Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс

class="p1">Старик умолк. У кого-то задымилась штанина, и он отодвинулся от огня. Кто-то подкинул в костер охапку хвороста.

— Хороший рассказ, страшный, — отозвалась одна из девушек.

— Послушайте, дедусь, вы всерьез верите, что земля и солнце могут разговаривать? — придвинулся поближе черноволосый студент. — Может, вам это почудилось? Скажем, вы ослабли, и вам могло показаться; земля — это ведь неживая материя.

— Как неживая? — возмутился старик. — Живая! И земля живая, и солнце, и даже камень живой. Только надо понимать их.

— Это же пантеизм! — заметила одна девушка. — Одухотворение природы.

— Ученые исследовали строение земли и ее состав, — важно заговорил один из студентов. — Жизнь имеется только на поверхности нашей планеты, и то в очень тонком слое. Но и она существует лишь потому, что атмосферные условия благоприятствуют этому. Сделав поперечный разрез земли, мы не обнаружим никаких признаков жизни. В литосфере, по мере продвижения в глубь, температура возрастает. Каждые тридцать три метра она повышается на один градус. На глубине в несколько тысяч метров температура достигает двух тысяч градусов и все превращается в жидкую огненную массу. Она носит название магмы. Там наличие жизни исключено. А ядро земли очень твердо, тверже закаленной стали. Оно состоит из железа, никеля, серебра, даже золота и других металлов. Предполагать там жизнь — чистейшее недоразумение. — И он по-ораторски развел руками.

Старик спросил:

— А человек живой?

— Живой! — подтвердил тот.

— А звери, животные, птицы — живые?

— Разумеется. Это известно даже трехлетнему ребенку.

— А где ж она, эта жизнь? Взять хотя бы человека. В каком месте сидит? Отрежь руку, ногу — она неживая, а весь человек живой. Так и земля. Горстка ее не живет, а вся она — живая. Где жизнь скрыта, никто не знает.

Студент возмутился. Вмешался черноволосый:

— Послушайте, дедусь, вы верите, что и земля, и солнце, и даже камень — живые. У наших предков когда-то была подобная вера. В некоторых странах люди сохранили ее до наших дней. Это точно такая же религия, как вера в бога, деву Марию и прочих святых.

— Нет, в этих я не верю, — горделиво ответил старик.

— Вот видите, не верите. Зато у вас другая религия. Тут же нет никакой разницы. Все равно вера. Люди разъезжают на машинах, летают на самолетах, строят электростанции, сами сажают и выращивают леса — верить вроде бы и не пристало. Когда люди меньше знали природу, боялись ее, для них и гром был могучим божеством. А нынче поставили громоотвод и приручили бога. Не так ли? Даже смешно, что гром считали божеством.

Старик поглядел, хитро пряча улыбку.

— Видишь ли, сынок, на вашем месте я, может, и не верил бы. Как знать? Все меняется, и люди меняются. В мое время было одно, теперь другое. Может, так оно и должно быть.

Он огляделся.

— Где мои внучата? Никак, домой ушли?

— Мы здесь, — отозвались Ромас и Алпукас, которые сидели в тени и слушали, стараясь не упустить ни слова.

Студенты проводили Суописа и ребят. Приглашали заходить еще. Им понравился этот старый чудаковатый человек.

…Когда дедушка и мальчики подходили к дому, их нагнал велосипедист. Это был сержант Кумпис.

Беспокойная ночь

Проголодавшиеся ребята уписывали ужин за обе щеки и беспокойно поглядывали на взрослых. Почему они молчат?.. Взрослые не торопились начинать разговор. Сержант Кумпис потягивал сигарету, и дым облаками стелился по комнате. Дед, видимо, тоже хотел закурить, достал табакерку, но заметил трещину на крышке. Он взял нож и принялся зачищать срез. Юрасу не сиделось на месте. Он бросал на мальчиков нетерпеливые взгляды и то, привстав, глядел в окно, то брал какой-нибудь ненужный предмет и снова клал на место.

Когда Ромас и Алпукас поели, он сказал:

— Мать, проводи-ка детей на сеновал, и без того они сегодня припозднились.

Марцеле зажгла фонарь.

— Пойдемте, мальчики. Устали небось?

Но те медлили, копались, искали что-то по углам и никак не могли найти. Было ясно, что им очень не хочется уходить из дому. В конце концов Марцеле чуть ли не силой увела детей. Когда она уложила ребят, накрыла одеялом и ушла, Ромас сказал:

— Он, наверное, у Зуйки был. С той стороны приехал.

— Конечно, у Зуйки. Где же еще?

— А почему не арестовал его?

Оба задумались. В самом деле, почему?

— Может, не нашли сапог? — предположил Алпукас.

— Ну да, не нашли! Он же был в них в воскресенье.

— Может, это совсем не те сапоги?

— Нет, те, — решил, подумав, Ромас. — Были бы другие, сержант посмеялся бы над нами.

— Не хотел при нас рассказывать, ждал, пока выйдем.

— Тут какой-то секрет, Алпук, — пришел к выводу Ромас. — Скрывают от нас. А кто первый заметил сапоги? Кто увидел Зуйку на базаре?

— Ясное дело, мы! — Алпукас тоже рассердился на сержанта. — Мы! А они при нас рот раскрыть боятся. Подумаешь, раскурились!

Дети были глубоко уязвлены поведением Кумписа.

— Они там говорят про Зуйку, а мы тут лежим и ничего не знаем, — возмущался Ромас.

— Говорят, конечно. Что им еще делать…

— Алпук, а если пойти и послушать, а? Ну, хотя бы под окном, тихонечко-тихонечко.

— Пойти-то можно, да разве что-нибудь услышишь? — усомнился Алпукас. — Двери закрыты — ничего не разберешь.

— А мы под окном. Кажется, одно окошко забыли прикрыть.

— Какое?

— То, что на огород выходит. Оттуда холодком тянуло, когда ужинали.

— Может, и открыто, — старался припомнить Алпукас. — Его чаще открывают, остальные рамы разбухли.

— Давай слезем и тихонько подберемся.

— А если заметят?

— Нет, мы на цыпочках.

— Ладно, пошли!

Они спустились по лестнице, прошли гумно и в одних рубашках проскользнули по двору, прижимаясь к забору.

Окна избы светились, на белых занавесках застыли тени. Мальчики перелезли через забор в огород. Крайнее окошко было плотно закрыто, и не только закрыто, но и затянуто шторками, Ромас приуныл. Теперь ничего не увидишь и не услышишь.

Алпукасу, зашедшему сбоку, повезло. Он нашел чуть приметную щелочку и прильнул к ней. За столом сидел Кумпис и что-то рассказывал. Говорил он неторопливо, то покачивая головой, то взмахивая рукою. Должно быть, сержанта внимательно слушали: за стеклом гудел только один его голос. Но разобрать, о чем он говорит, было невозможно. Алпукас чуть слышно прошептал:

— Ром, глянь, тут щелочка!

Ромас шагнул и наступил на что-то мягкое, скользкое. Послышался душераздирающий вопль. Кто-то рванулся из-под ног мальчика и сиганул в кусты.

Дети обмерли от ужаса. Через мгновение они уже неслись во весь опор к гумну. По лестнице они не взобрались, а взлетели, словно их внесло на сеновал ветром. Сердца бились часто-часто. Мальчики,