Катастрофа отменяется - Николай Асанов

И на западном конце этой траншеи, куда побежал, спотыкаясь и поскальзываясь на мокрых, выброшенных взрывом камнях, Ованесов, тоже замелькали флажки, там спрыгивали вниз дехкане в подоткнутых за пояс халатах с кетменями и лопатами, и опять крылато полетела выбрасываемая земля.

Уразов стоял на краю траншеи, смотрел на завал, потом туда, где курились фонтанчики земли, и чувствовал то смелое освобождение от страха, которое приходит, когда видишь силу человека. Ему нравились и Малышев с его солдатами, и колхозные добровольцы, и он уже прикидывал в уме, когда победа будет достигнута полностью. Так, вероятно, полководцы в штабах обдумывали планы последних сражений с фашистскими войсками, стоя на берегах немецкой реки Шпрее, а Днепр и Волга казались столь далекими, что вспоминались не сражения на тех реках, а их ширь и простор, их величавое течение, будто и не было там сражений…

3

Малышев не любил бездеятельных людей.

Возможно, это происходило потому, что для него много лет подряд каждый день начинался трубной побудкой, затем приходили начальники, командиры, раздавали задания, приказы, сыпали команды, а то и выговоры, если он проявлял леность или — упаси боже! — сомнения в справедливости того или иного приказания, и затем все шестнадцать часов бодрствования он уже не принадлежал себе, а лишь исполнял то, что от него требовалось.

Но вот прошли годы длительной и утомительной учебы, Малышев давно уже командир и даже, как говорят характеристики, решительный, волевой, у него под командой несколько сотен людей, и он не переносит бездеятельных, безынициативных, нерадивых. Но все это относится к солдатам, к подчиненным. Какое же он имеет право думать, будто эти ученые, которых он видел каких-нибудь десять — пятнадцать минут, и есть бездеятельные люди?

А может, он относится к ним враждебно потому, что они чем-то привлекли к себе Тому? А чем? Она всю-жизнь ищет и находит героев. Какого же героя обнаружила она на этом островке среди ледников — на гляциологической станции?

То, что надо иметь характер, чтобы жить из года в год в этой почти монашеской обители среди ледников, — это нельзя не признать фактом. Конечно, можно сказать и так: ушли от жизни и отсиживаются в этой глуши. Но вряд ли это самое удобное место для «отсиживания». Пожалуй, можно найти что-нибудь и поуютнее. Однако сейчас Малышеву все отчетливее казалось, что люди эти там, на станции, не заслуживают иного определения, как бездельники.

Он пытался быть справедливым. Он поговорил о гляциологах и с Адыловым, и с Ованесовым, спросил про них и у двух аксакалов — председателей. Даже с Уразовым перебросился несколькими словами. И никто не мог ему сказать с достаточной отчетливостью, чем же они там занимаются. Прогнозом таяния ледников? Изучением гор? Но не смогли же они предсказать, даже не предсказать, а хотя бы предположить, что гора Темирхан расколется надвое и одна половина ее сползет в долину и перекроет реку. И насчет таяния они ничего, видно, не знают, потому что вдруг ледник начал колоться на части и всплывать. А это уже совсем ни к чему ни Малышеву, руководящему спасательными работами, ни людям, которых он пытается спасти от катастрофы. По-видимому, там действительно отсиживаются настоящие бездельники.

Так кто же из них показался Томе настоящим героем?

Но, задавая себе этот вопрос, он тут же понимал, что совсем не те люди возмущают его, его возмущает Тома.

На станции он приметил только красавца радиста да молоденького аспиранта, а начальник Чердынцев ему даже понравился: жестковатый, сухой, деятельный, каким и должны быть начальники. Пройдет еще несколько лет, и Малышев сам воспитает в себе эти качества. Сейчас ему еще далеко до настоящего командира. И хотя характеристики ему дают положительные, в личных беседах то командир полка, то командир дивизии нет-нет да и намекнут, что у него еще недостает чувства дистанции, которое отличает опытного офицера от молодого. Это чувство дистанции он и проявит, когда снова попадет на гляциологическую станцию. А попасть туда надо, и как можно скорее.

Уразов не стал возражать, когда Малышев сообщил, что должен вылететь на озеро: там его солдаты. И хотя сводки от сержанта поступали благополучные — женщины и дети перевезены с рудника, грузы доставлены на рудник, капитан Соболев, пробившийся таки к Ташбаю, принял и переправил эвакуированных на восток, в город, — все равно Малышев должен был навестить свой десант. И попутный вертолет под рукою, летит на рудник Коржова с медикаментами и продуктами.

Вертолетчики вылетели рано утром, когда нисходящие и восходящие токи воздуха еще чуть заметны, только изредка вертолет проваливается, словно попадает в вакуум, но все же полет приятен…

Над завалом зависли ненадолго, Малышев осматривал гребень завала, то место, где придется взрывать эту перемычку, чтобы начать спускать воду. На завале теперь каждый день дежурили альпинисты — подъем стал почти безопасным, обвал перестал дышать. Только порой как бы сами собой вдруг скатывались небольшие лавины, но работе они не вредили, солдаты уже отошли от подножия завала. А альпинисты отыскали несколько подъемов, где камень и сланцевая глина плотно слежались. Вон и палатка альпинистов, скалолазы выбежали, машут руками и альпенштоками, приветствуют пилотов. Малышев взглянул попристальнее на озеро, которое сторожат эти альпинисты, и взгляд его стал острым и сердитым.

Озеро подходило к самому краю завала.

Когда вертолетчики по просьбе Малышева опустились пониже, стало ясно: через неделю оно перехлестнет гребень этой дамбы и хлынет на кишлак.

Малышев сразу забыл, зачем он отправился на озеро. Вынул из планшета бланк радиограммы, набросал несколько строк. Он просил начальника гляциологической станции по возможности быстрее составить прогноз повышения уровня воды: должны же у гляциологов быть хоть какие-то данные о системе рек и речек, которые несли в озеро свои воды. И сообщал, что надеется получить ответ через Коржова. Сказать, что сам собирается побывать на станции, он не захотел.

Он оглядел далекий голубой горизонт, казавшийся беспредельным, хотя горы почти что рядом. Беспредельность эта была порождена цветом воды, цветом неба, и, хотя горы были отчетливо видны, все равно казалось, что озеро, как море, сливается с небом.

Он показал вертолетчикам на юг, и они пошли по южному берегу озера. Снова под ним была перворожденная пустота, еще не ставшая обиталищем ни рыбы, ни водного зверя, просто вода, словно бы дистиллированная, какая продается в аптеках, без жизни, даже без надежды на жизнь, потому что Малышев выпустит ее из плена до того, как в ней начнется жизнь. Так он решил, так он и сделает.

Но она жила, эта вода. Она плескалась о скалы и смывала с них не космическую пыль, а то, что могло стать почвой, а в воде становилось илом. Этот ил мог стать пищей для планктона. Птицы занесут сюда икринки на своих лапках и крыльях. Так дикие утки переносят жизнь из водоема в водоем на тысячи километров. Икринка тоже умеет приспособиться к путешествию.

Но все-таки оно было мертвое, это озеро, и, как все мертвое, пугало. И оно все прибывало и прибывало, так что поневоле думалось, а не перельется ли оно через край, не проломит ли тонкую стенку завала.

Даже вертолетчики, лихие парни, ползавшие над самыми горами с риском разбиться от порыва ветра, и те стремятся прижаться к берегу, словно золотая, фиолетовая, синяя гладь может вдруг всплеснуться в небо и захватить с собой их неуклюжую машину.

Через час они дотянули до Ташбая.

Береговая дорога была теперь затоплена до самого кишлака. Ташбай стал перевалочной базой: отсюда понтоны Малышева перебрасывали продукты на рудник и на гляциологическую станцию. Малышев расспросил Севостьянова о последних рейсах. Понтонеры устали, это было видно и без расспросов, но держались мужественно. И сейчас они готовились к рейсу: везли на рудник муку, а оттуда собирались забрать последних женщин. Коржову надоела война с женами, не желавшими покинуть мужей, и он объявил решительный приказ об эвакуации.

О гляциологах Севостьянов сказал, что там все в порядке: дети здоровы, а спасенный им «крестник» даже и не кашляет, продуктов туда подкинули, а перевозить ребят еще раз через все озеро не стоит — опасно. Было уже несколько ветреных дней, когда понтоны захлестывало волной, приходилось отсиживаться в разных бухтах и бухточках, а тут и отсиживаться-то трудно, того и гляди, расшибет о скалы. О Томе Севостьянов ничего не сказал, но это и к лучшему: значит, здорова.

Вертолетчики ушли на рудник Коржова, пообещав завтра прийти за Малышевым.

К Коржову Малышев и его понтонеры попали только поздно вечером. Озеро было черным, скалы словно припали к нему, и вряд ли понтонеры отыскали бы рудник, если бы не прожектор, вынесенный Коржовым к самой шахте, в гору. Прожектор, как догадался Малышев, служил не только маяком — при его свете горняки продолжали возводить защитную стенку. А вода уже плескалась у самого, ее подножия.