое беспокойство. – Если ты отвадишь от нас Гудбранда, я подарю тебе лошадь.

Хавард изменился в лице: отвадить Гудбранда он хотел ради собственных целей, не думая, что этим окажет услугу еще и Арнору.

– Надо же тебе будет на чем-то сваливать отсюда, – закончил Арнор, развернулся и ушел.

* * *

В святилище Арнэйд старалась сосредоточиться на своих обязанностях, не смотреть по сторонам и выкинуть из головы все, что она услышала в это утро. Она стояла на могиле своего прадеда – Бьярнхедина Старого, с этой священной возвышенности она обращалась к богам, и сегодня как никогда ясно ощущала свое право быть связующим звеном между мертвыми под землей, богами на небе и живыми людьми на земле. От волнения ее трясло, но в то же время она чувствовала себя необычайно сильной. Кому это делать, кому занимать это место, как не ей, правнучке воина-медведя? Того, по чьим следам сюда пришли все эти русы – уроженцы Готланда, Аландских островов, где поклонялись медведю и тоже считали его своим предком, Свеаланда и других земель за Варяжским морем. Весь род «мерянской руси» можно было считать потомками Бьярнхедина Старого – и они считали себя ими, раз приходили приносить жертвы над его могилой. А значит, она, его правнучка, была кем-то вроде общей матери всех этих людей. На празднике Зимних Ночей Арнэйд еще не осознала этого как следует, но в этот раз ей казалось, что она спустилась с Бьярнхединова кургана какой-то более значительной женщиной, чем поднималась туда.

Пир в гостевом доме прошел весело. Угощение было очень обильное: каждая из трех дружин отдала в благодарственную жертву по одной голове всех видов взятого скота: по одному бычку, по барану, по свинье. А Даг прибавил к этому коня. Мяса, вареного и жареного, было столько, что не могли съесть. Участники похода рассказывали, как все было, Арнора заставили послать мальчишку за его шлемом, пустили шлем вокруг стола, и каждый счел своим долгом просунуть палец в дыру от стрелы и пошевелить им там, что вызывало неизменный хохот соседей. А Рунольв, воодушевившись от пуре, прямо на месте сочинил вису.

Коршун битвы клюнул

В лоб Хеймдалля стали.

Крови карлов больше,

Не попить из чаши![26]

– произнес он, встав за столом, и Арнору пришлось пойти выпить с ним в благодарность: от всякого стиха в его честь у человека прибавляется удачи, пусть даже этот стих не самый искусный.

– Х-хе! – воскликнул рыжий Кольбейн, когда шлем дошел до него. От пива его полное лицо стало красным как мак, полуседые-полурыжие волосы разметались по плечам. – Что же это была за стрела?

Арнор вынул из кошеля на поясе искривленный от удара наконечник с маленьким кусочком обломанного древка. Наконечник тоже пошел по рукам.

– Да у тебя, Арнор, в голове, видать, камень! – сказала Вефрейя, для наглядности постучав наконечником по столу. – Если об нее плющится железо!

Клюв кукушки сечи

Сломлен был о камень

Плеч Хеймдалля стали,

Хоть рожден железным![27]

– выкрикнула Гисла, сложив вису на ходу и так торопясь, будто кто-то грозил ее опередить.

Гости одобрительно засмеялись: Гисла, женщина бойкая, оказалась еще и стихотворицей!

– Арнор, ничего не остается нам делать, – прокричал Снэколь сквозь гул голосов и смеха, – кроме как дать тебе прозвище. Отныне ты будешь зваться Арнор Камень!

Потом начали делить пленниц. Каждый из участников похода дал что-то из вещей – перстень, застежку с ворота рубахи или просто щепку, помеченную известным ему значком или руной, и все это сложили в прославленный Арноров шлем. Из сеней по одной заводили пленниц; Арнэйд с закрытыми глазами запускала руку в шлем, возила там и вытягивала наугад одну вещь – чья вещь, тому и девушка. Если какая-то девушка бывала оценена ниже других, к ней прибавлялось что-то из имущества для выравнивания стоимости. Дележ сопровождался воплями то восторга, то разочарования, тут же затевались мены: одну на другую, с приплатой или без. Пленниц угощали жареным мясом, чтобы глядели веселее на свою новую жизнь, потом уводили по домам.

Из булгар на пиру был только Ямбарс – не понимая речей, он, однако, со своего скромного места в конце стола внимательно наблюдал за пирующими. Гудбранд держался горделиво-замкнуто, усердно пил и почти не участвовал в разговоре. Слух о его ссоре с каким-то из чужаков уже разлетелся, но мало кто знал, в чем тут дело. За дележом добычи, сопровождаемой обильной едой и питьем, об этом позабыли, и Арнэйд даже стала надеяться, что об этом речь не зайдет. Но как же оно могло быть? Когда Арнор стал показывать добычу из последнего яла – серебряный ковш с хазарским всадником, дорогой меч, кафтаны, серебряный браслет и прочее, – ему, конечно, пришлось рассказать всю эту сагу, в том числе и свой разговор с бойким покойником и обнаружение пленных булгар.

Вот уже год в Бьюрланде не слышали таких удивительных вестей. Дага расспрашивали, что ему удалось выяснить, и он передал самое важное: что область волоков между Окой и Доном разорена, переход со Славянской реки на Хазарскую теперь недоступен. Эти люди, дескать, направлялись из Булгара, чтобы узнать, есть ли от реки Итиль какой-то другой путь на северо-запад. В Булгаре в прошлом году видели, как войско русов ушло на запад по реке, которую там называли Сара-итиль, но никто ведь не мог знать, дошло ли оно до своего дома и дошло ли вообще куда-нибудь. Но, хоть этот путь и существует, он слишком труден, чтобы его можно было преодолеть отрядом в тридцать-сорок человек. Чермису, арису, восточная меря – слишком недружелюбные к чужакам народы, и добиться, чтобы они пропускали торговых гостей, будет нелегко.

– Чтобы возить товары в далекие страны, мало того, чтобы какая-нибудь река текла в нужном направлении, – объяснял людям Даг. – Надо иметь торговый мир и договор, заключенный между нашим конунгом и их конунгом. В договоре должно быть клятвами закреплено право наших торговых людей на защиту их жизни, имущества, воли на чужой стороне. Оговорено, что будет, если они кому-то задолжают или им кто-то задолжает, если у них убежит невольник и спрячется у местных – или наоборот, – если возникнет драка, или еще по какой-то причине наш человек убьет местного или наоборот. Кто будет наследником торгового человека, если он умрет на чужбине от болезни, как поступить с его имуществом. Как долго нашим людям можно оставаться в тех краях, обязан ли тот конунг давать им содержание хлебом, мясом и пивом, поставлять паруса и канаты для их судов… Да и каким товаром им позволено торговать, сколько можно покупать. Много всяких условий. А без такого договора вести дела никак нельзя. Как только тебя сочтут слабым, так нападут и отнимут все имущество, а самого убьют или обратят в рабство.

– А главное, – вставил умный Торфинн, – нужно договориться, кто именно будет брать здесь дешевых куниц прямо у ловцов, продавать их там и покупать дешевые бусины, в чьи лари пойдут доходы от этого обмена – наших людей или булгар и греков. В чьи лари пойдут доли от этой прибыли – к Олаву или к их там… как его было…

– Алмас-кан, – подсказал Арнор. – Торфинн совершенно прав. Отдавать эти прибыли в чужие руки не хочет никто, поэтому и право присылать торговых людей получает тот конунг, что победил другого в битве.

– Но вы ведь победили хакана, там, на Итиле, – сказал Кольбейн. – Значит, это право теперь у нас?

– Это мы считаем, что победили! – крикнул Снэколь, хёвдинг Хаконстада, который и сам был в том походе. – Но хакан-бек, сдается мне, думает, что это он победил нас. Арнор, ты рассказывал, те булгарские ёлсы очень удивились, когда узнали, что мы той зимой куда-то дошли живыми?

– Ну, они сказали, в Итиле считают, будто нас перебили буртасы на переволоке, а те остатки, что ушли вверх по реке, добили потом булгары. – Арнор, уже несколько пьяный, нахмурился, пытаясь вспомнить тот разговор с Хавардом в мерянском яле. – Сами булгары так сказали хазарам, чтобы не отвечать за то, что пропустили нас без драки да еще принимали от нас подарки.

– Стой, но если они сами из Булгара, они должны знать, что драки не было!

– Не знаю… Может, их в это время не было дома. Лето ведь