«Красин» во льдах - Эмилий Миндлин

Чухновский смущался, когда его поздравляли, и всячески открещивался от заслуг, которые справедливо приписывали ему. Его заботило состояние самолета.

Ясно было одно: пока лыжи не будут заменены, о новом полете нечего и думать.

Значит, опять задержка? Опять потеря времени и томительное ожидание «настоящего дня» экспедиции? Но если первый пробный полет вызвал необходимость задержки, то он принес с собой нечто, что не могло не радовать всех. Об этом никто не смел еще говорить. Об этом никто не решался спрашивать у Бориса Григорьевича. Об этом люди читали в глазах один у другого.

Чухновский поднялся даже не после стопятидесятиметрового разбега, как мы считали первоначально, а всего лишь после стометрового. Шансы на то, что Чухновский сумеет опуститься на льдину лагеря Вильери, стали еще значительней. Все жили лишь мыслью о том, когда полетит Чухновский.

Утренний полет, видимо, окрылил и Бориса Григорьевича. На льдине, в трехстах метрах от ледокола, чинили лыжи «ЮГ-1», готовили самолет. Полет предполагался наутро.

За чаем Чухновский обратился к Самойловичу с просьбой:

— Рудольф Лазаревич, необходимо запросить по радио группу Вильери о точных размерах льдины их лагеря.

Коротковолновая «Красина» не работала, непосредственной связи с группой Вильери поэтому не было.

Приходилось связываться через базу Нобиле «Читта ди Милано».

После чая Самойлович пригласил нас к себе для небольшой беседы. Пять журналистов расселись кто где в тесной каюте начальника экспедиции. В углу стояла корзина с увядшими хризантемами. На столе — кипа депеш и тяжелый том «Ермака» во льдах». Перед открытыми окнами каюты — кабестан на носу ледокола, обернутый якорной цепью, и контур носа, застывшего над ледяным покровом. В легком тумане едва виднелся силуэт острова Карла. Брок не был виден совсем. Он утонул в тумане. Туман дымчатыми клубами плыл в воздухе, то закрывая, то открывая дали.

Самойлович изложил нам свою точку зрения на ближайшие задачи экспедиции.

Трогая указательным пальцем усы, Самойлович говорил:

— Так вот, товарищи, с сегодняшнего дня центр действия экспедиции перемещается к летной части. Перед нашими летчиками две задачи. Во-первых, они должны разведать ледяные условия, возможно точнее выяснить, можем ли мы двигаться дальше. Во-вторых, они попытаются оказать помощь группе Вильери. Разведка на самолете будет производиться в двух направлениях: к северу и к югу. В зависимости от того, что найдут летчики, «Красин» будет продолжать путь либо к северу от нынешнего курса, либо в обход острова Норд-Остланда, через пролив Хинлопен, пытаясь пройти к мысу Лей-Смита. Протяжение этого пути — двести пятьдесят — триста миль. Я рассчитываю в проливе Хинлопен и к югу от Норд-Остланда встретить всего лишь годовой лед, который для нас может считаться проходимым. Если в том и в другом случае проходимость льда окажется тяжелее, чем это можно предположить, «Красин» должен будет пойти к западному Шпицбергену, в Айс-фиорд, в Адвентбей, за углем и пресной водой. Затем он снова продолжит путь к Лей-Смиту и будет продвигаться к нему через пролив Хинлопен либо опять мимо Семи Островов.

Мы вышли из каюты Самойловича смущенные и растерянные. Признаться, мы ждали других планоь.

Как! Разве не сможет Чухновский опуститься на льдину Вильери и спасти хотя бы часть находящихся там людей?

«Хинлопенский» план пугал неизбежностью затяжки и вселял в нас тревогу. Наконец, из слов Самойловича становилось ясно, что, может быть, «Красину» еще придется вернуться в Айс-фиорд на Шпицбергене за углем и пресной водой…

А между тем, если в ясный день выйти на нос корабля и глянуть вперед, в глубь горизонта, увидишь дымную тучку, и эта дымная тучка — остров Брок, который в этот же самый момент, когда мы смотрим на него с носа нашего корабля, видят и те, кого мы вышли во льды спасать. Быть может, нам придется возвращаться назад, в Айс-фиорд, для того чтобы снова пытаться проникнуть по ту сторону острова Брока. Как бесконечно далек этот остров! И как близок он!

В тот вечер долго не расходились и продолжали сидеть в кают-компании. Ушел только Чухновский, нуждавшийся в отдыхе перед полетом, который был назначен на утро. Карл Иванович Эгги раскладывал на желтом столике в углу свой необыкновенный морской многоэтажный пасьянс. И, когда спрашивали его, о чем он гадает, командир ледокола «Красина» отвечал:

— Да ни о чем.

Чаще всех зевал Джудичи. Тогда решили, что всем следует отдохнуть, и сидевшие в кают-компании разошлись по своим каютам. Мы погасили свет и, почти не раздеваясь, прилегли на зеленые диваны…

Сквозь сон я слышал, как кто-то, должно быть матрос, проходил через кают-компанию, вероятно, будить радиста или штурмана Лекздыня, которых ждала их вахта. Каюты Лекздыня и радистов находились по соседству с кают-компанией. Матрос шел и напевал песню, тягучую и длинную. Он уныло растягивал слова:

Во субботу день ненастный…

Я открыл глаза. В кают-компании горела одна только лампочка. Вероятно, было два или три часа ночи. В каюте за столом снова сидели Чухновский, Джудичи и журналист Южин. Я слышал усталый голос Чухновского:

— Может быть, лучше заменить слово «плохо» каким-нибудь другим знаком? Ведь мы можем задеть религиозное чувство этих людей.

И в полумраке кают-компании возник странный, непонятный спор «о черном кружке и о черном кресте».

Я поднялся со своей неудобной койки, подошел к столу, за которым спорили Чухновский, Джудичи и полусонный Южин.

На столе — лист бумаги, недоеденная банка консервов, пустой стакан и, конечно, фуражка Самойловича. Утром начальник экспедиции будет спрашивать всех и каждого, не видели ли его фуражку.

Письмо было к людям на льдине. Чухновский должен был сбросить его с самолета вместе с запасами провианта. Сначала писали его по-русски, набрасывали черновик.

Чухновский спрашивал:

— Ну так как? Лучше переменить? Правда ведь лучше? Мы «плохо» обозначим кружком. Правда?

В первом черновике понятие «плохо» обозначили было крестом. Чухновский сообразил, что это может оскорбить религиозные чувства тех, кого он собирался спасать. Чухновский решил обозначить знаком креста «хорошо», а кружком — «плохо».

Вот что было написано в этом письме Чухновского к группе Вильери.

«На борту «Красина». 9 июля 1928 года.

От имени русского Комитета помощи экспедиции Нобиле и от имени экипажа ледокола «Красин» авиатор Чухновский счастлив принести воздухоплавателям «Италии» самый сердечный привет.

Намерения авиатора Чухновского, который управляет трехмоторным «Юнкерсом» на лыжах, попытаться, как только позволят метеорологические условия, спуститься в непосредственной близости к группе и вслед за тем взять членов группы Вильери, которые благоволят приготовить сигналы и выставить их, чтобы показать наиболее благоприятное место спуска, длину площадки и толщину льда. Наиболее удобное место для спуска должно быть обозначено знаком Т.