Американский Голиаф - Харви Джейкобс

– Потрите осколок пальцем, и вы ощутите зернистость, а не порошковую субстанцию. Не потому ли, что мы имеем дело не с гипсом, но с окаменелыми остатками человеческой кожи? – спросил Силлман.

– И если скульптура столь велика и тяжела, то почему она здесь и как ее сюда доставили? – спросил Марш.

– Не пытайтесь сбить меня с толку, – сказал профессор Дрейтор. – Повторяю, окаменелость это или статуя, находка поистине выдающаяся.

– О да, выдающаяся, – сказал доктор Уайт. – Под этим и я готов подписаться. Хотя по-прежнему считаю, что сейчас не время для публичных заявлений.

– Значит, Корнелль консервативен, осторожен и недоверчив.

– Корнелль осторожен, – подтвердил доктор Уайт. – Недоверчив и скептичен.

– Скептичен? После всего, что мы испытали и видели, учитывая обстоятельства эксгумации, вы способны заподозрить мошенничество? Признайте, по крайней мере, что…

Чурба встал и распрямился.

– Я не могу больше тут сидеть, – сказал он. – Как бы мои кости тоже не окаменели. Прошу прощения, джентльмены, пойду погляжу, как там мой сын Александр. Мальчонка отродясь не держал в руках больше пятидесяти центов, а дьявол вечно ищет, кого бы сбить с пути.

– Слово «скептичен» я употребил в расширительном смысле, – сказал доктор Уайт. – Разве можно по камешку судить о Монблане?

– Осторожность – сестра науки, – согласился профессор Марш. – Но излишняя осторожность – родственница неверию. Мы здесь для экспертизы, обмена мнениями и гипотезами. Доктор Дрейтор говорит об идоле, мы с профессором Силлманом осторожничаем, вам же мерещится подвох. Узнаю нашу столбовую академию, там никогда не упускали случая распять вестника. И почему, доктор Уайт, вам понадобился Монблан, когда для подобных метафор у нас вдосталь собственных великих вершин? Возьмите грандиозные Скалистые горы либо совсем рядом Адирондак и Катскилл? Если исполин – американец и в самом деле открывает новую страницу в понимании Книги Бытия, то сколь долго сможем мы утаивать сию новость? Или в трубу должен протрубить кто-то иной?

– Сзывайте всех, – откликнулся от дверей Чурба. – Дуйте в горны. Посмотрите на эту толпу. Образованные там тоже есть. Стали бы они ради статуи собирать деток и переть их за столько миль, петь гимны и псалмы, а после пихаться и отдавать доллары? Ископаемый человек, точно вам говорю. – Мистер Ньюэлл указал на важную сторону дела, – выговорил доктор Уайт. – Предположим, их вера найдет подтверждение. После полноценного вскрытия.

– Об этом забудьте, – заявил Чурба. – Я уже сказал все, что думаю. Что там стряслось с женой Лота? Превратилась в соляной столб вроде бы – не так уж далеко от того, что у нас, правда? Неужто вы заикнулись бы про то, чтобы вскрывать эту несчастную женщину? Господь всегда поворачивает людей не к началу, а к чему другому. Сколько классов надо отучиться, чтобы увидеть: мой исполин прошел через такое, что превратило бы в камень самого Иисуса? Не зовем ли мы Его «Скала веков»? Я прав или не прав?

Подкрепив свои аргументы крестным знамением, Чурба вышел за дверь и поймал себя на том, что хватает ртом октябрьский воздух, пропитанный запахом яблочного сидра.

Акли, Айова, 23 октября 1869 года

Саманта Бейл сидела в кресле-качалке и переживала из-за хеллоуина. Не просто оказалось объяснять суть этого праздника учащимся Аклийской академии. Все попытки Саманты внушить индейцам, что хеллоуин – это «день всякой нечисти», время шуток, игр и веселых песен – «Славься, Джеки, фонарем, славься, тыква, пирогом», – лишь сбивали детей с толку.

Они прекрасно знали, что в этот праздник их белым собратьям предписано наряжаться чертями, лупить друг друга по головам мешками из-под муки, малевать на окнах и дверях непристойности, опрокидывать могильные камни, прокалывать шины повозок, носиться и завывать, как привидения, поджигать кучи соломы, ломать заборы, утаскивать собак и кошек, совать носы в открытые двери амбаров и свинарников, приставать к прохожим, притворяться демонами, уродовать лица мерзкими масками и обляпываться краской, будто кровью. Привилегированные дети Акли отнюдь не служили хорошим примером своим менее удачливым братьям и сестрам.

Индейская школа стала любимой мишенью для нездоровых выходок, которые учиняли бродячие шайки, составленные из чертей и гоблинов родом из респектабельных семейств. Год назад они похитили из младшего класса шестерых индейцев, обваляли их в дегте, перьях и привязали к деревьям на Коммон-Граунд. Наглядевшись на столь бурные празднества, индейцы не верили увещеваниям учительницы насчет того, что сбивать палками яблоки куда веселее, чем мучить котят. Энтузиазм и планы Саманты Бейл, как-то: вырезание тыкв, вечеринка с печеньем и сладкой кукурузой, выступление хора, служба в память об умерших – не снискали даже мимолетного интереса у тех, ради кого это все затевалось.

Труднее всего оказалось объяснить суть обычая «плата или расплата».

– Ритуал, – говорила она собранию, – разыгрывается воистину от чистого сердца. Гость стучится в дверь. Хозяева открывают, и хеллоуинский весельчак, иногда в забавном костюме какой-нибудь известной личности либо милой зверюшки, спрашивает: «Плата или расплата?» По традиции хозяева предлагают подарок. Фрукты, сладости, даже пенни. Гость берет подарок, вежливо благодарит и уходит. Должна сказать, бывает и так, что человеку не предлагают платы; тогда подразумевается расплата, и гость может набедокурить – сломать что-нибудь или того хуже. До эпохи Просвещения фраза «Плата или расплата» означала нечто вроде черной метки, отчетливую угрозу. Но в наши дни дети, это просто веселая шарада. Жертвы притворяются, что они всерьез испугались, а разбойники – что они очень страшные. На самом деле и тем и другим хочется поучаствовать в древнем ритуале. Чаще всего, хоть и не всегда, хозяин выбирает плату, гость с радостью ее берет и выражает признательность. Но если платы нет, можно потребовать расплаты. Потом хеллоуинский шутник идет к другому дому, и все начинается сначала. А теперь давайте прорепетируем. Джозеф Змеиный Зуб, выйди вперед.

– Да, мисс Бейл.

– Постучи ко мне в дверь и скажи: «Плата или расплата?»

– Тук-тук. Плата или расплата?

– О, кто стучится в нашу дверь? Фантом? Горе мне! Пожалуйста, пощади мой домі Вот тебе мелочь, чтоб не лез. Веселого хеллоуина.

– Спасибо, мисс Бейл.

– Очень хорошо, Джозеф. Теперь, Эндрю Бизоний Рог, твоя очередь.

– Тук-тук. Плата или расплата?

– Извини, Эндрю, у меня нет платы. Что ты со мной сделаешь?

– Пушу твою шкуру на седло. Кишки скормлю собаке. Уши привешу к соскам. Спасибо.

– Это очень плохо, Эндрю. Просто отвратительно.

Раскачиваясь в кресле, Саманта обдумывала совет преподобного Турка не вспоминать вовсе об этом сомнительном празднестве, несмотря на его религиозный смысл.

– Помните Пандору? Ящик лучше оставить на замке, – говорил он. – Как ни жаль лишать индейцев радости хеллоуина, безопаснее запереть дверь от греха подальше. Добрые и злые духи для дикарей не гости, которые приходят раз в году, а постоянные попутчики. Вы решите, что светящиеся тыквенные рожи подражают их духам, они же сочтут это кощунством. Обходные маневры надежнее. Боюсь, ваши ученики слишком близки к своим истокам, чтобы отличить фривольную шутку от варварской мести. Вкус к хеллоуину – в том виде, в каком мы его знаем, – надо еще воспитать.

Когда силы начинали изменять Саманте, преподобный говорил:

– Образование не есть умение водить пером, оно не сводится к цифрам и буквам. Самые трудные уроки, которые, однако, необходимо преподнести, суть тонкости дисциплины, этики и системы ценностей. Но что за награда, когда пропасть, разделявшую ученика и учителя, прочертит вспышкою искра правды!

Саманта вздрогнула от настойчивого стука в дверь. На пороге стоял преподобный Генри Турк, задыхаясь и тыча газетой хозяйке в лицо.

– Я как раз о вас думала, – проговорила Саманта. – Входите. Вы чем-то взволнованы, Генри. Что-то случилось?

– Случилось?! Да, моя дорогая, еще как случилось. Доказательство! Доказательство! Где моя скромность? Я не должен похваляться. Саманта, мне дан знак, о котором я молился дни и ночи.

– Сэр Генри, успокойтесь. О каком знаке вы говорите?

– Вот. «Чикаго трибюн». На девятой странице в самом низу.

Из надежных источников нам сообщают о поразительном открытии – нечаянной эксгумации окаменевшего человека исполинских размеров и, вне всякого сомнения, древнего происхождения. Он найден в Кардиффе, Нью-Йорк, на ферме некоего Уильяма Ньюэлла, в округе Онондага, рабочими, копавшими на участке колодец. По словам мистера Ньюэлла, выдающиеся ученые, среди первых изучившие каменного человека, заключили, что сей чудом сохранившийся фоссилизированный колосс происходит из расы исполинов.

Вы понимаете, что это значит, Саманта? Мои предположения подтвердились. Насмешники посрамлены. Я знал, что так будет, но не знал, что так скоро!