Семерка - Земовит Щерек

— Я знаю, что ты здесь! — услышал ты визг Лыцора.

— «Похоже, он пошел по другому проходу», — подумал ты, но ускорил шаг.

СЕМЬ ГЛАВНЫХ ГРЕХОВ — гласила надпись на очередных вратах.

И ты прошел в них.

«Гордыню» представлял Ежи Урбан[176]. Его вырезали из дерева. Уши у него были огромные, словно две спутниковые антенны. Скульптор не мог удержаться, чтобы не выпустить ему из-за мясистых губ парочки клыков, словно у вампира. В руках он держал ленту, похожую на туалетную бумагу, с надписью ПРАВИТЕЛЬСТВО ПРОПИТАЕТСЯ САМО.

Очередная фигура цыкала и изображала «Жадность». Глянь — а это Славомир Новак[177]. Тупой взгляд, лицо довоенного наемного танцора, на руках по пять пар часов. Выглядел он словно красноармеец в наступлении[178]. Все наручные часы были настоящими, и именно они-то и цыкали.

Ты шел дальше с нарастающим восхищением.

«Нечистоту» представлял Рышард Калиш[179]. Он был кругленьким, словно воздушный шарик, лыбящимся — что твое солнышко, и сидел он в покрашенном в красный цвет спортивном самолете, наверняка снятом с той же самой карусели, что и «туполев». Рядом с ним сидела вырезанная из дерева сисястая вульгарная блондинка по образу и подобию Доды Электроды[180]. Обойдя скульптуру по кругу, ты обнаружил сидящего на заднем сидении Роберта Бедроня[181]. Тоже улыбчивого, обнимающегося с каким-то типчиком в фетишистской маске на лице — из черной кожи, с замками-молниями для лаз и рта. А маску, подумал ты, должны были купить в настоящем секс-шопе.

«Наверное, Лыцор збуйцержов послал», — подумал ты.

«Зависть» представлял лично Бронислав Коморовский[182]. Это требовало массы аллегорического умения — Коморовский, как ты понимал, как бы завидуя наличию у истинных поляков их символов и ценностей, в одной руке держал крест, а во второй — польский герб, и мину имел вдохновенную, но чтобы четко было видно, что все фальшиво, шею оплел ему змей. Опять же, орел был красным на белом фоне, а Иисус на кресте демонстративно отворачивал голову от президента.

«Неумеренность в еде и питье» — жирный Александр Квасьневский[183], стоящий над харьковской надгробной плитой с надписью «Замордованным на востоке». Этого деятеля вырезали с мордой пьяницы, а вместо ног ему были приданы две рессорные пружины. Каждое дуновение заставляло президента качаться. В качестве атрибутов власти, словно скипетр и державу, Александр держал кольцо колбасы и рюмку.

«Гневов» было целых трое: Адам Михник, Стефан Несёловский и Януш Паликот[184]. У всех были зеленые лица, из черных губ свисали языки-змеи.

«Ленью» был Дональд Туск[185] с ногой, поднятой над футбольным мячом.

А дальше Голгофа была еще не закончена. Явно планировалось насыпать из камней приличных размеров холм, крупный сад из камней, а на вершине, наверняка, поставить крест. Или целых три, так как на земле их лежали три штуки.

А помимо всего, на площадке торчали самые разнообразные фигуры: Богоматерь, стоящая на довольно крупном полумесяце; святой Флориан[186], льющий из кружки воду на горящий дом; святой Иоанн Креститель в верблюжьей шкуре, какие-то римляне для того, чтобы насмехаться над Иисусом, и так далее.

И вдруг ты услышал знакомое сопение. Это Лыцар, понял ты, обходил тебя по кругу.

Ты вытащил совковую лопату, торчавшую из кучи песка, и присел за Дональдом Туском. Лыцор как раз высунулся из-за камней, держа в руке сентениал, а ты — раз! — и выскочил на него из-за Туска с лопатой.

— О! — заорал Лыцор. — Ну, блин, я и перепугался! — А ты уже замахнулся. Тот отступил, но тебе удалось зацепить лопатой револьвер, который отлетел куда-то в сторону Рышарда Калиша. Не успел ты замахнуться во второй раз, Лыцор уже схватил штыковую лопату. «Вообще-то, — подумал ты, — я и сам мог выбрать штыковую. Намного ведь удобнее».

И вы сошлись, высекая искры, сталь о сталь, древко о древко; ты оттолкнул Лыцора от себя, тот сделал несколько шагов назад, но равновесие удержал. Ты уже готовился подпрыгнуть, размышлял как раз, как ты его тут, этой вот совковой лопатой навернешь, как вдруг Лыцор на чем-то споткнулся или поскользнулся, ты и сам не понял — то ли на присыпанной землей пленке, то ли о кабель или проволоку, которая вечно на стройках торчит — во всяком случае, с воплем «у-у, бля…» он грохнулся на спину и врезался башкой в плиту с надписью «Замордованным на Востоке». Ты услышал, как у него хрустнул череп, и вот тут тебя чуть не вывернуло. Голова Иеронима медленно сползла на землю. Глаза у него были открыты. На плите же остались кровь и мозги. И над всем этим покачивался на ногах-рессорах Александр Квасьневский.

* * *

Пару минут ты, не шевелясь, пялился на все это. Потом, одеревяневший от испуга и шока, ты поднял с земли веджминский револьвер, обыскал карманы Лыцора, обнаружил последнюю обойму и ключи от мерседеса и побежал по дорожке Голгофы назад, в сторону дома священника.

И вот тут наконец-то начало темнеть.

5. Сатана

Ты ехал на золотом, блестящем золотом мерседесе Лыцора, а голова твоя была ну просто как дровеняка. Ты ничего не чувствовал, тупо существуя, словно вырезанная из картона рекламная фигура. Включил радио.

— Командование НАТО подтверждает, что российские войска концентрируются на границах калининградской области, — говорила ведущая, так что ты переключился на другую станцию, потому что не было у тебя охоты на российские войска на границах калининградской области, по большому счету — у тебя ни на что охоты не было.

— На национальной автостраде номер семь, под Сломниками, сгорел легковой автомобиль — излагал на сей раз уже диктор. — По словам пресс-атташе малопольской дорожной службы, все указывает на то, что это был сознательный поджог.

— Внутри мы не нашли никакого рода управлявшего водителя, — докладывал пресс-атташе, — который до сих пор остается не идентифицированным.

Ты облегченно вздохнул.

— Механическое средство передвижения марки «опель», — продолжал пресс-атташе, — было лишено еще и регистрационных таблиц. В связи с этим, хотя автомобиль лежал в ирригационном углублении при дороге, или же, так называемой канаве, после так называемого среза, как говорят водители на своем жаргоне, креста, а конкретней — двух крестов: малого, имеющего памятно-некропольный характер, и большего, имеющего характер часовенный, наши следователи подозревают, что удар, приведший к так называемому срезу, не вызвал возгорания или так называемой игниции, поскольку водитель успел не только эвакуировать самого себя, но и снять упомянутые ранее, это правда, регистрационные таблички транспортного средства, то есть, как следует из наших дедуктивных действий, автомобиль, скорее всего, похоже, не мог тогда гореть, ибо тогда водитель, скорее всего, таблиц бы не откручивал, а убегал. Возможно, и откручивал, потому что был он какой-то странный, чего, говоря в общем, тоже не можем исключать.

— Ага, — прибавила журналистка.

Ты переключил станцию.

— Выехали на каникулы все наши подопечные! — развопился на канале RMF Казик Сташевский[187]. Дальше.

— In the army now, — пели «Золотые хиты».

Ты переключился на последующую станцию.

— СЕМЬ, ВОСЕМЬ, ВОСЕМЬ, повторяю, ЧЕТЫРЕ, ДВА… — взволнованным и в то же время собранным голосом вещало радио «Мария».

Дальше.

— …переполненная радостью, она любила танцевать…

«А вот чего, — задумался ты, — мог слушать в автомобиле Лыцор?».

И врубил CD-плейер.

— И легких нет, чтобы туда попасть, дорог, — запел, к твоему изумлению, Яцек Качмарский[188], — в пространствах бурь и в кипени веков, но ведь существует Сарматия, существует где-то terra felix[189].

Тья…

Сарматия.

Было ровно и плоско, несмотря на то, что именно здесь начиналось Швентокшиское воеводство[190]. Теоретически — с населением из горцев-гуралей. «Швентокшиские гурали как общность, — подумал ты и захихикал про себя — что за абсурд, центральная Польша никак не может породить горцев, даже если имеет горы, ведь она слишком монотонная, слишком подверженная уравниловке, чтобы создать хоть что-нибудь, обладающее характерными чертами».

— Трое горожан посреди моста на время прекратили сонный спор, а за ними — совсем не живописные — молельный дом, костёл, церковь и амбар, — пел Качмарский.

«Ага, — подумал ты. — Ясненько».

«Течение заботится об их имении, на тяжких от бочках шхунах; отдав должное проблемам тела — приятно подумать о душе».

— Дело в том, — сказал ты сам себе под нос, — что Сарматии никогда не удалось быть Terra Felix.