Дети города-героя - Ю. Бродицкая

конвоем отправить к родителям. Мишка испугался позора, дал честное пионерское дойти до дому сам.

В ноябре ему пришлось развязать свой мешок. Объяснять маме, откуда появились сухари, не стал. Сказал только:

— Можешь быть спокойна. Эти сухари самые честные.

В третий раз Мишка пошел на фронт зимой. К этому времени его организм находился на той кризисной точке, когда голод уже не мучил. Ноги распухли и с трудом влезали в старые отцовские валенки.

В кармане у Мишки лежал документ, предъявив который он не мог получить отказа.

У дома встретил братьев Курочкиных. Они тоже собрались в поход. Только маршрут у них был иной. Костя и Алеша шли за дровами.

Мишка сказал им:

— Все. Ухожу на фронт окончательно.

Младший Курочкин молчал. Разговаривали старшие.

— Без привалов не дойти. А сядешь… Сам понимаешь. Надо до весны потерпеть.

— Не могу.

— Можешь. До весны точно можешь.

Мишка не спорил. Он показал Косте письмо. Нет, не обычный солдатский треугольник, — конверт, а на нем буквы, отпечатанные на машинке. Письмо адресовалось Мишкиной маме и начиналось такими частыми в те годы непоправимо безысходными словами: «…до конца выполняя свой долг перед Родиной…»

— А мамка не знает?

— Ясное дело. — Мишка вздохнул, и не прощаясь, пошел в сторону Международного проспекта.

Житейски мудрый Костя оказался прав. До передовой Мишка не добрался. Не хватило сил.

До того января, когда необстрелянный солдат Михаил Топа́й пойдет в свою первую атаку, оставалось два года. Атака эта была малой частицей главного удара по врагу со стороны Пулкова, а главный удар — частью огромного победного наступления.

27 января 1944 года триста двадцать четыре орудия салютовали победителям, полностью освободившим Ленинград от вражеской блокады и артиллерийских обстрелов.

Победителям… Значит, и нашему Мишке.

Теперь, вспоминая блокаду, мы говорим о тринадцатилетних и пятнадцатилетних мальчишках, вставших к станку, как о героях.

И это правда. Но правда и другое. Ленинградские мальчишки подвигом это не считали.

Попасть на фронт было высшим идеалом всех ребят, в том числе и юных токарей.

Костя Курочкин исключения не составлял. Вместе с Мишкой они готовились к первому походу на фронт. Но в самый последний момент Мишка отказал ему из соображений конспирации.

Во второй раз Костя не пошел сам из-за Алешки: братья остались одни. Костю приняли на токарный участок, где еще недавно работала тетка.

Мальчишкам с Выборгской было легче — заводы рядом. Косте приходилось огибать огромные кварталы, проходить десятки улиц. Правда, зимой путь стал почти прямым — через замерзшую Неву к самому вокзалу. Одна беда: на преодоление обледеневшего, крутого берега тратилось слишком много сил.

На Алеше лежало домашнее хозяйство. Как это ни странно звучит, забот стало куда больше, чем до войны. Алешка вставал первым, чтобы выкупить хлеб. Вообще-то Косте было удобнее получать свой паек в депо. Там и титан с горячей водой рядом. Но на его глазах погибало слишком много людей, для которых обязанность двигаться переставала существовать. И он не позволял младшему брату оставаться без обязанностей. Была и еще одна причина: пусть Алешка съест по дороге довесок.

Алешка не съедал, даже если их оказывалось два или три. Возвращаясь из булочной, он отводил взгляд от своих рук, от мерзлых фиолетовых кусочков хлеба. Днем он запрягался в санки и ехал за водой. Отдыхая на каждой площадке, тащил чайники на четвертый этаж.

Труднее всего получалось с топливом. В тот январский день, когда Мишка Топа́й получил похоронку, братья отправились за дровами вместе. Алешка разведал, что ломают бывшее кафе. Находилось оно в Таврическом саду на том самом месте, где сейчас высится здание панорамного кинотеатра. Путь немалый. К солидным доскам ребята опоздали. Остались разнокалиберные рейки, обледеневшие куски фанеры. Собирались они легко, а вот уложить их на санки… Мешки взять не догадались, а из-под веревок все сыпалось. Санки притащили к дому ночью. Не сговариваясь, зашли в Мишкину квартиру и оставили в комнате охапку реек.

Если б ребята знали, что их неожиданная забота скажет Мишкиной матери то, что должна была сказать похоронка!..

Курочкины держались до февраля молодцами. Паек увеличили, впереди ждало весеннее тепло. И тут Алешка потерял карточки — свою иждивенческую и Костину — рабочую.

Костя не кричал, не ругал брата. Случилось самое худшее, самое неожиданное — он разревелся. Алешка забрался в угол и, боясь пошевелиться, не мигая смотрел на опущенную голову, на вздрагивающие плечи своего единственного близкого человека. Минуты опасного расслабления прошли. Костя оделся, чтобы идти на работу. И вдруг почувствовал — ноги не слушаются.

Братья слегли.

И наверное, не встали бы, не войди в их комнату политрук роты Галя Исаенко.

Галю назначили вожатой в 6–б за год до войны. У нее оказалось множество достоинств. Она умела внимательно слушать ребят не только на пионерских сборах. Она говорила с ними совсем не так, как говорят взрослые. Она никогда не приказывала. Но любая ее просьба выполнялась как приказ. В ее речи звучал легкий украинский акцент. Она даже самой обычной фразе придавала добродушную шутливую нотку.

Галя умела петь лучше учительницы пения. И никогда не говорила: «Подпевайте». Это хотелось сделать самим. Такие уж были песни певучие. В них шелестели степные травы, плыл величественный Днепр, дышало высокое небо и почти всегда присутствовала история о любви.

А Галины ресницы, такие густые и длинные, казались специально приклеенными. Впрочем, сравнение это носит поздний характер. В те времена девушки, если не ошибаюсь, до искусственных ресниц еще не додумались.

Первыми, как и положено, ее стали боготворить девочки-шестиклассницы. Потом подошла и очередь мальчишек. Но влюблялись они в вожатую не за пение и уж конечно не за красоту. Исключение составлял Костя. В тот год он начал читать «Вечера на хуторе близ Диканьки». Все самые красивые, самые веселые гоголевские героини возникали перед ним в Галином образе.

Восторг Костиных товарищей вызвала Галина борьба за справедливость. Носила она несколько прямолинейный, но своеобразный характер. Если кто-либо, пусть даже девятиклассник, обижал ее подшефных, Галя немедленно находила обидчика. Нотаций не читала. Брала за шиворот и только один раз, но так крепко встряхивала, что даже мужское самолюбие не вызывало охоты к сопротивлению. Галя мечтала сделаться летчиком-истребителем или, по крайней мере, инструктором парашютного спорта.

Для Кости она была не только вожатой, но и соседкой по квартире. Между прочим, ей стало известно, что для покупки портфеля Костиному брату придется собирать металлолом слишком долго. Она подарила ему свой. Он служил хозяйке верой и правдой лет восемь, а выглядел почти новеньким. Девочки это умеют.

В