Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

бы очень даже интересно.

— Он действительно так говорил? — спросила Таппенс. — Ну что ж, нам это тоже интересно. Ты должен вспомнить, что именно он говорил, на что намекал, потому что это поможет нам выяснить, кто его убил. Ведь его убили, верно? Это же не просто несчастный случай, так ведь?

— Мы поначалу думали, что он просто умер, ведь ему иногда делалось плохо с сердцем, он падал, у него кружилась голова и все такое. А оказалось — я ведь был на дознании, — что все это не просто, что его нарочно убили.

— Да, — сказала Таппенс, — я думаю, что это было сделано нарочно.

— А вы не знаете, почему? — спросил Генри.

Таппенс посмотрела на мальчика. Ей в этот момент показалось, что оба они — и она и Генри — полицейские ищейки, идущие по одному и тому же следу.

— Я думаю, что это было сделано нарочно, и мне кажется, что и тебе, его родственнику, и мне было бы очень важно узнать, кто совершил это скверное, жестокое дело. Впрочем, может быть, ты уже знаешь, Генри, или у тебя есть догадки на этот счет?

— Не то чтобы догадки, их у меня нет. Но, вы понимаете, ведь у человека есть уши, и он слышит, и я знаю людей, про которых дядя Айзи иногда говорит… говорил, что у них против него есть зуб, и говорил, что это из-за того, что он про них слишком много знает, а в особенности про то, что известно им самим, и о том, что когда-то случилось. Но, понимаете, разговоры все время шли о человеке, который давным-давно помер, так что невозможно во всем разобраться, понять и запомнить.

— Но все равно, — сказала Таппенс, — тебе придется нам помочь, Генри.

— Вы хотите сказать, что позволите мне в этом участвовать?

— Да, — сказала Таппенс. — В особенности если ты умеешь держать язык за зубами. Сказать о том, что разузнаешь, можно только мне, но ни в коем случае нельзя делиться с друзьями, потому что тогда это станет известно везде и всюду.

— Понимаю. Ведь убийцы могут что-то прознать, и они станут охотиться за вами и мистером Бересфордом, верно?

— Вполне возможно. И мне бы этого очень не хотелось.

— Ясно-понятно, — сказал Генри. — Послушайте, если я что узнаю или найду, я приду к вам и спрошу, нет ли у вас какой работы. Ладно так будет? И тогда расскажу вам, что узнал, и никто нас не услышит. Вот только сейчас я пока ничего не знаю. Но у меня, видите ли, есть друзья. — Он расправил плечи и напустил на себя важный вид — видел, наверное, такое по телевизору. — Я знаю, что к чему. Люди-то ничего не подозревают, а я все равно знаю, что к чему. Они не думают, что я слушаю, понимаете, а сами возьмут да и скажут… ну, вы понимаете, если сидеть тихо и молчать, то много чего можно услышать. А все это, наверное, очень важно, да?

— Да, — подтвердила Таппенс, — да, очень важно. Но мы должны быть осторожны, Генри. Ты это понимаешь?

— Ну конечно. Я обязательно буду осторожным. Так, что осторожнее не бывает. А он ведь очень много чего знал про это место, — продолжал Генри. — Я имею в виду дядю Айзека.

— Ты говоришь о доме и о саде?

— Точно. Он знал разные истории, понимаете? Люди видели, кто куда приходил, кто что делал с разными предметами, кто с кем встречался и где это было. И где у них захоронки. Иногда он про это говорил. Мать-то, конечно, особо не прислушивалась. Считала, что все это одни глупости. Джонни — это мой старший брат — тоже считал, что это глупости, и не слушал. А я вот слушал, и Кларенс тоже, ему было интересно. Он, понимаете, любит всякие такие фильмы. Он мне так и говорил: «Чак, это точно как в фильме». И мы часто говорили об этих вещах.

— А тебе не приходилось слышать о женщине, которую звали Мери Джордан?

— Конечно, я слышал. Она была немка и шпионка, верно? Вызнавала секреты у морских офицеров, да?

— Да, кажется, что-то в этом роде, — сказала Таппенс, мысленно прося прощения у покойной Мери Джордан, однако считая, что спокойнее придерживаться именно этой версии.

— Она, верно, была хорошенькая, а? Даже, наверное, красивая.

— Право, не знаю, — сказала Таппенс. — Ведь мне было года три от роду, когда она умерла.

— Да, конечно, наверное, так. Но о ней и сейчас иногда говорят, я сам слышал.

— Как ты тяжело дышишь, у тебя взволнованный вид, — сказал Томми, когда его жена, все еще одетая для работы в саду, вошла через боковую дверь, едва переводя дыхание.

— Я действительно немного волнуюсь, — призналась Таппенс.

— Не слишком переутомилась в саду?

— Нет. По правде говоря, я вообще ничего не делала. Просто стояла у грядки с салатом и разговаривала… разговаривала с… называй его как хочешь.

— Кто же это был?

— Мальчик, — сказала Таппенс. — Мальчик.

— Он пришел предложить свою помощь в саду?

— Не совсем. Это, конечно, было бы очень кстати, но, к сожалению, нет. Он пришел выразить свое восхищение.

— Нашим садом?

— Нет. Мною.

— Тобой?

— Это тебя так удивляет? — лукаво спросила Таппенс. — Пожалуйста, не задавай вопросов. Однако должна признать, bonnes bouches[177] происходят тогда, когда их меньше всего ожидаешь.

— Ах вот как. Так что же вызвало его восхищение? Твоя красота или твой рабочий комбинезон?

— Мое прошлое.

— Твое прошлое?

— Да. Он был просто потрясен, когда узнал, что я, как он вежливо выразился, та самая леди, которая в прошлую войну разоблачила немецкого шпиона. Того, кто выдавал себя за капитана в отставке, хотя никогда им не был.

— Господи, твоя святая воля! — воскликнул Томми. — Снова «Н или М?»! Неужели же это никогда не забудется, так, чтобы можно было жить спокойно?

— Ну, я не уверена, что мне хочется все это забыть, — сказала Таппенс. — Зачем забывать? Если ты когда-то была знаменитой актрисой, то всегда приятно, когда тебе об этом напоминают.

— Да, понимаю, что ты хочешь сказать.

— И я думаю, что это может оказаться весьма полезным, принимая во внимание то, что мы собираемся делать.

— Ты говоришь, это мальчик. Сколько ему лет?

— Да лет десять-двенадцать, как мне кажется. По виду ему не больше десяти, но я думаю, что ему двенадцать. И у него есть приятель, которого зовут Кларенс.

— А какое это имеет значение?

— В данный момент никакого, — сказала Таппенс, — но он и Кларенс действуют заодно и, насколько я понимаю, готовы поступить в наше