Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс

пускай его в лес, даже близко к лесу не подпускай. Мало ли что… Разные мысли лезут в голову, он такой беспокойный ребенок!

Чувствую себя здесь лучше, только очень переживаю за Ромаса. Вместе со мной волнуется весь санаторий, даже доктор и сестры каждое утро спрашивают, нет ли мне письма. Ты уж будь добра, напиши как можно скорее.

С нетерпением жду. Каждое утро хожу на почту, справляюсь. Еще раз до свиданья. Целую всех.

Константина.

— Надо, Марцелюшка, написать ей, — сказал старик. — На первое письмо не ответили, а женщина тревожится.

— Надо, — согласилась Марцеле. — Когда бы это мне собраться?

— Сейчас, сейчас.

— Так сразу, дедусь? Только ведь получили. В воскресенье, может, написать или на другой неделе. Кончу огород полоть, лебеды-то высыпало…

— Сегодня лучше, — не уступал старик. — Опять забудем.

Марцеле нехотя поднялась из-за стола, разыскала чернила, ручку с пером, бумагу. Все было готово, оставалось только сесть и писать. Но в эту минуту в избу влетели явно обеспокоенные Алпукас и Ромас и объявили во всеуслышание, что во двор заворачивают с улицы учительница Гудони́те и пионервожатая Яне. Зачем бы это они? Слышите, вот они уже всходят на крыльцо.

Юле подмигнула ребятам:

— Достанется вам сейчас за драку! Теперь уж не выкрутитесь.

Марцеле поспешно убрала со стола чернила и ручку, а письмо сестры сложила пополам и сунула в шкатулку, где хранились у Юраса счета за лесные работы и прочие важные документы. Она поднялась навстречу гостям встревоженная и обеспокоенная. Зачем бы это, в самом деле, ни с того ни с сего приходить к ним сразу и учительнице и вожатой?

Дверь распахнулась, и в то же мгновение осторожно, вдоль стенки, ребята пробрались к выходу и, как только Гудоните и Яне появились на пороге, они выскользнули во двор.

Девушки остановились в дверях. Обе они были еще совсем молодые — Гудоните всего только год назад кончила училище, а Яне стала вожатой сразу после окончания школы. Они первыми поздоровались с Марцеле, дедушкой и Юле.

— Садитесь сюда, пожалуйста, — захлопотала Марцеле около гостей, обмахивая передником и без того чистую лавку. — Дедусь, приглашайте, зовите…

В литовской деревне исстари уважают и любят учителя. Повелось это, видно, еще со времен «даракторий»[3] когда учитель часто бывал едва ли не единственным грамотным человеком на всем селе. Простая изба превращалась в тайную школу, а ученики, родители, учитель — в тайных сообщников. В литовской крестьянской семье его зовут и на свадьбу и на крестины, к нему идут за советом по важному делу. И, хотя теперь в деревне немало других ученых людей — агрономов, заведующих клубами-читальнями, бухгалтеров, — авторитет учителя по-прежнему высок.

…Девушки сели на краешек скамьи.

— Мы к вам по делу, тетя Марцеле, — сказала Гудоните. — Нехорошо получается с ребятами.

— Где дети, там и забота, — неопределенно вздохнула Марцеле. — Вот станут взрослыми, тогда легче будет. Вырастут… Свежего молочка не хотите ли? Сегодня поздно доила, молоко парное стоит…

— Пусть постоит, — нетерпеливо откликнулась Яне. — Когда у вас дети, тетя Марцеле, вырастут, тогда они сами во всем разберутся. И нам и вам будет легче, это верно. А вот пока они маленькие, надо и нам за них разбираться в жизни, и разбираться правильно. И зачем вы их опять в костел потащили, тетя Марцеле? Да еще и не только своего Алпукаса, но и гостя прихватили, конфирмацию ему решили устроить, пионера в ангелочка перекрашивать…

Яне, как всегда, говорила горячо и прямо.

Жарко стало Марцеле. Так вот зачем пришли гости! Она беспомощно повернулась к столу, к дверям, вытерла передником пот с лица и, не придумав лучшего, схватила со стола стаканы и выскочила в сени.

Так она и знала… Никто, конечно, не запрещает людям ходить в костел, крестить детей, но и хвалить за это не хвалят. В колхозный клуб изредка наезжали лекторы, да и учительница объясняла, что бога люди сами выдумали. Вера, костел, ксендзы вовсе не нужны, только народ дурманят. В школе, на всяких там пионерских сборах, ребятам говорили то же самое. Даже Алпукас и тот однажды разболтался про каких-то церковных крыс. Когда Марцеле, не поняв, спросила, что это за крысы, он недолго думая брякнул: «Да органист с причетником!» Она как следует всыпала Алпукасу за такие слова.

Но ведь что касается бога — есть он или нет, — кто может решать? Ксендз есть, органист есть, а бог? Юрас тоже говорит — бога нет. Раньше ему бы и в голову не взбрело такое, а теперь… У нее-то в родне все верили в бога: отец, мать, деды и даже прадеды. Со стороны Юраса ни то ни се — может, и верят, да в костел их не заманишь. Но куда же это годится — жизнь без бога!

Наливая молоко, Марцеле вдруг по-крестьянски упрямо решила, что она права и никто не запретит ей воспитывать детей по-своему. Нет, она не поддастся. Пусть ругают, она не отступится!

Однако в комнате, при гостях, ее решимость сразу исчезла. Марцеле поискала взглядом поддержки у деда: «Что делать?»

Но и тот был в замешательстве. Старик сразу понял, зачем они пришли.

Эх, дернуло же Марцеле связываться с этой конфирмацией! Теперь стыда не оберешься — хоть глаза прячь в карман.

Марцеле наполнила стаканы молоком. Оно было густое, желтоватое, жирное.

— Как это могло случиться, не понимаю, — снова начала Гудоните. — Кажется, и учим и беседуем…

— Так уж у нас искони заведено, — оправдывалась Марцеле и все тащила и тащила на стол свежий сыр, мед, масло. А потом, когда угощать гостей было уже нечем, она стала у окна, беспомощно опустив руки.

Осторожно, крадучись, проскользнули в комнату мальчишки. Им, конечно, очень хотелось остаться незамеченными. Не вышло. Учительница Гудоните встала и подошла к ним, как всегда спокойная и ласковая.

— Подрос Алпукас, — сказала она, гладя мальчика по упрямым взъерошенным волосенкам. — Настоящий мужчина.

Вожатая Яне подошла тоже.

— Ну, друзья-товарищи, — сказала она, и было непонятно, смеется она или говорит серьезно. — А ну-ка, расскажите, что делали в костеле. Как же будет дальше? Из пионеров уйдете?

— Никто со мной ничего не делал! — буркнул Ромас. — Я посмотрел и вышел. И никуда я из пионеров не уйду.

— А по щекам били? — спросила Яне.

— Так я и дался! — сказал Ромас гордо. — Я как только увидел все, так и убежал. Я и зашел только посмотреть.

— Посмотрел? — спросила Гудоните. — Понравилось?

— Больше не пойду, — коротко и твердо сказал Ромас.

— И я не пойду, — решительно поддержал его Алпукас.

— А если мама