Секретные поручения - Данил Корецкий

— Ты идешь? — спросил Денис у Бернадской.

— Чуть позже. Мне еще надо завизировать интервью.

«В который раз?» — подумал он. Светку ждал облом. Все визирования на сегодня закончились, через несколько минут Винса, как и других «пургенов», возьмут за жопу, и их самих можно будет «визировать».

— Тогда счастливо. И желаю успеха.

Из номера появился еще один человек в маске и зычным голосом приказал всем разойтись. Его послушались, толпа стала рассасываться. Голос показался Денису знакомым. Когда маска повернулась в его сторону и сквозь круглую прорезь в черной ткани вверх-вниз метнулось белое веко, он понял, что это Мамонт. И с трудом сдержал радостную улыбку.

* * *

Оказалось, что сегодня прачечная и что Денис опоздал. Он прибежал туда, когда мать собиралась полоскать белье и набирала в широкой проржавевшей ванне крахмал.

Чемодан с бельем она, естественно, перла через весь город сама.

— Извини, — сказал Денис, забирая у нее здоровенный, на полведра, половник. — Совсем из головы вылетело.

— Ты бы хоть пиджак свой снял, — сказала мама. — Весь в пятнах будет.

— Потом.

— Бессовестный.

— Я забыл, ма. Честно.

Поход в прачечную — элемент ритуала под названием «хороший сын». Точнее, один из многочисленных элементов. «Хороший сын помогает убирать в квартире» — сколько Денис себя помнил, он мыл полы по понедельникам и четвергам. «Хороший сын помогает по хозяйству» — хлеб, молоко и картошка тоже всегда были на нем. Но прачечная — гораздо главнее: это действо наглядней остальных. В последний год не всегда получалось исполнить четверговый долг по уборке, потому что по четвергам чаще всего собирался отряд. Частенько случалось, что он забывал купить хлеб или откладывал на вечер покупку молока, а вечером молока почти никогда не бывало…

Эти погрешности омрачали светлый облик «хорошего сына», но они оставались внутри семьи. Мать, конечно, ворчала и взывала к его совести, но без особой болезненности и надрыва: больше всего она боялась «общественного мнения».

Поэтому поход в прачечную считался основным и особо важным мероприятием, демонстрирующим всем — и дворничихе Нинке, и соседке Марии Львовне, и этому индюку Станиславу Павловичу, и прохожим, и случайно встреченным сослуживцам, и постоянным посетителям прачечной — незыблемость культивируемых в семье вечных ценностей: чистоты отношений, взаимной заботы и взаимной любви хорошей матери и хорошего сына. До сегодняшнего дня Денис ни разу не нарушил святого ритуала.

— Я встретила Маргариту Семеновну, а она и спрашивает: что же вы сегодня одна-одинешенька? И смотрит так ехидно…

Насчет «одна-одинешенька» у матери комплекс. Она пыталась «устраивать личную жизнь», но ничего не вышло. А невостребованность ранит душу больнее всего.

— Не обращай внимания, — бодро ответил Денис. — Может, мы встретим ее на обратном пути.

Он поднес ведра к гудящей стиральной машине, потом набрал еще ведро синьки. Мама сидела на чемодане, глядя в круглое окошко, за которым металось из стороны в сторону белье. На ней какое-то старое растянутое платье с кружевным воротничком, босоножки на маленьких скошенных каблучках. Босоножкам лет двадцать. Мать терпеть не может спортивные костюмы и теннисные туфли, она не наденет их даже для того, чтобы вынести мусорное ведро.

Дома, в книжном шкафу, спрятанная за томами БСЭ, лежит серебряная табакерка с выгравированной на крышке надписью: "Б-ну В. Л. Де Фернесу. От любимой. 1909 г.

". Осколок семейной легенды о двоюродном прадедушке Дениса, бароне, владельце кожевенной фабрики в Саранске. Для мамы это очень важно — так же, как и эти старомодные туфли, и платье с кружевным воротничком. Денис уверен, что если в ее руки каким-то образом попадет тысяч десять долларов, она не пойдет и не купит себе новый гардероб, а похоронит эти деньги в какой-нибудь генеалогической комиссии, откуда получит в конце концов справку о том, что ее дальний родственник в самом деле был бароном, владел кожевенной фабрикой в городе Саранске и скончался в таком-то году от паховой грыжи и сверхдозы «Шато дю Ажетмо». Да, так бы она и распорядилась десятью тысячами. Внезапно Денису пришло в голову, что час назад он мог спокойно переложить такую сумму из черной кожаной сумки в карман пиджака.

— Здесь заедает рычаг слива, — сказала мама. — Я чуть не свалилась, пока закрыла его. Ты где был?

— У меня практика началась, ма.

— Кажется, я забыла занять очередь на центрифугу, — она встала. — Пойду займу. А ты выгружай белье. И сними наконец свой пиджак. Он тебе совсем не идет.

— Классный пиджак, — сказал Денис.

— Если бы твой отец носил пиджаки в клетку, ты бы никогда не родился, мой дорогой.

— Зато он носил джинсы.

— Только дома, — возразила мама. — И только когда я была на работе. Ладно, выгружай, а то будет у нас не белье, а кровельная жесть.

— Я потом сбегаю за соком, — сказал Денис. — Ты не против?

Мать хмыкнула и покачала головой. К счастью, она не умела долго злиться. Во время ссор с отцом она всегда атаковала первая и всегда первая шла на мировую.

Когда отец погиб в восемьдесят третьем, она больше месяца ни с кем не разговаривала, кроме Дениса. Даже не здоровалась. Но это была не злость, просто ее будто оглушило. Родственники отца здорово тогда обиделись на мать. Отца порезали в электричке какие-то подонки. Он гостил у родителей, это шесть остановок от города, вечером засобирался домой, сказал: «Лена с Денисом ждут».

«Да какое там? — сказали родители. — Гляди, ночь на дворе. Оставайся!» — «Ждут», — сказал отец. Больше десятка ножевых ранений. Из-за пяти рублей с мелочью.

Следствие кончилось ничем. Месяца два говорили, что надо подождать, что есть зацепки, потом все «зацепки» отцепились и куда-то исчезли… Напоследок опер из линотдела милиции сказал, что отец был сильно выпивши. «Он здорово-таки набрался, понимаете?» Как будто это оправдывало и десяток ножевых ранений, и несостоятельность сыска.

Мать с тех пор на дух не переносит всех, кто в форме. А Денис все думал о подонках, которых так и не нашли, — и потому, наверное, пошел на юрфак. Для матери это было ударом. Она еще до сих пор от него не оправилась.

— Как будто в помойное ведро белье кладешь, — сказала мама, заглядывая внутрь центрифуги. Барабан какой-то коричневый, в потеках. Крепежный болт, что торчит по центру, расшатался, вокруг него ржавое пятно.

— Так вы будете отжимать или нет, граждане?

Женщина в цветастой косынке на голове подкатила к центрифуге свою тачку с бельем. У нее широкое раскрасневшееся лицо, непонятно — то ли она улыбается, то ли у нее просто щеки все время расползаются в стороны.

— Нет, — подумав, сказала мама. — Подождем следующую машину.

Денис без лишних слов покатил белье в конец длинной очереди.

— Здесь все машины одинаковы, ма, можно не сомневаться. Если не хуже.

Мама, скрестив руки на груди, смотрела, как женщина с расползающимся лицом быстро и сноровисто выгружала в центрифугу свои пододеяльники — такие же пестрые и цветастые, как и косынка у нее на голове.

— Можно подумать, ты часто здесь бываешь, — сказала она Денису.

* * *

— Зачем ты туда полез? Зачем сунулся в номер? — спрашивал Мамонт, и непонятно было, осуждает он его или одобряет. — У тебя была конкретная задача: сидеть и слушать, запоминать. Вмешиваться тебя никто не просил.

— Но вмешательство требовалось! А никто не шел! Вот я и полез…

— А что бы ты сделал? Один против двоих, с голыми руками на пистолет!

Денис пожал плечами.

— Не знаю… Хотя… Я и сделал! Если бы я сидел в сортире на третьем этаже.

Гном спокойно бы унес пятьдесят тысяч долларов! А я отобрал их и отдал Алешкину…

— Да? — Мамонт сильно удивился. — Они указали в рапортах, что обнаружили сумку в номере… Про тебя вообще ни слова…

— Как же так! — Денис возмущенно вскочил, но Мамонт положил на плечо тяжелую, как бревно, руку.

— Ничего особенного: все борются за показатели. Их представили к наградам. А ты что потерял? Ни звездочки очередной, ни следующей должности. Выписали бы еще сотню, так это я и так устрою!

— Да не в том дело! — с досадой сказал Денис. — Я же не за деньги… Просто все по справедливости должно быть!

— К сожалению, справедливость — самый дефицитный товар, — вздохнул Мамонт. — В этом тебе придется убеждаться всю жизнь. Но ты смелый парень! Этот Ковалевский дважды судим — за разбой и увечья. У него был «ТТ» с глушителем, и он собирался пристрелить Лагуша в ванной. Если бы ты не подоспел и не поднял шума, так бы он и сделал!

Денис довольно улыбнулся. Похвала капитана для него много значила.

Справедливость была восстановлена.

— Раз ты такой горячий, я тебя кой-чему научу, — сказал оперативник и подмигнул. — Смотри!

Молниеносным движением он выбросил вперед руку и схватил Дениса за бровь.