Другой день, другая ночь - Сара Райнер

– О!

– А что не так?

– Я бы предпочел присутствовать при вашем с ним разговоре.

– Не знала, что должна спрашивать у тебя разрешения принимать лекарства.

– Конечно, не должна.

– Отлично. Особенно если учесть, что мы разводимся.

– Что не мешает мне о тебе заботиться, Эбби.

А всего несколько минут назад мне показалось, что мы начинаем понимать друг друга, думает она.

– Между прочим, это я оплачиваю эту больницу, – ворчит Гленн.

– Что-что ты сказал?

– Я говорю, если бы не я, тебя бы сюда не приняли.

– Нет, ты сказал не так.

– Хорошо, прости, я неправильно выразился. Конечно, плачу не лично я.

– Вот именно, платит твоя страховая. И если ты вдруг не заметил, последние несколько лет я не могла работать. Иначе у меня был бы собственный полис.

– Я знаю.

Не заводись, напоминает себе Эбби. У Каллума хоть и закрыты уши, кто знает, что он там слышит?

– Иди сюда, солнышко, – обращается она к сыну, однако тот продолжает играть пультом, сидя к ней спиной.

И моментально возвращается тревога. Эбби с трудом ловит воздух; такое впечатление, что кислород не попадает в легкие.

– С тобой все нормально? – спрашивает Гленн. – Ты как-то странно дышишь.

Она жадно глотает воздух, изо всех сил пытаясь умерить тревогу, хотя и чувствует, что вот-вот задохнется. Спокойнее, спокойнее. Это всего лишь физическая реакция. Представь свои мысли в виде умственных событий, которые приходят и уходят, как облака в небе… Ее трясет с ног до головы.

– Эй, – говорит Гленн, – Каллум, осторожнее, дружище. Дай маме присесть, а?

Как сквозь туман Эбби ощущает, что от отчаяния колотит себя по рукам. Гленн встает и помогает ей добраться до дивана. Ей хочется бежать отсюда, кричать, выпросить еще диазепама – что угодно, лишь бы прекратила сжиматься эта ужасная пружина.

Сделайте что-нибудь с моей неразумной головой, безмолвно умоляет она. Пожалуйста, прошу, дайте мне хоть немного спокойствия.

* * *

В этот же день, только чуть позже, Карен с детьми и Анной на садовом участке, как договаривались. Заморозки больше не грозят, и подруги полны решимости посеять горох и бобы. Однако с потеплением набирают силу костяника и одуванчики; помогать бороться с сорняками приехала Ширли.

– Бабушка, – говорит Молли, осматривая бороздки, которые им с Люком поручили сделать на грядке под горох, – почему мы никогда не были у тебя в гостях?

Ширли отрывается от прополки.

– Ах, Молли, это не потому, что я не хочу вас видеть. Просто у меня дома очень мало места, вот и все.

– В Горинге у бабушки съемная квартира, – объясняет Карен без твердой уверенности, что дочка поймет. – Но, возможно, когда-нибудь у нее будет собственное жилье.

– О, – откликается Молли, на минутку затихает в раздумьях, а затем спрашивает: – Если в квартире так тесно, может, мы посидим в саду?

– Но у меня нет сада…

– В Португалии у тебя был большой сад, – замечает Люк.

– Да. – На лице Ширли отражается печаль, затем она улыбается внуку. – Поэтому я люблю приезжать сюда и помогать вам.

– А у нас есть и сад, и участок, – хвастается Люк.

– Ну, не то чтобы сад, скорее патио, – поправляет Карен, пытаясь смягчить высказывания детей. Бедная мама, думает она.

– Почему ты не переезжаешь к нам? – спрашивает Молли. – Тогда ты могла бы нам все время помогать.

– Э-э… – Ширли растеряна. – Ты ж моя хорошая, Молли… У вас, по-моему, нет свободной комнаты. – Она бросает беспокойный взгляд на Карен.

Карен краснеет. Она захвачена врасплох и не знает, что сказать.

Немного погодя к сажающей фасоль Карен подходит Анна.

– Было неловко, – шепчет она.

– Что?

– Когда Молли попросила твою маму переехать к вам.

– Знаю. – Карен оглядывается посмотреть, не слышат ли их Ширли с детьми. Они увлечены разговором на дальнем краю участка. – И как только малыши соображают быстрее нас? Я все раздумывала, спрашивать ее о дальнейших планах или нет.

Анна замирает с совком в руке и смотрит на Карен. В ее глазах тревога.

– Надеюсь, ты не собираешься на полном серьезе звать ее к себе.

– Почему нет?

– Вы обе еще не оправились после смерти твоего отца.

– Да, но…

– Вряд ли ты сейчас способна ясно мыслить. И она тоже.

– Может быть…

– Дорогая подруга, мне что, объяснить тебе доходчивее? У тебя на руках и без того двое маленьких детей, а доход ограничен. Знаю, программа в Мериленде помогает тебе выкарабкаться. Я просто боюсь – извини за откровенность, – что ты слишком спешишь.

Карен улыбается.

– Если бы мне мешала твоя откровенность, я бы уже давно прекратила с тобой общение.

– После смерти Саймона ты превосходно справлялась – бог видит, тут мне до тебя очень далеко.

– Спасибо, – говорит Карен. От Анны редко услышишь комплимент, поэтому она удивлена.

– И ты – фантастическая мама для Молли и Люка.

– Я всего лишь делала то, что сделала бы любая мать.

– Ну, не знаю. Только речь сейчас не об этом. Ты сама мне рассказывала, что смерть отца выбила тебя из колеи. У меня душа болит за тебя. Ради всего святого, у тебя и у самой болит за себя душа. Ты лечишься от депрессии. Последнее, что тебе сейчас нужно, это взвалить на себя что-нибудь еще.

– Но это не что-нибудь. Это моя мама…

Карен вспоминает эпизод с Джонни, произошедший в понедельник в конце занятия. Он объяснял, как определение приоритетов влияет на достижение целей.

«Помните, что говорят стюардессы, рассказывая о технике безопасности перед полетом? «Если вы сопровождаете ребенка, сначала наденьте кислородную маску на себя и только затем на ребенка».

Кивнули все, кроме Карен. «Всегда считала, что это противоречит здравому смыслу, – заметила она. – Я бы сначала бросилась спасать детей».

«Дело в том, что если самолет падает и кислород кончается, то, чтобы спасти детей, вам самой нужно быть в маске, – ответил Джонни. – О чем это говорит, а?»

В тот момент Карен не совсем поняла, что он хочет сказать, но вмешалась Рита: «Если мы не заботимся о себе, мы не сможем заботиться о других?»

– Наверное, я понимаю, к чему ты клонишь, – медленно говорит Карен Анне.

И все-таки, думает она, я не могу с этим всецело согласиться. После всего, что мне пришлось пережить, я гораздо лучше лажу со своей матерью, чем большинство взрослых дочерей.

Она на мгновение замирает и прислушивается к разговору в дальнем конце садового участка. Уловить слова Молли и Люка невозможно, ей слышно лишь, как отличаются звонкие, живые голоса детей от размеренного тона матери – их разделяют поколения. Они любят быть вместе. Как хорошо, что общение друг с другом приносит им радость, думает она. Если мама хочет переехать к нам, а Молли и Люк хотят жить с ней, кто я такая, чтобы им запрещать?

22

Несмотря на пожелание от Эбби хорошего сна, Майкл не выспался, и не только в понедельник, но и вообще ни разу на этой неделе. С каждым днем ему здесь все проще, он понемногу привыкает к распорядку, но все равно предпочитает одиночество, и в пятницу они с Троем сидят в неловком молчании в холле, дожидаясь начала занятий. Наконец – впервые с понедельника – появляется Карен, и напряженность проходит.

– Привет, – говорит она, улыбаясь обоим, садится, достает из большой матерчатой сумки папку и ручку и обращается к Трою: – У вас сегодня последний день, да?

Трой кивает и морщится.

У нее хорошая память, замечает Майкл, жалея, что не спросил об этом сам. Не хотел бы я быть на его месте. Впервые за долгое время Майкл видит, что его жизнь лучше, чем у кого-то.

– Не возражаете, если я спрошу, как вы оказались здесь, в Англии? – продолжает Карен.

– Нет, конечно, – говорит Трой. – Моя часть дислоцируется в Италии, поэтому дешевле нас отправлять на лечение сюда, чем обратно в США. К тому же в ваших клиниках оно не так дорого.

Не скажи, думает Майкл. Наверняка ты предпочел бы лечиться дома. Здесь и без того тяжело, и мне было бы куда хуже вдали от семьи.

Откашлявшись, он произносит:

– Удачи, приятель. Я буду о тебе вспоминать.

– Спасибо. – Трой кивает.

Он выглядит до смерти напуганным, думает Майкл.

В холле появляется Рита и медленно бредет к своему любимому креслу. Затем входят Лилли, Колин и Эбби. Лилли в умопомрачительно короткой юбке и джемпере из ангорки, Колин по-прежнему в шлепанцах, зато Эбби сменила поношенный спортивный костюм, который не снимала все эти дни, на джинсы и веселенькую полосатую майку. Щеки у нее играют румянцем, замечает Майкл, когда она садится рядом и шепчет:

– Привет.

Неплохо, если вспомнить, в каком состоянии она сюда поступила. Приятно видеть, что ей уже лучше. Наконец, появляются еще двое, которых Майкл не помнит: мужчина средних лет с обветренным лицом и молодая женщина с копной курчавых ярко-розовых волос. Лет ей, судя по всему, не больше, чем дочери Майкла.

– Привет, – говорит Лилли и протягивает ей руку. – Меня зовут Лилли. А тебя?