Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

последующих двух лет оказались небогаты на события.

Мне четырнадцать. Кудрявые локоны с парой седых волос. Неформальный внешний вид. Вызывающие большие «патрули», потершиеся джинсы с застиранным балахоном.

В «почтальонке» пачка сигарет с зажигалкой, блокнот для записей личных мерзостей, которые пока не кажутся игрой. Некоторые из сверстников рассказывают небылицы про то, как у них был первый секс. И хотя я догадываюсь, что эти лица говорят мне правду, но штамп чужого вранья помогает справиться с собственными неудачами.

На отдалённых (от реальности) частях головного пространства остались следы школы, посещавшийся только ради галочки. Прочие мысли спутались в стометровый клубок, вечно пытающийся затем быстро распутаться, только вот спешность напротив, затягивала узлы сильнее. В будущем такие придётся только резать.

На улице грязь. Немного снега. Замёрзшие коричневые ванны всё никак не хотят уходить. Я стою на общем балконе свечки, дрожащей рукой выводя очередной кривой стих. В пальцах левой руки вместе с блокнотом зажата тлеющая сигарета.

Не так давно мне причудилась собственная судьба, где поэтический профиль неотрывно и любовно смотрел прямо в глаза. Я вдруг поверил, что злой Бог выбрал мне проклятую участь, решив наказать за нежную и трусливую душу.

Также он создал и мерзкую погоду, благодаря которой я смог скрывать собственное уродство, печально думая о тёплых деньках, которые рано или поздно наступят. Тогда придётся бинтовать руку. Каждый год — одно и то же.

Человек, лишенный чувства такта снова вырисовывается в мыслях, представляясь мерзкой, такой естественной субстанцией. Он ничего не знает о Земле, а значит, не догадывается и о себе, как о части. Наши предки смогли создать для общества необходимые условия для сохранения и продвижения, но цена была высока.

Небесный герой при жизни

был пастухом, но толку-то,

Групповое принуждение к усреднённой судьбе. Разве судьба — это механизм? Однозначно нет. Напротив. Алогичная композиция, не имеющая под собой предпосылок и почвы. И вот тут скрыта подсказка.

Кто-то один из святых, один из главных администраторов, если так можно выразиться, решил дать шанс людям. Раскидал нужную информацию по книге. Внимательно читай, да и только.

если он теперь мёртвый.

Без зависти лишней –

эмоций своих, тварей наших;

Весёлый шум эхом разносится в подъезде на десятом этаже. Я ставлю точку, возвращаясь к своей сегодняшней компании.

Парень семнадцати лет ошивается с такими малолетками, как мои одноклассницы. А я ошиваюсь с ними, потому как алкоголь по-другому не достать.

С. за свои малые годы умудрилась много чего попробовать. Учитывая возраст её парней, интимная жизнь идёт конвейерным путём. Эта девочка успела пристраститься к натуре и колёсам. Её смуглая кожа пока упруга и красива, но даже такой дурень как я понимает — это не навсегда, а употребляемое только ускоряет процесс.

сыновей и дочерей ваших.

Одна случайность, согласная

на всё и смерть несущая,

идущая по пятам.

С. выясняет со своим взрослым гопником отношения. Все мы уже прилично пьяны. Усаживаюсь на лестницу, закуриваю. Вторая одноклассница подходит ко мне слишком близко. Её голова нависает над моею. Чувствую несвежее дыхание. Она просит подкурить. Моя рука неловко чиркает барабан. Выскочившее пламя цепляется за длинные волосы Л… Девочка взвизгивает. Начинает пахнуть жжеными волосами. Мне страшно, но в тоже время ощущается прилив радости. Покорно отдаюсь смеху.

Жизнь порождает боль.

Сны дарят надежду.

Человек — трусливая вошь.

Л. неистово лапает свой парик, нюхает его, попутно обещая обидчику скорой расплаты. Она угрожает своим взрослым парнем. Звучит не очень правдоподобно, ведь я знаю, меня считают славным безобидным парнем, который и мухи не обидит. Эта Л. точно не станет натравливать на меня своих ухажеров. Злость скоро пройдёт, оставив только очередное забавное воспоминание.

С. и её молодой человек перестают ссориться. Ор подруги куда интереснее. На вопрос: «Что стряслось?» — я только пьяно смеюсь, кивая в сторону обиженной и обожженной.

Как только им становится понятно, в чём беда — гиены начинают смеяться хлеще моего. Попутно С. успокаивает подругу. Именно. Всё будет хорошо, девочка, волосы имеют свойство расти.

Градус спадает. Я натыкаюсь на собственный скрытый умысел в совершении такой пакости, лишь бы не сближаться с этим пьяным и глупым существом слишком близко.

Субстанция сложных слов,

и липкая дрожь в момент осквернения.

Или мне страшно делать шаг? Наши губы с лёгкостью могли бы соприкоснуться. Сцепиться в агонии ради забавы — частое явление. Но почему подобные игры смущают меня?

Фантазии словно завладели мною. Виртуальная реальность, где имеющаяся чувственность и моя физическая самовлюбленная фигура возвышается над спародированными женскими телами, не желая видеть их в настоящей, той самой другой скучной реальности.

Одно чудо я потерял — невинность перед знанием. Теперь же встаёт выбор: продолжить падать, разочаровываясь, либо остановиться в прогрессе, оставив всё, как есть.

Темнеет. Собираюсь уходить домой. Отбившаяся от рук Л. залетает одна в грузовой лифт, уезжая на пару этажей вверх. Кнопка «стоп» задерживается. Когда она приезжает назад — в углу кабины блестит лужа её мочи.

С. и гопник смеются. Я же погружаюсь в воспоминания об Э., которая вытворяла подобные трюки без умысла. Низ живота тянет. Мерзость к такому поступку смешивается с неподконтрольным желанием. Теперь я точно знаю, какие фантазии этим вечером не позволят свернуть с колеи зацикленного греха.

Пока спускаемся — пропитываюсь морскими парами. Смотрю на изуродованное косметикой лицо Л., думая о том, как хорошо было бы связать её, периодически причиняя боль, после совершая всякое.

Такие идеи часто преследовали меня в подростковом возрасте. И прежде, чем начать осуждать, предлагаю учесть факт, что в реальной жизни насилие для меня всегда было и будет табу, возведённое в статус невозможного.

Сама мысль совершить насильственные действия в реальной жизни — омерзительна, зато симуляция… эта фантастика, которую мозг может в любой момент воссоздать в деталях, помочь моментально ощутить физический восторг — будоражила меня. Легальная возможность прожить запретное без последствий и жертв.

Это ещё одна причина, почему с каждым годом реальная жизнь теряла какой-либо интерес, придавая доминирующее значение вымыслу. Ведь на листах я мог делать, что захочу и когда захочу. Такой выбор даровал мне новую надежду на свободу.

Чужие тела — запрет. Своё хоть бей –

не хочу, но могу и буду.

Конец эпох. Начало новых.

Природа насилия завораживает. Разумеется, как и любого человека — она пугает меня. Боязнь стать жертвой и очередным некрологом в газетах преследуют думы, заставляя соблюдать мнимую осторожность.

Общество страшится и порицает подобные акты,