Американский Голиаф - Харви Джейкобс

– Что я тебе говорил? – произнес Александр.

– Мама берет по пенни за чашку? – переспросил Чурба. – А кто считает?

Он попытался сообразить, упоминались ли в договоре с Джорджем чаши воды. Если знать кузена, то, пожалуй, да. Однако отбирать девять центов из десяти – это стыд и грех, к тому же Джорджу в его Бингемтоне не надо мыть никаких чашек.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 17 октября 1869 года

Из Гиппотетрона[31] в сопровождении телохранителя выскочил разъяренный Генерал-с-Пальчик. В бешенстве он зашагал через Мэдисон-парк. В этот вечер Генералу пришлось играть перед залом, который Барнум называл беззубым ртом, – в нем пустовали две трети мест.

Своим сырым ядом критики достали Генерала до самых кишок. Спектакль, поставленный Пальчиком, назывался «При дворе Камелота» и заслуживал не порицаний, а восторгов. Пьеса должна была стать гимном ему, Мальчику-с-Пальчику, доблестному рыцарю ростом несколько дюймов, который сражается за короля Артура, скачет на мыши и героически гибнет в битве с пауком. Представление обладало всем, что нужно для театрального успеха: юмором, пафосом, романтикой и грустью.

Пальчик понимал, что виновата сама роль. Отвергнутый неприступной Гвиневерой, преданный Мордредом, посланный на смерть завистливым Артуром, его герой был недосягаем для критиков, которые, однако, никогда не позволят лилипуту раскрыть свои таланты. Публика смеялась, когда полагалось плакать. От Генерала, известного ей по театральным фарсам, требовались только счастливые финалы. Пальчик уселся на скамейку, а телохранитель принялся высматривать бездомных псов или наемных убийц. Генерал задумался о том, не послать ли этого человека подальше. Будет легче, если бешеная собака разорвет Пальчика на части или преступник размозжит ему голову. Финальный удар отправит актера в лучший мир. Генерал держал в руках курицу, которая так и не снесла золотое яйцо, и решение предстояло принять устрашающее.

Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы очистить душу от злости. После первых уничижительных отзывов Барнум посоветовал бросить «Камелота», сократить убытки и лечь на дно до конца сезона. Но что в действительности хотел сказать его господин? Пальчик приелся? Его карьера клонится к закату?

Он закрыл лицо руками. Генералу нужен Барнум в одной с ним упряжке. А старому отощавшему козлу нужен Генерал. Отбаллотировавшийся в конгресс, запертый вновь в законодательном собрании штата, Ф.Т. раскачивался в кресле-качалке на веранде своего особняка Линденкрофт, молясь, чтобы явились грабители. Барнум всегда гордился тем, как ловко при первых же признаках грабежа он стреляет с крыши ракетами. Но Барнум требовал ракет и к утреннему кофе. В своем Коннектикуте он зачах. Возможно, время ушло для них обоих. Момент упущен. Никто, кроме дураков и лососей, не пытается плыть против течения. И все же, если удастся хоть как-то пробудить Барнума от колдовского сна, они заявятся на Бродвей, как два павлина.

– Человек сам кузнец своего счастья, – сообщил Генерал-с-Пальчик телохранителю и спрыгнул со скамейки.

Охраннику не повезло родиться талантливым лилипутом, а потому он лишь задумался над генеральским воззванием.

Бингемтон, Нью-Йорк, 17 октября 1869 года

– Олбани, Кингстон, Платсберг, Бингемтон. – Саймон Халл обвязывал лентами образцы новых эксклюзивных сигар «Халл-де-люкс». – Четыре магазина за год, и все процветают. «Дядя Том» – наш единственный просчет.

– Эту напасть следует повесить на меня, – сказал Джордж.

– Нет, сынок. Не стоит винить себя в том, что неграм пришлись по нраву папиросы, прости их Господи. Младенцы едят кашку, но потом из нее вырастают. Давай смотреть вперед, Джордж. Я тут подумал, что пора «Саймону Халлу и сыновьям» открывать представительство в Нью-Йорке.

– В Нью-Йорке? Там же на каждом углу по табачнику.

– Но совсем мало хумидоров с тем, что нужно джентльмену и его друзьям для хорошего вечера. Бренди, вино, беседа и дым от Саймона Халла.

– Погоди, – сказал Джордж. – Я бывал в заведениях с ореховыми стенами и европейскими поставками. В этом городе столько клубов для людей со средствами, что можно ходить из одного в другой не переставая. Нужны ли мы Нью-Йорку?

– Появляется новый класс, и он учится ценить роскошь. Сила этих людей не в имени, но в кошельке. Мы нужны им.

– Первый сорт для второго сорта? Сперва мы обхаживаем негров, теперь нуворишей? «Саймон Халл и сыновья». Оазис для тех, кто почти.

– Энергия происходит из веры, а вера из воображения, – произнес Саймон.

– Похоже, мне недостает ни того, ни другого, ни третьего.

– Да, как и многим твоим ровесникам. Сия болезнь – наследие Гражданской войны. Но мы оптимисты с великой судьбой. Вчерашняя боль – это завтрашняя гордость. Хотел бы я, чтобы твой взгляд прояснился.

– У меня хроническая колика.

– Когда у тебя будут дети, все изменится.

– Может, ты и прав, отец. Хоть мне и не понять, как младенцы превратят кислый виноград в сладкий, пусть их будет хоть целый двор.

– Виноград станет слаще, если ты меня выслушаешь. У твоего брата прекрасно выходит руководить нашим расширением. Я решил послать Бена на Манхэттен, чтобы он пожил там некоторое время и присмотрелся к новым возможностям.

– Меня ты посылаешь на запад и на юг, а Манхэттен бережешь для Бена? Хорош вотум доверия.

– Джордж, я хочу помочь тебе найти свою нишу в схеме нашего дела и не думаю, что ею станет организация бизнеса или торговля. Я ни в коем случае не наказываю тебя, лишь смотрю правде в глаза и стараюсь нащупать лучшее решение, которое удовлетворит нас всех. Я склоняюсь к мысли посетить Кубу и Южную Америку, подыскать там новые источники сырья.

– Бен в Нью-Йорке, Саймон ищет источники, а где же Джордж Халл?

– Здесь, в Бингемтоне, следит за фабрикой и за тем, как выполняются заказы от наших филиалов. Бингемтон – центр, сердце нашего предприятия. Неужели это похоже на недоверие?

– А как же Лоретта?

Утро за утром без погружений в Голубой Грот Лоретты – это казалось настоящим ужасом.

– Ты хотел сказать – Анжелика?

– Конечно Анжелика.

– Она займется магазином.

Джорджа почти не интересовала саймоновская стратегия грандиозного марша Халлов, ибо его будущее простиралось совсем в другую сторону. Он ждал известий из Кардиффа. Чурба получил ясные инструкции, он должен был послать телеграмму с новостями, но телеграммы не было.

– Так что ты об этом думаешь? – спросил Саймон. – Скажи, что видишь проблеск надежды. Сделай для своего отца хотя бы это.

Джордж думал, что похож сейчас на своего исполина, – перевернут, перекручен, отвержен и опутан гнилью. Для подтверждения выдумки он припас обман.

– Думаю я вот что. Все люди доброй воли до конца своих дней будут с почтением произносить название «Саймон Халл и сыновья». Ибо женщина – это всего лишь женщина, а хорошая сигара – это дым.

– Твои слова да Богу в уши, – сказал Саймон.

На следующее утро Бен Халл встал еще раньше обычного и зашагал вниз проверять новую связку листьев из Коннектикута. Прислушавшись к его шагам, Джордж отправился в паломничество к святыне Лоретты. Меж ее ног он нашел желтый конверт.

– Пришла вчера вечером, – проговорила Лоретта откуда-то издалека – Я забыла тебе отдать.

Джордж распечатал телеграмму и прочел слово, загодя сочиненное им для Чурбы Ньюэлла: «Поднят».

– Что-то важное? – издалека спросила Лоретта.

– Нет. – Джордж задрал ей рубашку и припал языком к сокровищу. Он лакал его, как щенок.

– Хватит, негодник, – мягко проговорила Лоретта. – Ничего оттуда не выйдет.

– Знаю, дорогая. – Джордж поднял теперь уже свою рубашку. – Спи дальше.

Кардифф, Нью-Йорк, 18 октября 1869 года

В субботу утром Берта Ньюэлл продавала черный кофе по три цента за кружку. Чурба с Александром отправились в город за провизией. Чурба купил в универсальном магазине Вольера самый большой рулон парусины, который там нашелся.

К полудню с помощью Гидеона Эммонса, Генри Николса, Джона Хагенса и других соседей парусина превратилась в громадный шатер, закрывший ненадежную могилу исполина.

Пока Александр разбирался с людскими заторами, Чурба вытащил из дома стол и водрузил его перед узким клапаном шатра. Талантливая художница Джейн Клостер, заправлявшая в начальной школе Кардиффа, написала большими буквами объявление: «10 МИНУТ – 50 ЦЕНТОВ. ДУХОВЕНСТВУ – 25». Скидка была установлена после напряженных переговоров между, с одной стороны, Чурбой, а с другой – Чурбиным конгрегационалистским священником Хетроу Локком и тремя его коллегами из Лафайетта: пресвитерианином, голландцем-реформистом и методистом. Четверо священнослужителей были освобождены от стояния в длинной очереди, что вилась от сгрудившихся в кукурузном поле повозок. Духовенству было позволено оставаться наедине с исполином, сколько им заблагорассудится и без дополнительной платы. Чурба надеялся, что это разглядывание не затянется так уж надолго. Каждая минута их безделья стоила денег.