Поэты пушкинской поры - Валентин Коровин

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Протекших дней очарованья,Мне вас душе не возвратить!В любви узнав одни страданья,Она утратила желаньяИ вновь не просится любить.

К ней сны младые не забродят,Опять с надеждой не мирят,В странах волшебных с ней не ходят,Веселых песен не заводятИ сладких слов не говорят.

Ее один удел печальный:Года бесчувственно провестьИ в край, для горестных не дальный,Под глас молитвы погребальной,Одни молитвы перенесть.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Соловей мой, соловей,Голосистый соловей!Ты куда, куда летишь,Где всю ночку пропоешь?Кто-то бедная, как я,Ночь прослушает тебя,Не смыкаючи очей,Утопаючи в слезах?Ты лети, мой соловей,Хоть за тридевять земель,Хоть за синие моря,На чужие берега;Побывай во всех странах,В деревнях и в городах:Не найти тебе нигдеГоремышнее меня.У меня ли у младойДорог жемчуг на груди,У меня ли у младойЖар-колечко на руке,У меня ли у младойВ сердце миленький дружок.

В день осенний на грудиКрупный жемчуг потускнел,В зимню ночку на рукеРаспаялося кольцо,А как нынешней веснойРазлюбил меня милой.

ДРУЗЬЯ

(Идиллия)

Е.А. Баратынскому

Вечер осенний сходил на Аркадию. – Юноши, старцы,Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утраЖавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.

Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?

Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,Брали они по порядку каждую чашу – и молчаК свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:Это пить молодое, а это на долгие годыВпрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Крони́онВек их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумнойПивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.Только ж над винами суд два старца, два друга скончали,Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый,К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета:

«Друг Палемон, – с улыбкою старец промолвил, – дай руку!Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши:Здесь проходчиво всё, одна не проходчива дружба!Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый?Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? – но я не жалею,Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбойСердце довольно вполне, и веду я не к этому слово.Нет, но хочу я – кто знает? – мы стары! хочу я, быть можетНыне впоследнее, всё рассказать, что от самого детстваВ сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что яРано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобоюЧасто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной.Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея?Матери наши, как мы, друг друга с детства любили,Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным,Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые,Новые тайны вверяя, священный обет положили:Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь,Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовьюКрепко связать и молить Гименея и бога Эрота,Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим,Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой.Верной опорою служит одна, украшеньем другая;Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламеньДружбы своей перелить в их младые, невинные души.Мы родилися: нами матери часто менялись,Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала;Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я, – ты был;С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону.Выросли мы – и в жизни много опытов тяжкихБоги на нас посылали, мы дружбою всё усладили.Скор и пылок я смолоду был, меня всё поражало,Всё увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным,Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям.Часто тебя оскорблял я, – смиренно сносил ты, мне даже,Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце.Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой,Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая,Ты виноватым казался, не я. – Вот каков ты душою!Ежели все меня любят, любят меня по тебе же:Ты сокрывал мои слабости; малое доброе делоТы выставлял и хвалил; ты был всё для меня, и с тобоюДолгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце —Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись,Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою теньюВстретясь, мы спросим: «Что на земле? всё так ли, как прежде?Други так ли там любят, как в старые годы любили?»Что же услышим в ответ: по-старому родина нашаС новой весною цветет и под осень плодами пестреет,Но друзей уже нет подобных бывалым; нередкоСлушал я, старцы, за полною чашей веселые речи:«Это вино дорогое! – Его молодое хвалилиСлавные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетелиТе времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных,Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина»».

ИДИЛЛИЯ

Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов,Первые чувства познали любви и, полные счастья,Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали:Титир – Зои, а Титира – Зоя, богу ЭротуШумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старостьК двум заветным платанам они прибрели и видятЧудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися. —Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись,Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют;Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.

КОНЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА

(Идиллия)

ПутешественникНет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песнюСлышать бы должно в Египте иль Азии Средней, где рабствоГрустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!Может ли в сердце, исполненном вами, найтися началоЗвуку единому скорби мятежной, крику напасти?Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научилсяПесню, противную вашим богам, посылающим радость?

ПастухПесню, противную нашим богам! Путешественник, прав ты!Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:Я еще помню оное светлое время! но счастье(После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервыеМы услыхали и голос несчастья, и, бедные дети,Думали мы, от него земля развалится и солнце,Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!

ПутешественникБоги, так вот где впоследнее счастье у смертных гостило!Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,Был на проводах гостя, которого тщетно искал яВ дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,Даже у края земли, где обильное розами летоКратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,С осенью в море уходит, где люди на темную зимуСном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повестьПесни твоей заунывной! Несчастье меня научилоЖиво несчастью других сострадать. Жестокие людиС детства гонят меня далеко от родимого града.

ПастухВечная ночь поглоти города! Из вашего градаВышла беда и на бедную нашу Аркадию! сядем,Здесь, на сем береге, против платана, которого ветвиДолгою тенью кроют реку и до нас досягают. —Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?

ПутешественникГрустной, как ночь!

ПастухА ее Амарилла прекрасная пела.Юноша, к нам приходивший из города, эту песнюВыучил петь Амариллу, и, мы, незнакомые с горем,Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто быСладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушкаПышноволосая, стройная, счастье родителей старых,Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье,Редкое Зевса творение, чудная дева, которойЗависть не смела коснуться и злоба, зажмурясь, бежала.Сами пастушки с ней не равнялись и ей уступалиПервое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.Но хариты-богини живут с красотой неразлучно,И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.Скромность взамен предпочтенья любовь ото всех получала.Старцы от радости плакали, ею любуясь, покорноЮноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем?Выбор упал не на них! Клянуся богом Эротом,Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,Сладкоречивый, как Эрмий, был Фебу красою подобен,Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньиДаже думали, глядя на них: «Вот Арей и КипридаХодят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она жеВ легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным».Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны.Я был младенцем тогда. Бывало, обнявши рукамиБелые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвыВсеми богами: любить Амариллу одну и с неюЖить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнамГамадриады присутственны были. Но что ж? и весны онС нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простоеЧерной измены постичь не умело. Его АмариллаДень, и другой, и третий ждет – всё напрасно! О всём ейГрустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,Как Адониса, его растерзал; не ранен ли в спореОн за игру, всех ловче тяжелые круги метая?«В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!»Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:«В город к нему побежим, мой младенец!» И сильно схватилаРуку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред намиКаменный, многообразный, с садами, столпами открылся;Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернемРазные виды с отливами красок чудесных приемлют.

Дива такого я и не видывал! Но удивленьюБыло не время. Мы в город вбежали, и громкое пеньеНас поразило – мы стали. Видим: толпой перед намиСтройные жены проходят в белых как снег покрывалах.Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновойЖенщины чинно за ними несут. А младые рабыниРезвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головоюкудрявойДлинную вазу несет и под песню тарелками плещет.Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!Стройные жены вели из купальни младую супругуЗлого Мелетия. – Сгибли желанья, исчезли надежды!Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной(Страшной и ныне воспомнить), что более нет Амариллы —Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелосьТемным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.Вот вскочила, вот побежала из города, будтоГнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!

Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!Нет… Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,Где для священных венков и цветник разведен благовонный(Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.

Зевс милосердый! с визгом каким и с какою улыбкойВ роще сей песню она выводила! сколько с корнямиРазных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!Скоро странный наряд изготовила. Целые ветви,Розами пышно облитые, словно роги, торчалиДико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персямДлинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?Мать и отец ее не узнали; запела, и в старыхТрепетом новым забились сердца, предвещателем горя.Смолкла – и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видомГрустным стала просить удивленную матерь: «Родная,Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастли́ва, счастли́ва!»Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.«Разве была ты когда несчастлива, дитя дорогое?» —Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.«Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдутСтройные жены, резвые девы навстречу невесте!Там, где он молвил впервые люблю Амарилле-пастушке,Там, из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!Пойте: Гимен, Гименей! и ведите невесту в купальню.Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!»Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.Если б не дочь, но иную пастушку привел ЖизнедавецВидеть и слышать такой, пораженной небесною карой,То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,Слезный источник – ныне ж, тихо склоняся друг к другу,Сном последним заснули они. Амарилла запела,Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежалисьС нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.Но – наряд ее, голос и взгляд… Пастухи и пастушкиРобко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.

Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,Мрачным туманом подернулись? Вечнозеленые сени,Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видетьСнова веселья! Если б и Рея с милостью прежнейК нам возвратилась, всё было б напрасно! Веселье и счастьеСхожи с первой любовью. Смертный единожды в жизниМожет упиться их полною, девственной сладостью! Знал тыСчастье, любовь и веселье? Так понял, и смолкнем об оном.

Страшно поющая дева стояла уже у платана,Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежноДрево свое украшала. Когда же нагнулася с брега,Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочнойЭту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетелаВ волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалеяЮной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,Кругом широким поверхность воды обхватив, не давалоЕй утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.Грустную песню свою не окончив – она потонула.

Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!В землях иных ищи ты веселья и счастья! УжелиВ мире их нет, и от нас от последних их позвали боги!

Примечание: