Написать президента - Лев Горький

женскому племени, мерзкому и ненадежному. Пойти что ли в гомосексуалисты? Стану сразу модным писателем, ЛГБТ вознесет меня на знамена, иностранцы наконец заметят, переведут, издадут большими тиражами и назовут «лидером свободной мысли в России», а то и экранизируют в Голливуде.

Все бы хорошо, но при этом еще с мужиками трахаться надо, а меня тошнило от одной мысли.

Первая стопка пошла хорошо, я дождался пельменей и зарядил вторую, и тут меня отпустило. Пельмени и вправду оказались хорошими, но, к сожалению, очень быстро закончились, а вот коньяк остался.

Непорядок!

Огненная вода потекла в утробу, и в какой-то момент я без особого удивления обнаружил, что пью не один. Изумление мое вызвал тот факт, что неведомо откуда взявшийся собутыльник как две капли походил на Фрола Посконного, звезду ИЕП и вообще всей реалистической прозы, а по совместительству — политического деятеля и депутата Думы: обритый наголо, с тяжелыми веками над льдисто-голубыми глазами и ломаным носом бывшего то ли боксера, то ли самбиста.

Как открывал дверь и впускал этого типа в квартиру, я не помнил.

— Еще по одной? — предложил я, нашаривая на столе бутылку. — За литературу, чтоб ее! До дна и не чокаясь!

— Хватит пока, — отозвался гость баритоном Фрола. — Давай лучше поговорим. Алкаш. Хотя чего, сам таким был.

Он улыбнулся своей знаменитой кривой усмешкой, и меня продрало морозцем.

Белой горячкой это быть не могло, она приходит уже после запоя, когда ты пытаешься завязать… Пьяными глюками тоже, слишком уж четкая и реальная картина вокруг: пустая тарелка из-под пельменей под правым локтем, баночка из-под хрена, откуда шибает носодерным острым запахом, мягко журчит за спиной гостя холодильник, на дверце висит одинокий магнит с унылым верблюдом.

Это мы с Машей в прошлом году ездили в Египет.

Так что — ко мне заявился сам Фрол, лично? Но как он вошел, залетел в форточку? Пролез в замочную скважину? Проломил стену? Или просто телепортировался на кухню?

— Давай поговорим, — отозвался я, стремительно трезвея.

Коньяк выходил у меня из крови, точно азот у поднявшегося с глубины дайвера, я почти ощущал, как его пузырьки щекочут уши изнутри, толкаются в горле, цепляются за волоски в носу…

— Иди, умойся, — велел Фрол. — А лучше в душ. Не соображаешь ничего.

Подняться я смог с некоторым трудом, перед глазами все закружилось, и пришлось опереться о стену. В ванной я глянул в зеркало, и обнаружил, что последние дни красоты мне не прибавили — лицо опухло, глаза выпучились, в них появилось выражение загнанной в угол крысы, да еще и на носу вскочил прыщ.

В школьные времена — надежный признак того, что в тебя кто-то втюрился. Интересно, кто?

Из ванной я вышел несколько посвежевший, вооруженный робкой надеждой, что Фрол мне привиделся. Но он обнаружился на том же табурете, одетый как всегда в стиле милитари, весь такой замаскированный, в зеленых пятнах, с ополовиненной рюмкой коньяка в руке.

Значит мы успели бахнуть, хотя я и этого не помню. Точно, алкаш.

— Ожил? — спросил он. — Хотя чего, и так видно.

Я кивнул.

— Поговорим, значит. — Посконный залихватски выпил коньяк и поморщился. — Ух! Господи, как ты это пьешь? Я такой гадости в Чечне не пробовал, хотя чем мы там не давились только… Короче, ты получил кое-какую работу, очень выгодную, очень хорошую. Только очень опасную.

Я попытался изобразить непонимание, но, как уже говорил, я далеко не Энтони Хопкинс, и даже не Гоша Куценко, особенно после поллитры коньяка в одно жадное жалобное жлобское жало.

— Не кочевряжься, я знаю. — Фрол махнул рукой. — Не зря я вхож всюду, куда можно войти и потом выйти, ха-ха. — Он улыбнулся, явно довольный тем, как удачно пошутил. — Вероятность того, что у тебя поставили «жучков», не очень велика, но она есть, поэтому никаких имен.

Я вздрогнул и огляделся, словно мог обнаружить подслушивающие устройства просто так, невооруженным взглядом.

— Но когда… — Я осекся: «двое из ларца» могли сотворить в квартире что угодно, пока я валялся в отключке, взломать мой ноут, пробить окно в стене из комнаты на кухню и демонтировать газовую плиту, а я бы даже не проснулся; да и потом, уже после визита к Борису Борисовичу, они имели возможность наведаться еще раз и похозяйничать.

— Да-да, все возможно. — Фрол снова усмехнулся. — Так вот. Скоро узнают остальные. Вся эта либероидная кодла, которую я бы лично давно отправил на Соловки.

— Как узнают? — пискнул я.

— Связи есть не только у меня. — На лице его появилось гневно-задумчивое выражение. — Кое-кто из высшего эшелона им сочувствует, а кое-кому сам проект не понравился, и они могут слить информацию… И тогда тебя сожрут без масла и соли, мой юный друг, сырым. Даже жарить не будут.

Я сглотнул.

Ярлык «сотрудничество с режимом» пристает в наших кругах мгновенно, и с ним тебя не то что у Пальтишкиной, вообще нигде больше не издадут, разве что за свой счет, и о премиях можно забыть, и о поездках на фестивали… Тусовка абсолютно безжалостна. Остракизм, и ты, только что бывший будущим русской литературы, становишься ее намертво забытым прошлым, и знакомые не берут трубку, отфренживают тебя в соцсетях, а при случайной встрече брезгливо отворачиваются и шарахаются, как от прокаженного.

— И только я смогу тебя защитить, — продолжил Фрол. — Проси меня в соавторы.

Брови мои стартовали в стратосферу с таким ускорением, что едва не утащили за собой с лица глаза и верхнюю губу.

— Мне не нужен гонорар, он будет весь твой. И остальные плюшки тоже. — Посконный смотрел на меня тяжело, оценивающе, как некогда взирал на соперников на ринге. — Соавторство. Мне нужно, чтобы наши фамилии стояли рядом. Понятно, что на рукописи. Только имя на рукописи в данном случае — отличное политическое капиталовложение. Поверь, в процесс мешаться не буду. Когда закончишь — подредактирую чуток, я лучше тебя знаю, что нравится этому заказчику, а что нет.

— Но как…

— Просто скажешь куратору, что не справляешься один. Что нужен соавтор, то есть я. Хотя что, они меня сами предложат. — Он сжал рюмку в мозолистом кулаке, и та хрустнула. — Только я смогу тебя защитить. На меня они пасти не рискнут открыть, я им не по зубам. Согласен?

В голове у меня все смешалось, как в мусорном бачке, куда наблевала целая компания пьяниц.

Да, я боялся того, что способны сделать со мной «друзья», и совершенно этого не желал. Я не хотел стать изгоем, белой вороной, фиолетовым лебедем, зеленым пингвином, оранжевым бакланом, да и вообще каким угодно неправильным