Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

долблёнка, нахлебавшись воды, тонет… Но уже на мели. Мы подтаскиваем своё судёнышко к берегу, выливаем воду, спасаем аккумулятор. Снимаем с себя мокрую одежду. Полунин в страхе косится на шиверу, синеет от мысли, что это только начало.

— Тут тебе не за рулём по асфальту, — говорю я, с трудом шевеля онемевшим языком.

— Чёрту тут не проплыть! — Он подаёт мне один конец своих штанов, сам держит другой, и мы вдвоём крутим их, пока они не сворачиваются в крендель, тогда начинаем тянуть каждый на себя, выжимая из них воду.

— Ты, Костя, молодец, честное слово, герой. Наградить не жалко.

— От одной награды уже ключица не работает, — говорит он, шевеля плечами.

— Уж извини, надо было мне раньше догадаться. А ведь ловко получилось: от удара ты так тряхнул мотор, что он заработал. Ударь я слабее, нам бы теперь не нужно было выкручивать штаны.

Я машу своим, всё ещё наблюдающим за нами с утёса, чтобы они шли дальше. Минут пять хлопочем у мотора и без препятствий выходим к сливу левым берегом. Здесь легче.

Нина, Михаил Михайлович и Бойка идут до следующего поворота, там мы их подбираем. День уходит. Вода в Мае светлеет, река стихает, утомившись в быстром беге. Мягко дует ветер. Странное ощущение — ни единого живого существа, жуткое безлюдье.

Совершенно неожиданно из-за отрога вместе с гулом вырывается самолёт. Заметив нас, он кренится с крыла на крыло, стремительно проносится над нами, летит дальше, всё ещё качаясь на крыльях.

— Костя, причаливай к берегу! — кричу я.

Там виднеется широкая прогалина. Пока добираемся туда, самолёт проходит высоко над нами в обратном направлении. Мы все выскакиваем на берег, ждём долго, ждём с великой надеждой, что наконец-то рассеется наша тревога.

Машина где-то в тесном ущелье развернулась и, сваливаясь на нас, выбрасывает вымпел — белую ленту с камнем. Все бежим к нему. Самолёт уходит на юг. Я развязываю стянутую тугим узлом записку. Чувствую, как весь холодею. На бледном лице Нины появляются багровые пятна, сухие губы нетерпеливо шепчут:

— Да скорее же развязывайте!

В записке коротко сообщалось:

«На гольце людей нет. Хорошо видел полотнище от сгоревшей палатки и на земле какие-то обугленные вещи. Больше ничего не заметно. Соболев».

Первым пришёл в себя Михаил Михайлович.

— Уж если бы что случилось с Трофимом, лётчик рассмотрел бы, — говорит он спокойно. — Видимо, Трофим ещё до грозы ушёл вниз.

— Нет, нет, не верю! — истерично кричит Нина. — Почему он не вернулся после грозы, чтобы принять сигнал? — Она хватает нас за руки, тащит к лодке, но вдруг останавливается. У неё дрожит подбородок, глаза мутнеют, косынка сползает на шею. — Если вам дорог он, — говорит она, пересиливая себя, — вы не должны задерживаться, не надо спать, есть, откажитесь от всего, пока не увидим Трофима. Умоляю, давайте скорее плыть, или я уйду сама…

— Успокойся, Нина, мы ни минуты не задержимся, тем более, что остаётся недалеко от сворота.

Мотор работает на полную мощь. Ещё преодолеваем опасный перекат, отнявший у нас много времени. Тут уж поработал моторист!

Последнее небольшое усилие, и мы попадаем на широкую водную гладь. Костя успокаивается, долго и пристально смотрит мне в глаза. Я улыбаюсь. Он говорит, кивая на отставший рёв бурунов:

— Тут нам была бы хана, если бы…

— Если бы что?

— Если бы я во время не вспомнил про ваш кулак.

Мы прибиваемся к берегу, выливаем из лодки воду.

— Михаил Михайлович, дайте закурить, — просит Костя, придавая лицу неправдоподобное выражение спокойствия.

— Ты же не куришь!

— Может, не так страшно будет.

Ущелье тонет в чёрном бархате ночи. И вдруг свет включённой фары стегнул бичом по реке, выхватил из темноты утёсы. Ночью опасность более ощутима.

За утёсами кривун и впереди, в самой глубине ущелья, видим огонёк, пронизавший мрак ночи.

— Наши! — обрадованно кричит Михаил Михаилович.

Да, это наши. Тут, видимо, и поворот на пункт Сага. Неужели здесь нет Трофима? Боже, что тогда будет с Ниной! Но не нужно отчаиваться. Я верю, огонёк рассеет нашу тревогу.

Свет фары сквозь темноту нащупывает край густого ельника, высунувшегося из боковой лощины, галечный берег с ершистым наносником. Ещё через минуту видим палатки, плот на воде, и у огня сбившихся в кучу людей. Вот удивлены они появлением в этих глухих кривунах Маи моторки, да ещё ночью!

Лодка вкось пересекает реку. Расстояние до лагеря быстро сокращается. Фара обливает ярким светом людей, прошивает ельник. Узнаю Фильку, Пресникова, Бурмакина, Деморчука, двух проводников. Глаза упрямо ищут Трофима. Почему он не бежит навстречу, как это было всегда? Кажется, у меня не сердце бьётся в груди, а дятел долбит по больному месту.

Нас узнают, улыбаются, на лицах людей обычное спокойствие, — ни тени тревоги.

Глохнет мотор, лодка с разбегу вспахивает носом береговую гальку.

Путь окончен.

— Где Трофим? — спрашиваю я Фильку.

— На пункте, — отвечает тот.

У меня из рук валится шест. Нина всхлипывает. Лица людей вдруг становятся суровыми. Кто-то шевелит ногой гальку. В наступившей тишине мерным прибоем стучат о долблёнку набегающие волны реки.

Ребята помогают Нине сойти на берег. Вспыхивает подновлённый костёр. Я задерживаю Фильку у лодки.

— Ты почему здесь?

— Вчера вечером меня отправил сюда Трофим. Иди, говорит, Филька, в лагерь и следите — как появится на гольце дым или гелиотроп засветит, ведите оленей, сниматься будем с пункта. Приказал, чтобы до его прихода плот был готов. А что случилось?

— На пункте палатка сгорела, и Трофима там нет с ночи. Куда он мог уйти?

— Не должен уйти, нет, нет! — убеждает меня Филька. — Разве под голец спустился, там балаган каюров, и заболел…

— Да, это может быть.

В лагере тишина, точно в нём ни единой души. Я подхожу к костру. Ослепительный свет вынуждает меня зажмуриться. После небольшой паузы я говорю:

— У Трофима что-то случилось. Он не принял наш сигнал об окончании работы, и фонарь остался непотушенным. Сегодня к пункту летал самолёт, на гольце никого не оказалось, палатка сгорела. Мы рассчитывали застать Трофима здесь…

Становится совсем тихо. Потом кто-то загремел чайником, кто-то бросил в огонь сухие поленья, и к небу поднялся рыжим языком огонь.

— Не будем гадать, надо идти, — говорит Пресников. — Всяко может случиться: и ногу недолго вывихнуть, и простыть — небольшая хитрость.

— Да, да, надо идти, — зашумели все.

— Ты, Филька, знаешь тропу? — спрашиваю я.

— Не раз топтал её.

— Поведёшь меня с Михаилом Михайловичем сейчас. А ты, Пресников, с остальными утром пораньше соберёте оленей, возьмёте продовольствие, палатки, постели — и следом за нами. Понятно?

— Повторять не надо.