Основная операция - Данил Корецкий

— Надо подождать, — пояснил Ахмед. Пауза затянулась. Потом трубка ожила, и лицо разведчика закаменело.

— Сейчас мне перезвонят, — сказал он. — С этой машиной что-то нечисто…

Звонок последовал через полчаса. Ахмед внимательно слушал, и его лицо напрягалось еще больше. Он спрятал трубку и внимательно посмотрел на «заказчика».

— Это Лечи Эранбаев. Ближайший помощник Горца — руководителя чеченской диаспоры. Очень заметная и влиятельная фигура. Поднимется большой шум, возможны самые неожиданные последствия…

— Теперь я могу ответить на ваш вопрос, — тихо проговорил Сливин, чувствуя, как ненависть к недавнему гостю наполняет все его существо. — Лечи и увез куда-то Бобренкова. Я сам направил его к Игорю для консультаций. После этого он пропал.

Ахмед сильно дергал себя за ус, как будто собирался его оторвать.

— Это точно?

— Абсолютно. Думаю, теперь у вас появился и личный интерес выполнить мою просьбу.

— Не личный, а деловой… Но вы сказали, что не знаете того человека…

— Не знал его фамилии. Но знал, что он отъявленный негодяй.

— Сколько в Москве негодяев? Почему же вы выбрали одного?

— Это мое дело. Личное дело. Вас оно не касается.

Ахмед задумался. Впервые за время обеда он казался серьезно озабоченным.

— С учетом всех обстоятельств я сам не могу решить этот вопрос. Мне нужно провести консультации.

Подписание договора откладывалось. Сливин подвинул сумочку с деньгами поближе к дьяволу. Но тот покачал головой.

— Наши переговоры не прерываются, достигнутые договоренности остаются в силе. И прощаемся мы ненадолго.

Невесть откуда взявшийся «Дима» тем же путем вывел конструктора в проходные дворы.

— Не заблудитесь? — он фамильярно похлопал Сливина по плечу. — Вам туда, прямо за мусорные баки.

Обитая железом дверь захлопнулась, ржаво проскрежетал засов. Оставшись один в безлюдном незнакомом закоулке, конструктор ощутил прилив страха. Сумочка оттягивала руку. В сегодняшней России убить могут из-за трехсот долларов. Сто тысяч при себе — верный смертный приговор. Сливин побежал к мусорным бакам, оскальзываясь на чем-то мягком, обогнул их. Из-под ног шумно шарахнулись в стороны несколько кошек. Сердце провалилось в желудок, потом затрепыхалось в горле. Не разбирая дороги, он кинулся в пролом и пришел в себя, только вырвавшись на мощенную булыжником улицу.

Лечи отпустил Машу, когда стало смеркаться. За целый день он сделал не больше трех коротких перерывов. Около часа она пролежала грудью на столе в гостиной, потом он перекинул ее через плечо и отнес в спальню, бросив на кровать с не очень чистым бельем. Он обращался с ней, как с резиновой куклой для секса: поворачивал то так, то эдак, ставил на колени, и все это молча, лишь иногда отдавая короткие приказания, которые она немедленно исполняла. Ибо от него исходили столь сильные волны первобытной животной силы, что ее воля была полностью парализована: современная эмансипированная женщина, кандидат наук, старший научный сотрудник закрытого оборонного НИИ превратилась в обычную самку мезозойской эры, существующую только для того, чтобы безотказно выполнять все прихоти схватившего ее возбужденного самца.

Насытившись, он сослался на занятость и немедленно отправил ее прочь, даже не дав помыться. Когда она шла по покрытому ковролином коридору, ноги дрожали и подгибались в коленях, она пошатывалась, как пьяная, и с трудом сдерживала приступы рвоты: во рту ощущался запах, характерный для конечного участка пищеварительного тракта.

Возле лифта совсем молодой черноусый парень схватил ее за рукав дубленки:

— Слюшай, карасавица, подем к нам шампанскую пить! Мы тэбя не обыдим!

Вырвавшись, Маша впрыгнула в кабину, двери сомкнулись. Из затемненного зеркала на нее смотрела незнакомая женщина с запавшими глазами. В таком виде идти домой было нельзя.

Она поехала к Маринке. Там молча, не отвечая на вопросы подруги, долго чистила зубы, потом залезла в ванну, а когда расслабилась в горячей воде, с ней случилась истерика. Маринка напоила валерьянкой, выслушала сбивчивый рассказ о происшедшем, успокоила:

— Что делать, бывает. Одна моя знакомая пошла раз с негром за триста зеленых, так он ей сосок откусил. А этот хоть заплатил?

Помедлив, Маша покачала головой.

— Скотина! Так, как он изгалялся, — не меньше миллиона стоит. А может, и все полтора!

Маша всхлипнула.

— Ладно, хватит! — заключила Маринка. — Что получилось, то получилось. Хорошо, что целой осталась. А зад зарастет. Теперь надо мужа успокоить.

Она набрала номер.

— Соскучились за женой, Василий Семенович? Мы тут чай допиваем, сейчас буду провожать. А вы встречайте!

И, положив трубку, повернулась к Маше.

— Настроение вроде нормальное. Сейчас я тебе новые трусики дам, одевайся и дуй домой, замаливай грехи.

Сливин встретил супругу как ни в чем не бывало.

— Не замерзла? Там такой ветер — деревья в дугу гнутся.

— Да нет. Я же сразу в метро, потом у Маринки просидели… А ты ходил куда-нибудь?

— Куда мне идти в такую погоду… Телевизор смотрел, ружье почистил.

После ужина супруги Сливины долго пили чай на кухне и разговаривали. Здесь было тепло, уютно и безопасно. События прошедшего дня отодвинулись и расплылись. При желании можно было сделать вид, что ничего из ряда вон выходящего сегодня и не произошло. Только спрятанные каждым деньги являлись материальным подтверждением того, что имело место в действительности.

Когда Маша стала собирать посуду, Сливин, подчиняясь интуитивному импульсу, отодвинул занавеску и выглянул в окно. В тени у соседнего подъезда стояла какая-то машина. Хотя рассмотреть можно было только силуэт, у него тревожно заколотилось сердце. Похоже, что вернулись те, кто наблюдал за ним днем. А может, они и не прекращали слежки… Настроение испортилось, хотя в глубине души он надеялся, что его подозрения беспочвенны. Прикрыв занавеску, он приник к небольшой щели, напряженно всматриваясь в темноту.

«Это „жигуль“ или „Москвич“, — успокаивал он себя. — Мало ли в Москве машин!» Но вскоре во двор въехало такси и фары осветили неприметную серую «Волгу». Сливин испуганно отпрянул.

* * *

Серая «Волга» принадлежала оперативному отделу Службы внутреннего контроля. И конечно, находилась она у дома Сливина не случайно, а вследствие реализации разработанного генералом Верлиновым плана отработки института. Близким другом Николая Соколова являлся перспективный старший научный сотрудник Бобренков. Когда люди Верлинова пришли в первый отдел института, то оказалось, что Бобренков исчез.

— Все совпадает, — докладывал Межуев Верлинову. — Он действительно дружил с Соколовым, получал от него письма. Скорей всего он уже там. А вот и его фотография. На кого похож?

С черно-белого снимка смотрело вытянутое, от природы растерянное лицо в дурацких очках, съехавших с переносицы.

— Вылитый Паганель! — не дожидаясь реакции начальника, сам себе ответил майор. И продолжил доклад:

— Однако осмотр квартиры дал несколько странные результаты. Все вещи на местах. Нет только бритвы, зубной щетки, пасты, мыла. На месте даже старый «дипломат», с которым он ездил в командировки. Такое впечатление, что он пошел в гости с ночевкой и собирался вернуться.

— Или уехал налегке, — Верлинов внимательно рассматривал фотографию, как будто пытался по облику распознать логику поступков человека. Нередко это ему удавалось. — Ничего ценного у Паганеля быть не может, а зачем тащить через границу всякое старье?

Межуев кивнул.

— Ничего ценного, действительно. В смысле материальной ценности. Но есть семейная реликвия — Библия. Бобренкову она досталась, когда он еще был студентом, причем в очень плохом состоянии — отдельные растрепанные листы. Парень отдал ее в реставрацию, переплел, причем в те времена это дело не поощрялось, запросто могли вышибить из института. Он очень дорожил ею. И никогда бы не оставил. А она лежит на столе.

Верлинов рассеянно молчал, продолжая вглядываться в фотографию.

— Никогда нельзя давать агентам псевдонимы, основываясь на каких-то реальных признаках. Видно, «Восьмой» не очень искушен в нашем ремесле.

Межуев понял, что шеф мысленно нащупывает подходы к главной фигуре. Он всегда опережал события.

— Да, с Ежиком та же картина. Мы подняли личные дела сотрудников, которые общались с Бобренковым. На «ежиков» отдаленно похожи трое. Один уже месяц лежит со сломанной ногой, второй две недели как в отпуске. А третий — завлабораторией Сливин — довольно долго говорил с Бобренковым после работы, охрана видела, как они ходили вдоль забора. И в тот же день Бобренков исчез.

— Что ж, отрабатывайте этого Сливина, — распорядился генерал.

С того дня сводки наружного наблюдения и контроля телефона каждое утро ложились на стол Верлинова. Он читал их с красным фломастером в руке, но подчеркивать было нечего: ни одного двусмысленного слова, ни одного подозрительного поступка. Так было до последнего воскресенья.