Сметенные ураганом - Татьяна Осипцова

– Откуда взялась такая сумма, если она занимала три тысячи? И еще, она просила рубли, а вы всучили ей доллары!

– Но она ведь не отказалась? И подписала договор займа. Можете посмотреть. – Он порылся в ящике и протянул через стол бумагу. – Есть и расписки. Закон разрешает давать расписки на сумму, эквивалентную тысяче долларов. Первые три датированы ноябрем 1992 года. Потом ваша тетушка не отдавала деньги, а проценты росли, и она писала еще расписки. Я человек честный и законы знаю. В договоре прописаны проценты, но без расписок он был бы фикцией. Можете проверить: двадцать расписок за подписью Полины Григорьевны Ганелиной.

Света держала в руках договор, пытаясь вникнуть в смысл печатных строчек.

– А почему такие сумасшедшие проценты? Вам не стыдно обворовывать бедную женщину, живущую на одну пенсию?

– Не стоит меня оскорблять, – невозмутимо ответил хозяин кабинета. – Во-первых, не сумасшедшие, семь процентов ежемесячно – обычная ставка для долларовых займов. Во-вторых – ваша тетушка собиралась нажить значительно больше. Ее ведь вы не осуждаете? И, в-третьих – Полину Григорьевну никто не заставлял подписывать договор. Она прочитала его, все поняла и подписала. Уверяю вас, она была в здравом уме и твердой памяти.

«Зато я скоро в дурдоме окажусь», – подумала Света, перебирая теткины расписки.

– Итак, что мы будем делать? – вывел ее из транса адвокат.

Вздохнув, она спросила:

– Вы понимаете, что у моей тети нет таких денег?

– А вы думаете, это меня должно волновать? Срок договора займа истек, я могу подать в суд.

– Подавайте, – бросила Света, собираясь вставать. – Пока суд да дело…

Даже она, никогда лично не сталкивавшаяся с судебной системой, понимала, что это процесс длительный, и вряд ли присудят что-нибудь, кроме выплаты части теткиной пенсии.

– Зря иронизируете, уважаемая, – без улыбки заметил адвокат. – Во-первых, у меня связи, и мой иск рассмотрят быстро. Во-вторых, я человек опытный и смогу представить дело так, что вашу родственницу обвинят в мошенничестве, а это уже не гражданская, а уголовная статья. И тетушка ваша окажется в тюрьме.

Света от возмущения онемела. Тетю Полю – к уголовникам?

– Я сумею доказать, что Полина Григорьевна Ганелина брала у меня взаймы, не предполагая отдавать деньги, – вкрадчиво заверил Станислав Андреевич, – а это классифицируется как мошенничество.

– Да как вам не стыдно? – гневно воскликнула она.

Ни один мускул на лице адвоката не дрогнул. Голос его звучал ровно:

– На самом деле мне не хочется доводить до суда. Я очень надеюсь, что ваша тетушка или вы вернете деньги.

– Да откуда я их возьму? – простонала Света. – У нас всего две зарплаты, две пенсии и одна стипендия на семерых! И больше ничего нет!

– Это только кажется, что ничего нет. У вас есть приватизированная квартира, – проговорил он почти ласково. – На данный момент она стоит тридцать три тысячи долларов. Если через месяц не принесете мне двадцать тысяч – я у вас ее заберу и верну вам разницу в десять тысяч долларов. За эти деньги вы сможете купить вполне приличную однокомнатную квартиру.

– Как это вы ее отберете? – возмутилась Света.

– Поверьте, есть способы. И очень скоро вы это узнаете. Я думаю, вы все поняли? Разрешите вас проводить.

Светлана была настолько выбита из колеи, что не заметила, как очутилась в своей квартире. Она готова была убить старуху, по своей глупости загнавшую семью в долговую яму, и в бешенстве бросилась к комнате тетушки, но на пороге, приложив палец к губам, ее остановила Маня.

– Т-сс, там врач. У тети давление очень высокое, боюсь, придется в больницу класть.

Глядя на встревоженное лицо подруги, Света не решилась сказать, что натворила тетя Поля. А ей необходимо было излить душу, располовинить еще одну ношу, навалившуюся на измученные плечи. С мамой поговорить? Бессмысленно. Только разволнуется, еще и у нее давление подскочит… Сонька с институтом в колхозе. Слава богу, теперь студентов не даром гоняют, а за деньги, пусть и небольшие. Миша? Он вот-вот придет с работы… Ну, конечно же, Миша! Он придумает что-нибудь, ведь он мужчина. Не может быть, чтобы он не придумал.

Встав у окна, Света смотрела во двор, пока из подворотни не показалась высокая, слегка сутулая фигура. Накинув кофточку, она выбежала из квартиры.

– Света? – удивился Михаил, увидев ее на лестничной площадке. – Уже на работу?

– Нет. Нам надо поговорить.

– Светочка. – Он старательно отводил взгляд. – Не надо нам с тобой…

– Я не об этом. Отойдем в сторону.

Она потянула его за руку к площадке между этажами и затащила в угол за выступом стены.

– Миша, у нас беда. Тетя Поля задолжала огромные деньги…

И она, сбиваясь на проклятия в адрес тетушки и гнусного адвоката, рассказала все. Он слушал печально, глядя мимо.

– Миша, что делать-то?

– Я не знаю, – покачал он головой.

– Как – не знаешь? Придумай что-нибудь!

– Я ничем не могу помочь, Светочка. Я банкрот.

– Да понятно, что у тебя денег нет. Придумай, как их найти!

– Света, я банкрот не только в смысле денег. Я кругом банкрот. У меня нет приличного заработка, нет связей, нет перспектив… Я вообще не понимаю ничего в этой новой жизни. Я не вписываюсь в нее! Не приспособился и не знаю, сумею ли… Вот ты сказала – двадцать тысяч долларов – квартира стоит тридцать три. А я до сих пор не представляю, что квартира может стоить таких денег. Вообще не понимаю, как она может что-то стоить, если нам ее предоставило государство… Я восемь месяцев как вернулся, а многих слов не знаю. Они появились без меня. И вся эта жизнь с ее погоней за деньгами, бесчестностью, беспринципностью, равнодушием, насилием – она мне непонятна и чужда! Я как инопланетянин в этой стране. Со мной люди на работе разговаривают, а мне хочется крикнуть: очнитесь, что вы делаете, как вы живете?

Она раздраженно пожала плечами.

– Миша, конечно, тебе тяжело, но я не о том…

– Света, я не понимаю этой новой жизни и поэтому не могу помочь тебе. Я мысленно еще в той стране, где воров презирали, а не завидовали им, где не было нищих и беспризорников, где каждому было гарантировано право на жилье, на работу и бесплатное образование… Ты можешь сказать, что не все жили одинаково, что я вырос в тепличных условиях партийных распределителей… Но, Светочка, разве когда-нибудь – в той, ушедшей жизни – ты чувствовала себя такой незащищенной?

– Нет, конечно… – тихо промолвила она, опуская голову.

Она вспомнила свою беззаботную юность: танцы, театры, турпоходы. По сравнению с ней последние шесть лет кажутся настоящей каторгой.

– Нет, – повторила она, тяжело вздохнув.

– Когда я смотрю вокруг и вижу эти наглые рожи в кожаных куртках или малиновых пиджаках, когда вижу, во что превратился наш город и люди, живущие в нем, мне хочется бежать!

– Бежать… – эхом повторила Света и вдруг встрепенулась.

Бежать! Ей самой не раз хотелось бросить все и бежать куда глаза глядят, чтобы ее не нашли и оставили наконец в покое.

– Давай убежим вместе, Мишенька, – торопливо заговорила она. – Я тоже не могу так жить, я до смерти устала заботиться обо всем, думать постоянно за всех, работать на них. Давай уедем вдвоем, а они уж тут пусть как знают. Как-нибудь выкрутятся… Давай уедем в какой-нибудь далекий город и там начнем все заново. Я буду работать, да я горы ради тебя сверну, Мишенька! Мы встанем на ноги, со временем разбогатеем… Ведь ты любишь меня, Миша…

Он поморщился, как от боли, хотел прервать ее, но она не дала:

– Пусть ты и Маню любишь, как друга… Но меня-то ты любишь сильнее… Я же чувствую… Когда ты глядишь на меня, у меня все внутри переворачивается, так я хочу быть с тобой!

– Света, неужели ты думаешь, что я могу бросить Маню с моим ребенком на произвол судьбы? Даже если бы не любил ее… Да и ты, разве ты можешь бросить свою мать, сестру и…

– Я всех брошу ради тебя! – перебила она.

Он сделал шаг, пристально глядя ей в глаза, она ждала, что он обнимет и скажет: «Я все сделаю так, как ты хочешь». Но он лишь коснулся ее плеча и похлопал легонько.

– Ты так говоришь, потому что слишком устала. Ты столько лет тащила все на себе…

– Уедем, нас ничто здесь не держит, – упрямо повторила Света, заглядывая ему в лицо.

– Ничто, – тихо отозвался он, – кроме совести и чувства долга.

Она смотрела на его тронутые сединой светлые волосы, на глубокую складку меж бровей, на твердо сжатый рот и серые глаза, в которых ничего, абсолютно ничего не отражалось, и в эту минуту поняла, что никогда он с ней не уедет. В разочаровании она уткнулась лицом ему в плечо и горько заплакала. Михаил впервые в жизни видел, как Света плачет. Он вообще не думал, что она, такая сильная и волевая, способна плакать. Он погладил ее по голове и обнял, шепча:

– Светочка, не плачь… Ты самая мужественная девочка на свете и не должна плакать! Не надо, успокойся…