«Красин» во льдах - Эмилий Миндлин

Людям на льдине уже не угрожала голодная смерть, но их подстерегали другие опасности. В Арктике наступало лето, льды приходили в движение. Ледяное поле, на котором они находились, подтаивало, раскалывалось.

Передвижка льдов в океане в любой час могла в буквальном смысле «выбить почву» из-под ног группы Вильери.

Часть сообщений касалась безуспешных поисков Руала Амундсена. Французский крейсер «Страссбург» обследовал кромку льда между Шпицбергеном и Гренландией в надежде отыскать если не самого Амундсена, то хотя бы части его самолета. В то же время передавалось очень сомнительное сообщение, что рыболовные суда видели возле Медвежьего острова самолет «Латам». Сообщение это не подтвердилось. Да и вообще в связи с поисками Амундсена стали появляться не только вымышленные сообщения, но и разыгрываться чьи-то гнусные шутки. У берегов Голландии рыбаки нашли запечатанную бутылку с запиской следующего содержания:

«Латам» — 1-7-28 — 84°23′ — Руал Амундсен».

Первые три цифры легко расшифровывались как даты: первого числа седьмого месяца тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

Записка тотчас была переслана жене Амундсена, но госпожа Амундсен категорически отрицала, что записка написана почерком ее мужа.

Какой-то негодяй, по-видимому, решил подшутить над чувствами миллионов людей, которых волновала судьба великого норвежца!

Обсуждением всех этих радионовостей мы заполняли наступившую недолгую паузу в работе красинской экспедиции.

Чухновский с вечера полюбопытствовал у Березкина о метеорологических перспективах. Он последним из авиагруппы отправился спать. Березкин не обнадеживал. Сводка не предвещала доброго для самолета. К сожалению, и на этот раз метеоролог был прав.

Наутро, едва отдохнув, люди поднимались со своих коек и неизменно задавали вопрос:

— Есть ли туман?

Туман был. Правда, он то расплывался, временно открывая черные выступы Семи Островов, то покрывал их молочной массой. Туман казался не сплошным, в нем образовывались просветы. Чухновский решил совершить пробный полет.

Страубе, Шелагин, Алексеев и, наконец, сам Чухновский попрощались с провожавшими и вошли в самолет.

Маленький смуглолицый Федотов оставался с нами на льдине.

Три пропеллера «ЮГ-1» перестали быть видимыми. Три блестящих сверкающих круга разбрасывали вокруг себя леденящие воздушные струи. Ветром срывало шапки с людей. В стремительном потоке воздуха захлебнулась белая птица кайра, беспомощно завертелась и, смятая, упала на лед.

«Юнкерс» рванулся, покатился по ледяному аэродрому, пробежал не более полутораста метров и гораздо раньше, чем мы ожидали, поднялся в воздух.

Никто не предполагал, что Чухновскому хватит такого короткого разбега для его тяжелого самолета. Сто пятьдесят метров! Это подавало надежду, что самолет сумеет опуститься на небольшую льдину Вильери и подняться с нее со всеми ее обитателями!

Нас было человек тридцать, провожавших Чухновского в его пробный полет. И, кажется, ни один не удержался от того, чтобы в восторге не подбросить в воздух шапку с криком «ура».

Но вот прошло три-четыре минуты, и восторженное «ура» резко оборвалось. Кто-то испуганно закричал: «Лыжа! Лыжа!» Самолет Чухновского кружил над ледяным полем со сломанной лыжей. При взлете он подскочил на бугре и зацепил о ледяную корку бугра своей правой лыжей. Трос оборвался, и лыжа повисла вертикально. Это грозило неминуемой аварией при посадке.

Что делать? Как дать знать Чухновскому, что лыжа его самолета висит?

«ЮГ-1» то всплывал, то, теряясь в тумане, описывал над ледоколом круги все шире и шире, набирал высоту, затем, не поднимаясь, летел над торосами в сторону черных выступов берега Северо-Восточной Земли, к Семи Островам, возвращался назад и снова кружил над «Красиным» и ледяным аэродромом.

На льдине оставался только один человек, хорошо знавший летное дело, — второй бортмеханик Федотов. Только он мог дать сейчас самый верный совет.

Хватились Федотова.

— Надо спросить у Федотова, что предпринять! Где Федотов?

— Федотов! Федотов!

Единственный человек, который был срочно необходим в эту минуту, словно сквозь лед провалился. И, хотя каждый уверял, будто только что видел Федотова, найти его было так же трудно, как трудно Чухновскому в самолете услышать крики людей с ледяного поля.

Орас с красным лицом бегал по льдине, не зная, на что решиться. Самойлович был бледен и в растерянности смотрел вверх.

И вдруг показался Федотов. Он бежал по снегу и волочил огромную запасную лыжу, лежавшую до этого на спардеке. Находчивый бортмеханик спас положение. Он приволок запасную лыжу на середину аэродрома и, стоя возле нее и запрокинув голову кверху, принялся усиленно размахивать руками. Потом отбежал в сторону, оставив лыжу лежать на снегу, чтобы яснее ее могли видеть сверху.

Самолет шел на снижение. Поняли ли летчики, что означает лыжа, которую приволок Федотов? Заметили ли они ее вообще?

С «Красина» уже бежал доктор, а за ним прихрамывал фельдшер Анатолий Иванович, вооруженный ворохом перевязочных средств. Кто мог сомневаться в неизбежности катастрофы?

Мы не дышали, не двигались. Только в больших черных руках матроса шевелилась смятая воздушной струей птица кайра.

Чухновский вел самолет на льдину. И тут… Это произошло, может быть, за две минуты до того, как самолет спустился до пяти метров над льдиной. Некоторые уже закрыли глаза, не сомневаясь, что, когда они их откроют, самолет будет уже лежать перевернутым. Но что это? Мы смотрели и не верили своим глазам. Прежде чем дотронуться до поверхности льдины, лыжа вдруг вздрогнула, точно кто-то ее невидимо дернул… и приняла горизонтальное положение.

Самолет сел в трехстах метрах от «Красина», сильно накренившись на левую лыжу. Люди красинской экспедиции бежали по льду, бросая в воздух шапки, и кричали «ура». Счастливые летчики вылезали из самолета.

Первый вопрос — о лыжах:

— Вы заметили, вы знали?

— Заметил Страубе. Он сказал мне. — И Чухновский положил руку на плечо молодого и неизменно улыбающегося Джонни Страубе.

— Но Федотов притащил запасную лыжу в виде сигнала.

— Мы заметили и ее. Это помогло нам оценить положение.

Чухновский смущался, когда его поздравляли, и всячески открещивался от заслуг, которые справедливо приписывали ему. Его заботило состояние самолета.

Ясно было одно: пока лыжи не будут заменены, о новом полете нечего и думать.

Значит, опять задержка? Опять потеря времени и томительное ожидание «настоящего дня» экспедиции? Но если первый пробный полет вызвал необходимость задержки, то он принес с собой нечто, что не могло не радовать всех. Об этом никто не смел еще говорить. Об этом никто не решался спрашивать у Бориса Григорьевича. Об этом люди читали в глазах один у другого.