Презумпция виновности - Вячеслав Денисов

Против ментов Сашка никогда ничего не имел. Каждый человек волен определять свой путь в жизни. Не случись тогда по пьяной лавочке вымогательства, о котором он узнал, лишь когда их взяли, Пикулин и сейчас бы считал, что служат в милиции исключительно те, кто правду жизни и справедливость понимают лучше его, Сашки. Разуверился он только наполовину. Он видел тех, кто правду понимает действительно лучше его. Видел, как работают настоящие сыскари – грамотные, умные мужики, и Сашка уже тогда понимал, что ему до их правды, настоящей, сермяжной, далеко. Так умеют только они.

Но остальная часть – это те, кто вполне мог бы сесть быстрее его, Пикулина, и преградой для этого является лишь то, что на их плечи какой-то идиот пришил погоны. Такие вот, с позволения сказать, сыщики лупили Сашку трое суток подряд и задавали один и тот же вопрос: «Это ты убил Колосова пятого мая, Жигунова восьмого июля и Потапова третьего сентября?»

Сашка ни разу в жизни не пересекался ни с первым, ни со вторым, а о третьем мог тогда сказать лишь то, что однажды осенью сидел дома, ужинал на скорую руку – яйцами с колбасой, и по телевизору в новостях сообщали о каком-то директоре Потапове, который был расстрелян где-то из чего-то.

Троим оперуполномоченным уголовного розыска помимо вымогательства, которое, как известно, не является почетным ни для воров для отсидки, ни для сыщиков для раскрытия, хотелось выколотить из задержанного паренька явку с чем-то более внушительным.

Один так и говорил: «Слушай, Саня, далось тебе это вымогалово. Пошлая статья, авторитета ни на грош. А ты представляешь, если ты «заедешь» со «сто пятой»[4], да еще неоднократной? Тебе так и так коротать, так лучше уж лишний пятерик, да с положением, чем тот же пятерик, да в «мужиках»[5].

Пикулин отвечал всем приблизительно так же: «Ты, мент, сам подумай, какой навар случился бы, если бы ты на «красную» зону прибыл бы, да с тремя «мокрухами» – лет двадцать гоголем ходить средь лохов-взяточников, а? Красота».

За это его били, били хорошо, он еще два месяца кашлял кровью. Но ничего. Насколько ему известно от все тех же оперов, которые за пять лет его отсутствия в Холмске стали уже капитанами и операми старшими, все три убийства так и висят «темняками». Видать, охотников ходить в авторитетах на зонах нынче все меньше и меньше. А других способов превратить преступления «темные» в преступления перспективные для раскрытия местные сотрудники уголовного розыска пока не изыскали. Никто из холмчан не хочет ехать положенцем на зону – хоть убей.

Но тогда Сашке хоть говорили – возьми на себя убийство того-то, того-то и того-то, убитого там-то и во столько-то. Все конкретно, никакого тумана. А что происходит сейчас?

Нынче ищет милиция, ищет братва и, в чем сомневаться уже не приходится, – прокуратура. Причем ищут так старательно, словно именно Сашка является первопричиной того, что война на Кавказе не заканчивается, инфляция растет, а Россию не принимают в Евросоюз. На памяти Пикулина был один такой случай. Почти с таким же усердием искали холмского маньяка Айстахова. Ублюдок насиловал девочек, и его искала Генеральная прокуратура. Среди жертв оказалась дочка Паши Горемыки – холмского положенца, так братвы с фонарями в области было столько, что милиция уже не знала, что готовить в качестве ИВС, когда Айстахова найдут: то ли пустующий ангар на аэродроме, то ли бомбоубежище, оставшееся после войны.

Но тогда сработала именно прокуратура. Кащей рассказывал, что под Владимиром Айстахова словил какой-то «важняк» из прокуратуры, причем сделал это сам, без братвы и трех полков участковых инспекторов и оперов. Фамилии его Сашка, конечно, уже не помнит, много времени прошло, но в памяти та история осталась. Вот таких «красных» Пикулин уважал всегда.

А за что сейчас ищут его?

Сашка отказывается понимать. Сколько ни крутил в голове ту историю с подъехавшим до дома на Столетова пассажиром – не может догадаться, за что ему такая напасть.

Ну, взял клиента на «Полтиннике». Ну, поманежил его, пьяного, малость и повез на Столетова. Ну, обсчитал рублей на четыреста. Но кто сейчас не обсчитывает, спрашивается? Бабка на вокзале, и та старается семечек в карман насыпать чуть меньше, чем в стакане было!

Дальше что было? Дальше честный идиот по фамилии Пикулин понес мертвецу на квартиру чемоданчик, который тот оставил в машине.

Пришел. Что увидел? Клиент лежит мертвый, и чемоданчик ему как бы теперь и не нужен. Но Сашка ушел с кейсом не потому, что понял это, а по той причине, что страшно стало, и о кейсе он вспомнил, уже когда уходил огородами домой. Болтался в руке, как нарост.

Дома он кейс вскрыл – было бы странно, если бы после всего, что довелось увидеть, кейс остался невскрытым! – и что явилось предметом, который, как считал Пикулин, и послужил причиной убийства? Кирпич. Из таких строят дома, такие используют, за неимением мангала, дикари на природе, автолюбители подкладывают сей предмет под колеса, когда меняют покрышки, а отмороженные наркоманы применяют при отборе имущества у граждан.

Можно, конечно, предположить, что ценность заключалась не в содержимом, а содержащем. Замки, быть может, платиновые? Черта с два. Пикулин их ломал, поэтому может точно сказать, что замочки из стали, причем из легированной. Платина при ударе зубила не дает искр. Да и вообще, дались эти замки…

В обшивке что-то было? А что там могло быть? Подлинники документов о разделе водного пространства на востоке с подписями Шеварнадзе? Мол, выкрасть, сжечь их, и нет больше повода для входа наших рыболовецких флотилий в чужие воды?

Но как-то слабо верится в то, что инициаторы кражи доверили везти документы фраеру, который по дороге напился, как дворник, да еще и в Холмск. То, что Элиста – столица шахмат, к этому до сих пор как-то трудно привыкнуть, но вот чтобы документы стратегического значения везли в Холмск… Где из памятников лишь один, да и тот защитникам Севастополя…

Тогда что, черт побери?! Наркотики? Разбавили героин, пропитали картон створок кейса и так везли? Сашка слышал – так один вез через Шереметьевскую таможню какую-то дурь, каковой американские власти своих воинов во Вьетнаме пичкали. Засадишь под кожу – усталости как не бывало, глаза блестят, зрачки во весь экран – цвета глаз не видно, на душе как-то спокойно становится, и пуля сама врага искать начинает. Потом, правда, небольшие проблемы начинаются. Лет пять спустя. То кто-то из бывших «морских котиков» прямо посреди Пятой авеню узкоглазого поймает и задушит, а узкоглазый потом японцем оказывается, брокером, на биржу шел, углем торговать, то другой в Чайнатауне в засаде сутками сидит, сигнала от командования ждет. Словом, смешная, говорят, дурь была.

Но сколько героина или другой дури можно растворить в кейсе – сто граммов? И это подняло на ноги все светлые и темные силы города, области и столицы? Ерунда, а не версия. Такая же дурь…

Купола начали сереть, а нужная версия все не приходила.

Что могло быть схоронено в плоских, прямоугольных створках кейса? Сашка перебрал все, что имелось в резерве его нереализованной в однообразном потоке прожитых дней фантазии. Расчеты формулы настойки от рака, фотографии с томографическими результатами обследования головного мозга Джорджа Буша, подлинные результаты голосования на Украине, карта местности с точным указанием нахождения Бен Ладена – все это, едва появившись в виде предположения, тотчас размывалось и исчезало, едва Сашке на память приходил в стельку пьяный клиент. Не вязалось, не вязалось…

Вот если бы тогда допереть да поковыряться в этих створках…

И вдруг он, оторвав локоть от приспособленного для отдыха ящика, вскинул руку и посмотрел на часы. Электроника на часах выдавала: 07.06.

Еще не поздно. Мусорщики проезжают на своих гробовидных «КамАЗах» в восемь. А пока они доезжают до Сашкиного дома, идет уже десятый час. Еще не поздно…

Стряхнув с себя пыль, а с ботинок голубиный помет, он осторожно пробрался к люку, который его радушно впустил вчерашним вечером, и спустился по лестнице.

Умыться бы, зубы почистить. Сашка себя ненавидел, когда случалось выходить на улицу без обязательного ритуала в ванной. Но сейчас он вынул из кармана пластинку «Орбита», зачерпул с попутного сугроба пригоршню чистого, нападавшего ночью снега и поспешил к тому месту, где вчера оставил проклятый кейс. Мысль о том, что его могут убить и он даже не будет знать, за что, сводила его с ума.

«Бомжи, конечно, – думал он, торопясь, – уже прошлись. И не раз. Но кейс им без надобности. Во-первых, он сломан, его не продашь. Ремонту изделие не подлежит, да и незачем бомжу этим заниматься. Что он в него после починки класть будет? Во-вторых, бомж знает, что такой двухсотдолларовый кейс для него – палево неимоверное. Неизвестно, кто его держал в руке до того момента, как чемодан оказался в мусорном баке, и каково сейчас состояние здоровья владельца. Возьмешь такой, пройдешь по улице, а на перекрестке дядя постовой – хвать! Почему, гражданин, шляетесь с кейсом убитого вчера гражданина Петрова? Не вы ли, гражданин, Петрова… того… этого… Пять пуль, и все – в голову. Нет, бомж не дурак. Он знает, что можно из мусорного бака брать, а что строго воспрещается из соображений личной безопасности…»