«Красин» во льдах - Эмилий Миндлин

Неизвестно, кто первый решил устроить в этот тягостный вечер концерт в нашей кают-компании.

В матросском кубрике и на палубе нередко можно было слышать игру на балалайках и мандолинах. Но мы и не знали, что в палубной и машинной команде за время похода организовался неплохой оркестр. И вот неожиданно этот оркестр — человек пятнадцать с балалайками и мандолинами в руках — появился в кают-компании.

Кают-компания тотчас наполнилась всеми свободными в этот час от вахты. Впервые под восемьдесят первой параллелью северной широты, в суровых арктических льдах зазвучали русские песни о «Степане Разине», «Вниз по матушке по Волге», «Светит месяц» и неизменные саратовские частушки. Могли ли мы в то время мечтать, что пройдет время и в сороковых годах нашего столетия русские песни и русские голоса уже не будут дивом даже у самого Северного полюса!

Концерт поднял несколько упавшее настроение красинцев. Наибольшее удовольствие наши матросы, кажется, получили, слушая итальянца Давида Джудичи. Необычен был вид этого итальянца, поющего русские песни во льдах Арктики в своих модных, до колен штанишках с чулочками и в овчинном дубленом полушубке!

Пение русских песен как бы напомнило нам, что как ни далеко мы от родины, но родина — с нами. «Красин» во льдах — частица нашей русской, советской Родины. Здесь мы живем по нашим законам, нашей моралью и по велениям наших чувств. Пусть наши чувства и мысли обращены сейчас к людям на льдине, отчаянно взывающим на весь мир: «Спасите наши души!» — но это именно потому, что наши чувства подчинены законам нашей морали.

Новости из внешнего мира почти не доходили до нас. Возможности нашего радио были очень ограниченны. Радиостанция «Красина» принимала почти исключительно вести, связанные с поисками экипажа дирижабля «Италия». Да и то сведения о положении иностранных спасательных экспедиций доходили до нас очень отрывочно. Корреспонденты на корабле имели право на передачу крайне незначительного количества слов ежедневно. Поэтому приходилось тщательно составлять каждую радиопередачу. Это была отличная школа лаконизма и выразительности для каждого журналиста. Джудичи, составляя свои короткие радиограммы с борта «Красина» в миланскую газету «Коррьера делла Сера», неизменно заканчивал их припиской: «Развейте сами». По-видимому, его редакция обогащала его сообщения фантастическими подробностями по своему усмотрению.

Но, как ни мало мы знали обо всем происходившем в мире, мы верили, что за каждым метром продвижения нашего «Красина» следит весь мир и вся наша Родина. Ведь спасение аэронавтов «Италии» было не только актом естественной человечности, но и выполнением долга перед своим народом. Впервые в истории Советская страна снарядила экспедицию в Арктику. И сколько злобных, враждебных и насмешливых предсказаний за рубежом сопутствовало походу «Красина»!

Пусть льды остановили нашего «Красина», пусть дальнейшее продвижение корабля во льдах невозможно — наступил час действия летной группы. В то время как в кают-компании корабля шел концерт, радист передавал в Москву, в Комитет помощи Нобиле:

«Чухновский предлагает начать полеты».

Наутро мы все толпились у радиорубки, спеша отправить радиограммы в редакции о новом этапе похода.

Решение принято: Чухновский вылетит при первой возможности!

Можно ли считать удачным спасение Лундборга?

Матрос, сидя у дверей кубрика на корточках, уныло тянул невеселое «Яблочко»:

Эх, яблочко, да куда котишься? На Кап-Платен попадешь — Не воротишься!

Как легко и быстро изменилась эта нехитрая песенка, сложенная где-то на Украине в годы гражданской войны и занесенная матросами «Красина» на Крайний Север, во льды, чуть не на самый Северный полюс! А Кап-Платен поистине «въелся в печенки», как справедливо заметил о нем штурман Бачманов. Вот уже сколько дней с правого борта виднелись его черные отроги, на восток от которых, как ни бился во льдах сильнейший в мире ледокол, он не в состоянии был продвинуться.

Но если нет надежды пройти к востоку во льдах, то можно продвинуться над льдами. Взоры людей смотрели на самолет, высившийся над палубой ледокола. Самолет стоял на огромном, сбитом из бревен помосте.

Самолет мог спасти положение.

Для полета следовало найти площадку под аэродром. Спустили штормтрап, и Чухновский с четырьмя спаянными в семью чухновцами — Страубе, Федотовым, Алексеевым и Шелагиным — вышли на лед подыскивать подходящее место. На расстоянии полутора миль от «Красина» они отыскали превосходное ледяное поле. Площадь его Чухновский определил на глаз в один километр на полтора. Чухновцы отсутствовали несколько часов. С верхнего мостика ледокола и с носа мы следили за пятью крошечными фигурками, которые на расстоянии полутора миль от нас внимательно изучали большую льдину. Они обошли ее всю, останавливались перед каждым бугром, искали трещины и, когда решили, что льдине можно довериться, вернулись обратно.

— Годится! — закричал Чухновский, подняв голову кверху и обращаясь к тем, кто стоял на мостике корабля.

Чухновцы влезли на борт. Боцман Кудзделько подскочил к штормтрапу, вытащил его наверх и сказал:

— Ну вот!

Эгги отдал приказ готовить машины. Красинцы, для которых давно уже день смешался с ночью, ходили подбодренные, с надеждой оглядывая самолет на помосте.

В восемь часов тридцать минут утра 6 июля ледокол вздрогнул, заворочал в ледяной массе винтами, из которых один был лишен лопасти, и тяжело стал надвигаться на лед. Мы покидали место нашей невольной почти трехдневной стоянки. За дни, которыми датируется эта стоянка, вместе со льдами «Красин» сдрейфовал к востоку на четыре мили.

Ледяная площадка, найденная Чухновским, находилась в полутора милях к востоку от места стоянки «Красина». Смехотворно малое расстояние — полторы мили! — мы проходили от восьми с половиной часов утра до пяти часов вечера. Лед из состояния обороны переходил в наступление и надвигался на борта ледокола. Лед и «Красин» набрасывались друг на друга, как два существа, ненавидящих одно другое. В пушечном грохоте невозможно было понять, что рушится — лед или «Красин». В ушах воздух раскалывался на части, и лопался ледяной покров под тяжестью десяти тысяч тонн красинской массы. Лед грыз стальную обшивку нашего ледокола. Он раздирал ее, бился в иллюминаторы. Зеленые и голубые глыбы выползали из-под бортов, как живые существа, подмятые другим, более сильным. Выползая, они набрасывались на красинские борта и стучали по ним. Глыбы сбивались под самым носом корабля в высокие горы, загромождая «Красину» путь, и тогда ледокол медленно отступал назад, чтобы пройти в стороне от только что родившейся ледяной горы.