Мой истинный враг (СИ) - Карвер Крис

Мэтт целует Ребекку.

Ребекка целует Мэтта.

Ребекка не обнимает Мэтта, она просто держится за его плечи, но так правильно и для него…

Создана для того, чтобы держать его плечи, целовать его губы, сладко облизывать язык языком.

Соз-да-на.

Волк в истерике, он в восторге, он пробивает Мэтту грудь, тыкаясь лбом, он проникает в сознание и тоже становится частью этого поцелуя, становится почти Мэттом, полноценной его половиной.

Мэтт умирает под напором этих губ. Он ощущает собственную дрожь и дрожь Ребекки так сильно, что боится упасть, и спасибо, что она запретила ему шевелиться, иначе он не сдержался бы – схватил ее так, чтобы она подавилась воздухом и растеклась, как желе в его объятиях.

Когда она отрывается, убирает руки и стоит, глядя на него мутным взором, Мэтт почти уверен, что он не был пьянее ни разу в жизни. Просто в щепки. Разнесен, погребен, прожжен дотла, и кровь, зараженная в момент их первой встречи, становится почти полностью черной.

– Ребекка…

Шепчет, тянет руку, почти касается крошечной родинки на щеке. Почти улавливает тепло тела подушечками пальцев, и это так волнительно, Господи…

Она приподнимается на носочки, снова приближает лицо, только в этот раз не к губам, а к уху.

– Ты прав, Мэтт, – говорит она, и хрипотца в ее голосе парализует. – Мы с ним нравимся друг другу. Я чувствую это.

У Мэтта сердце падает вниз с таким оглушительным грохотом, что кроме него в голове больше ничего нет. Только грохот и звон разбитого стекла, оно тоненькое и хрустит под ногами, как корочка льда на луже в морозное декабрьское утро.

Он даже не понимает, когда Ребекка уходит.

Он ничего не понимает, мир просто плывет перед глазами, несмотря на то, что губы все еще пульсируют, а чужой вкус пропитал организм. Мэтт не жив, потому что…

«Мы с ним» – это Ребекка и волк.

Без Мэтта.

* * *

Что ты сделала?

Что ты сделала?!

Едва закрывает дверь в свою комнату, оставляя Мэтта стоять в коридоре, как ноги подкашиваются.

Бьет себя по лицу. Пощечины хлесткие и размашистые – одна, вторая, третья даже не по щеке, а по губам, до крови. Вот так! Сильнее! Губа разбита. Трет ее рукавом с такой силой, что кожа пылает. Сдирает корочку, чувствуя что-то близкое к облегчению, когда солоноватая жидкость попадает на язык, а в уголках рта щиплет.

Больно.

Боль – это хорошо. Когда больно, можно не думать и не анализировать, можно не обращать внимание на сердце, которое будто в край сошло с ума – оно словно не удары отстукивает, а слова. Что. Ты. Сделала. Ребекка.

Вцепиться в волосы, дернуть на себя, завалиться на бок, прямо так, на полу, удариться макушкой о ножку стола, заскрести ногтями по полу, сдирая до мяса.

Боль.

Да, боль. Она вылечит. Она поможет, она всегда помогала.

Это пройдет, это просто тяжелый день, усталость и проклятое солнце до слез в глазах.

Это пройдет через неделю или даже завтра.

Пожалуйста, пусть это пройдет.

Глава 19

8 лет назад

Луна освещает поляну, когда они, наконец, останавливаются, завершая пробежку. Мэтт возвращает себе человеческий облик и смотрит по сторонам. Оливер стоит, подпирая ботинком дерево.

– Полегчало?

Он вспоминает о Рози, о ее осуждающем взгляде и тупом хихиканье ее дружков. Когти снова прорывают подушечки пальцев.

– Нет.

– Да ладно, Мэтт, всего лишь девчонка, не из-за чего волноваться.

Он даже не спрашивает, откуда Оливер знает о Рози. Кажется, Оливер все на свете знает, особенно, если это касается жизни Мэтта. Он бы счел такую заботу довольно трогательной, если бы не знал своего дядю так хорошо.

– Рози – не просто какая-то там девчонка.

– Через пять лет ты и имени ее не вспомнишь.

– ЭТО НЕ ТАК!

Громкий рык сотрясает землю вокруг. Птицы взлетают с деревьев, создавая шум. Мэтт тяжело дышит, чувствуя, как слюна стекает с его клыков. Все, чего он хочет сейчас – найти оленя и разорвать его на куски. Он хочет крови. Хочет плоти, мяса, хочет рвать зубами, рычать и грызть, пока не насытится. Он хочет чьей-то смерти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ну, полно тебе, племянник.

Голос дяди раздражает, лунный свет остро царапает кожу, делая Мэтта дерганым, нервным. Он чувствует, как подкатывает к горлу злость. И ее некуда деть, некуда выплеснуть. В голове крутятся мысли о самом худшем.

Он старается дышать, но перед глазами картинки одна другой краше. Он видит Рози отдельно от себя с другими парнями – лузерами вроде этого ее Эрика. Как она улыбается ему счастливо, целует его, обнимая тоненькими руками за мерзкую толстую шею, ласково шепчет что-то, краснея щеками.

Коленки подкашиваются, и Мэтт падает на землю, изгибаясь всем телом.

Обратиться обратно в человека не получается. Его сковывает панический ужас.

– Оливер.

– Эй, спокойно. Спокойно, Мэтт. Дыши.

Голос дяди тоже обеспокоенный, уже нет издевки и вульгарной небрежности в интонации.

Мэтт закрывает глаза.

Дышит.

Проходит десять, пятнадцать секунд – не помогает.

Злость накрывает сильнее, луна будто уже не царапает, а бьет по макушке изо всех сил.

– Мэтт.

– Я не…

– Мэтт, кто-то приближается, уходим, вставай, вставай!

– Я же сказал, что я. Не. Могу! – последнее слово выкрикивает, смешивая с утробным рыком. Зверь – еще юный, но уже чертовски яростный – словно выпрыгивает из него и встает в полный рост, распрямляя конечности.

Мэтт чувствует его д у ш у. Она наполняет его тело, и это настолько приятное чувство – наконец, полностью себя отпустить, что он больше не слышит дядиных слов. И чьих-то еще.

Все голоса сплетаются воедино.

Сейчас

Пепел падает на мокрую после дождя траву, и маленький уголек срывается с кончика тлеющей сигареты. Ребекка медленно затягивается. Опускает ресницы, считая до десяти. Потом снова устремляет взор перед собой.

Небо тяжелое и темное. Густые, как прокисшее молоко, тучи висят низко и давят на плечи, выматывая.

– Ты смотришь на Мэтта.

Она не понимает, как могла пропустить появление Филипа на террасе. Он отхлебывает кофе из кружки, крепко обняв ее пальцами, и сбрасывает влажные пряди волос со лба.

Ребекка встряхивает головой и подносит сигарету к губам. Филип ничего не говорит на это – родителей нет, а спорить с ней в их отсутствие бесперспективно.

– Он стоит рядом с моей машиной. Я смотрю на нее.

– О, правда?

Он исчезает так же бесшумно, как появился.

Ребекка дышит чаще обычного и старается игнорировать ноющую боль внутри и ядовитую, пропитанную никотином тоску. Она могла бы обманывать Филипа хоть до скончания века, но себя обмануть не пытается. Уже нет.

Она смотрит на Мэтта. На их перепалку с Эстер – у нее снова сломалась машина, и она психует, опаздывая в школу, а Мэтт ворчит, напоминая о том, как важны техосмотры. Ничего особенного. Простое утро, никаких катаклизмов.

Но Ребекка смотрит на Мэтта. В его волосах блестят капли дождя, да и куртка немного мокрая. Некстати приходят воспоминания о том, как Мэтт прижимал ее в этой куртке к себе на парковке у боулинг-клуба. Прижимал несмело и осторожно, стискивая дрожащими пальцами, боясь спугнуть.

Она тяжело сглатывает, опуская ресницы. Ей кажется, что земля у нее под ногами плывет, жар затопил все ее тело изнутри, пробравшись под кожу.

* * *

Это немыслимо.

Тело не слушается ее, трясется и тянется к волку. Ребекка не хочет верить в это. Внутренности печет от желания вытравить это из себя ядом, огнем, хоть чем-то. Потому что желание приносит боль. Желать Мэтта, и, что хуже – вспоминать поцелуй в красках, словно он выцарапан на внутренней стороне век – мучительно до ломоты в суставах.

Впивается пальцами в кожу руля намертво. Перед ее машиной проходят люди, Дилан коротко стучит в окошко и машет ей, напоминая о том, что скоро начнется занятие. Ребекка смаргивает влажную пленку с глаз.