Доверие - Димитр Ганев

плечо, остановились около коней, и поручик крикнул:

— Рядовой Конев! Связной! — Никто не отозвался. — Видите, подпоручик, я распорядился оседлать…

Он говорил, отвязывая коня от тополя. Конь редко дернулся. Стефанов поставил ногу в стремя, вскочил в седло. Конь не удержался: ноги его подогнулись, и он рухнул на плиты, придавив Стефанова. Занин с трудом вытащил его из-под тяжелого, всем телом дрожащего животного.

— Что случилось? — воскликнул Стефанов. — Рядовой! Дежурный! Конь отравлен?!

— Да, кто-то сделал свое гнусное дело! — сказал Занин и осветил фонариком корни тополя, возле которых кобыла подбирала последние крошки хлеба. Он стегнул ее по голове и повел к лестнице, но она, не сделав и пяти шагов, остановилась, расставив передние ноги. — Господин поручик! И эта отравлена. Дежурный!

Дежурный уже объяснял Стефанову, что завхоз должен был оседлать коня для его связного, но в конюшие остался только один мул, а все кони были в дороге… Занин отпустил узду, и кобыла упала, вытянув ноги. Двое офицеров подбежали к ней, стали ее ощупывать.

В воротах остановился Славеев.

— Что случилось, господин подпоручик? — спросил он тревожно и склонился к голове Зиты, которая вздрагивала, словно ее били кнутом.

— Славеев, — воскликнул Занин, — бегом к Пармаку! Обеспечить четырех лучших коней!

— А седла?

— Пусть без седел. Понимаете? Нам нужны кони!

Славеев кинулся к воротам, и вскоре его шаги заглохли на улице.

— Через ограду! — сказал Стефанов, осматривая колючую проволоку. — Я думаю, именно через ограду подбросили яд.

Со стороны казармы бежали солдаты без гимнастерок, без головных уборов. Поручик первым увидел их и закричал высоким, срывающимся голосом:

— Всем вернуться! Немедленно вернуться в помещение и никому не выходить! Дежурный, наведите порядок!

Оставшись вдвоем, офицеры снова подошли к лошадям, которые лежали на плитах двора, вытянув шеи, с широко открытыми глазами.

Тихо шумели тополя. Лаяли собаки. По мостовой процокали копыта. А из Краснова вылетели четверо всадников и галопом понеслись к девятому посту.

24

В Краснове с раннего утра до позднего вечера на улицах копали ямы и ставили столбы — высокие, гладкие сосновые стволы, привезенные на телегах из леса. Солдаты растягивали медные провода и, монтируя крюки с фарфоровыми катушками, забирались на столбы. Женщины раньше наблюдали за всем, стоя в воротах, а сейчас вместе с мужчинами тянули провода, выбрасывали лопатами землю из ям, приносили большие баклаги воды и горшки с теплым кускусом[5]. После собрания в школе, на котором Нана говорила о переменах, наступивших в жизни болгарских женщин, в их быте, они держались совсем по-другому: перестали отворачиваться и закрывать лица. Встретив на улице солдата или офицера, стеснительно кивали.

Пармак перебрасывал людей с одной улицы на другую, весело покрикивая:

— Побыстрее, побыстрее, чтоб к воскресенью загорелся свет!

Женщины, хотя и работали старательно, в глубине души не верили, что свет загорится, и подгоняли руководителя насмешливыми голосами:

— Да мы-то спешим, только вот посмотрим, что из этой спешки получится!

Они вроде бы и не верили, но говорили, что пограничники привезут что-то такое, что будет играть и петь, и поставят перед зданием общины. Мужчины, отслужившие в армии, слушали россказни о машине величиной с две табачные корзины и усмехались, но не смели давать другого описания радио после образного объяснения Пармака.

В пятницу утром поручик Стефанов поднял по тревоге весь личный состав и послал на работы по электрификации. Он знал, что в этот день местные мужчины пойдут в мечеть и не будут помогать. Но в воскресенье должен был вернуться из госпиталя Игнатов, и Стефанову хотелось встретить его в освещенном селе. Однако он ошибся: команды урядника Тотева застали людей Пармака на объектах, готовыми к работе. Перед обедом вышли и женщины — село звенело от криков, ударов топоров и молотков. К вечеру над пятью основными улицами висели желтые медные провода и на них — пятьдесят электрических лампочек, привезенных из Пловдива. Остался кусок провода, который можно было пустить на электрификацию общины или школы. По этому вопросу разгорелся острый спор, который начался на улице и перекочевал в корчму. Отдав своим женам инструменты и наказав им накормить и напоить скотину, мужчины заполнили Киримову «дыру», расселись за столами и, не успев даже заказать себе что-нибудь, подхватили спор. Пармака не было, и приверженцев идеи электрифицировать школу оказалось большинство. Славеев, усевшийся за угловым столом около прилавка, тоже был за школу.

— Послушайте-ка, мужики, раз вы никак не можете договориться, почему бы не провести свет в корчму?

— Верно! — крикнул кто-то. — Здесь ведь нам тоже свет нужен!

Корчма притихла. Лица людей сквозь табачный дым выглядели серыми. Все замолкли: у каждого было свое мнение — школу или общину освещать, но о Киримовой корчме вообще никто не думал. Предложение трактирщика будто освободило всех от какой-то тяжести, мужчины распрямили плечи, задвигались.

— Я за Кирима! — раздались возгласы. — За такие вещи надо голосовать!

Кирим стоял около прилавка с подносом, уставленным бутылочками мастики.

— Это дело всего села, надо проголосовать! — заключил он, и корчма взорвалась от криков, а к грязным доскам потолка взлетел лес рук. — В эту ночь деньги хода не имеют!

Он поднял руку, давая знак Славееву, густой голос которого тут же перекрыл галдеж:

— «Проданка белая, красивая…»

Его скуластое, лицо, обычно красное, сейчас было бледно, он пел, сжав кулаки, не отрывая взгляда от бутылки. Кирим разносил по столам мастику и ментовку, не спрашивая, кто чего хочет. К столу урядника подсели двое мясников, которые снабжали посты мясом. Один из них, обняв его за плечи, запел с ним. Голос Славеева еще громче и печальнее зазвучал в полной дыма тесной корчме, по которой будто рассыпаны были головы с сонными, мигающими глазами…

25

Кончался еще один теплый и тихий летний день — день небывалой радости, охватившей старых и молодых перед наступлением ночи, когда в Красново должен был загореться свет. На площади около высокого столба о электрической лампочкой собрались почти все мужчины села. С бутылками в руках, спорили они, какая улица осветится первой. Женщины собрались стайками подальше от лампочек, напуганные пущенным злым слухом, что при включении электричества лампочки взрываются, как бомбы.

Ждали, когда стемнеет. Солнце медленно опускалось за Белтепе. Со стороны ущелья показались трое всадников. Наблюдавший за дорогой солдат доложил Занину, что командир едет. Жители Краснова оживились. Пармак разослал своих десятников в разных направлениях с особыми заданиями и встал рядом с подпоручиком. Вскоре к ним подошел и Стефанов.

Капитан скакал впереди, сопровождаемый двумя вооруженными унтер-офицерами. Они на секунду остановились у ворот штаба и снова пришпорили потных коней. Приближаясь