Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу

Ллойд с его приятным музыкальным голосом.

– Вита, – восхищенно проговорила Долли; довольно смело, подумала я, не всех взрослых она так просто решалась назвать по имени, – какой прелестный стол.

Мы сели за стол, Ролло налил еще шампанского, а Вита принесла креветочный коктейль в широких бокалах. Тот был красиво сервирован: салат и морепродукты утопали в бледно-розовом соусе с перечными крапинками, а одна большая креветка висела на бортике каждого бокала, как вопросительный знак. Я читала главу о столовых приборах в книге про этикет и прекрасно знала, какие вилки и ножи с каким блюдом положено использовать. Все остальные, включая Долли, уверенно взяли нож и вилку, лежащие дальше всего от тарелки, и я почувствовала, будто мы все прошли тайное испытание.

– Очень вкусно, Вита, – сказала я. – Из чего этот соус? – закуска состояла только из пастельных зеленых и розовых тонов и на вкус была нежной, кремовой; никакой остроты.

– О, это не я готовила, – весело ответила она. – Я не готовлю. Ролс почти всё сделал сам. И сегодня он распаковал почти все коробки. Правда, дорогой?

– Почти всё? – Ролс вскинул бровь и улыбнулся. – Если я приготовил почти всё, что же приготовила ты, Ви?

Он называл ее «Ви» и ни разу не назвал полным именем. Или «Ви», или «Квини»[3]: он произносил эти прозвища нежно, с улыбкой, как ласковую шутку, понятную только им двоим. А я никак не могла понять, чем этот чопорный мужчина с тонкими усиками мог заинтересовать мою Виту, словоохотливую и темпераментную, которая радовалась своим оплошностям и обращала на них всеобщее внимание. Она подошла к Ролсу, наклонилась и прошептала что-то ему на ухо. Они вели себя так непринужденно и расслабленно, словно прожили вместе всю жизнь и у них не осталось друг от друга никаких секретов.

– Чем ты сегодня занималась? – спросила я Виту, удивившись, что Ролло такой хозяйственный.

Та наклонилась ко мне и накрыла мою руку своей ладонью. Скучающе пожала плечами и произнесла:

– Я всегда ложусь вздремнуть и долго принимаю ванну перед ужином. Я так привыкла; не вижу смысла ничего менять.

– Вскоре ты поймешь, Сандей, что Вита все делает по-своему и никто не убедит ее делать иначе, – он рассмеялся, но лицо его жены оставалось серьезным. – Как тебе дом, Сандей? – спросил Ролло. – Вы с Долли, наверно, тут уже бывали? В гостях у Тома и его жены.

– Мы с Томом так близко не знакомы. То есть мы знаем, кто он, но не общаемся, – ответила я.

– Вот странно, да, Ролс? – сказала Вита. – А мы всех знаем и со всеми общаемся, – в ее голосе сквозило смутное недоумение, словно речь шла о любопытном, но неконтролируемом природном феномене. – Я вечно сую везде свой любопытный нос, да?

– Ты? Квини, да ты просто кошмар, – он замолчал и ласково ей улыбнулся, словно это было признание в любви. Но она его не слышала, она уже отвлеклась и хохотала с Долли. – Одно качество в Томе меня восхищает, – продолжал Ролло, – его благотворительная работа. Он дружит с Эдом Тэйлором, между прочим. В прошлом году устраивал благотворительный ужин в банке. Для «Лейквью» И до этого устраивал несколько таких ужинов, но в прошлом году было что-то фантастическое. Очень весело. А ты знаешь Эда? Хозяина «Лейквью»?

Тогда я еще не понимала, что в мире Виты и Ролла все были друг с другом знакомы. Их круг общения был насквозь пронизан взаимосвязями: все учились в одних и тех же школах и университетах, ездили в отпуск на одни и те же модные курорты, ходили на одни и те же вечеринки, охотились в одних и тех же угодьях, и всегда, всегда, всегда находился какой-нибудь дальний родственник, готовый познакомить их с нужным человеком. До встречи с Витой я и не догадывалась, что знакомства могут принести больше пользы, чем вреда. Тогда я еще не понимала, что с людьми можно обращаться как с музыкальными инструментами, заставляя их извлекать любой нужный тебе звук.

Я рассеянно кивнула в ответ на вопрос Ролло, и, удовлетворившись полученным ответом, он продолжал:

– Эд – широкая душа, скажи? Он берет всех детей, даже тех, кого не принимают другие детские дома, и бдит традиции, не то что эти современные приюты. В современных интернатах сейчас принято к каждому ребенку приставить психолога, а к учителям обращаться по имени, это мне Эд рассказал. Он, разумеется, более консервативен. И они с женой очень-очень любят этих детей.

Я видела Эдварда Тэйлора только один раз на публичной лекции в ратуше в декабре прошлого года. Лекция называлась «История “Лейквью”». Накануне по городу прокатился слух, что вечером мистер Тэйлор объявит о своем преждевременном выходе на пенсию из-за мелкого административного правонарушения. Было ли это правдой или нет, мы не знали, но все присутствующие на лекции были на стороне мистера Тэйлора и ощущали необходимость поддержать нашего трудолюбивого земляка, подвергшегося нападкам со стороны неблагодарного городского совета. Эд был обаятельным мужчиной с благородной выправкой и властным голосом аристократа. Высокий, как Ролло, в таком же безупречно пошитом костюме; они могли бы быть братьями, и, естественно, их легко было представить коллегами или приятелями. В день лекции в ратуше было не протолкнуться. В «Лейквью» жили незнакомые нам дети; они держались особняком, учились на территории и почти никогда не выходили за ее пределы. Поговаривали, что среди этих детей много прилежных и творчески одаренных, поэтому нам, местным, естественно, было любопытно о них узнать.

На сцене сидел управляющий приютом из городской администрации – маленький сильно потеющий человечек в светло-желтой рубашке и молодая кроткого вида женщина, которую коротко представили как учительницу домоводства и физкультуры. Оба угрюмо смотрела на спину мистера Тэйлора, пока тот расхаживал по сцене. «Масоны!» – шептал сидевший рядом со мной мужчина, как будто я спрашивала его мнения по поводу содержания лекции. Его жена сжимала его локоть и неодобрительно качала головой. Я вежливо улыбалась и смотрела прямо перед собой, но сосед продолжал бесшумно шевелить губами и произносить это слово, вскидывая брови и многозначительно кивая на сцену, словно, узнав эту новую информацию, я должна была что-то сделать.

Мистер Тэйлор рассказывал о «Лейквью» и важности благотворительной деятельности в христианской общине. Он ни слова не сказал о девочке-подростке, полгода назад утонувшей в озере; впоследствии в местной газете написали, что та была воспитанницей интерната. Мистер Тэйлор сказал, что дети учились в интернате по одной причине: им отказали в местных школах. При этом он обвел присутствующих широким жестом, и мы все вжались в кресла и