Катастрофа отменяется - Николай Асанов

Когда она ушла, забыв на столе бумагу, и тихо щелкнул замок в ее двери, он долго еще лежал с открытыми глазами и видел ее перед собой, безмерно гордую, радостную, победительную и в то же время целиком принадлежавшую ему, счастливую от этой принадлежности человеку, которого так долго искала и наконец нашла.

И заснул внезапно, как будто утекшую ночь отрезало ножом.

Он проснулся от резкого хлопанья дверей и возгласов:

— Ребятишек везут!

— Постучите Александру Николаевичу!

— Одеваюсь! — откликнулся он на стук в дверь, откинул штору на окне и увидел в образовавшемся за ночь новом заливе под станцией странную моторную лодку, похожую на плавучую автомашину — амфибию.

В длинном корпусе амфибии, словно зерна в спелом гранате, тесно сидели с десяток ребятишек-дошкольников, две женщины и солдат. За рулем, стиснутый ребятишками, управлялся офицер.

На ледяном берегу Милованов, сменившийся с дежурства, укладывал только что сбитый из досок трап с поперечными планками. Каракозов и Галанин обрубали внизу лед с закраины, чтобы амфибия могла подвалить бортом.

Чердынцев торопливо оделся и вышел на ледник.

Волошина стояла позади всех, оглядываясь на дверь, как будто ждала его. В черных узких брюках и чьем-то чужом плаще, накинутом на плечи, она была похожа на юношу. Глаза их встретились, и она улыбнулась просительно и тревожно, словно не верила тому, что произошло. Он мимоходом тронул ее горячие пальцы и заторопился вниз, боясь, что кто-нибудь приметит этот тайный жест.

Амфибия подошла бортом. Каракозов и Галанин, вырубавшие ступеньки во льду, придержали ее — один с кормы, второй с носовой части, — и солдат стал передавать ребятишек с рук На руки Милованову, Чердынцеву, выбравшейся на лед приезжей женщине. Внизу ставили ребят на трап и легонько подталкивали вперед.

Дети были хмуры, но никто не плакал, даже самые маленькие. Просто намерзлись на воде, просто побаивались, огорчались от разлуки со своими, но словно бы понимали, что взрослые все делают так, чтобы было лучше, и подчинились. А подчинившись, принимали все как должное и ждали, когда же наконец попадут в тепло. Те, кто был постарше, оберегали малышей, помогали им выбраться первыми, словно и они уже поняли разумную доброту взрослых, которые прежде всего заботятся о тех, кто поменьше…

В этот миг ребенок, вылезший на бортовое сиденье и все протягивавший руки женщине, пошатнулся и темной каплей скользнул за борт.

Послышался резкий вскрик, и женщина, принимавшая детей на трапе, схватилась руками за грудь и повалилась набок, Чердынцев еле успел удержать ее. И в то же мгновение с борта амфибии в воду бросился солдат, а с высокой ледниковой гряды, отшвырнув тяжелый плащ, как с вышки, прыгнула Волошина.

Галанин и Каракозов, растерявшись, отпустили амфибию, но офицер с побелевшим лицом властно скомандовал: «Держать борта!» — и оба вцепились в нее изо всей силы, не давая развернуться. И тотчас же из воды у самого борта показались три головы: женщина поднимала из воды ребенка, а Севостьянов, подпрыгнув и ухватившись за борт, держал ее. Офицер скользнул к борту, стараясь не толкнуть своих пассажиров, и поднял ребенка. Чердынцев заметил, как странно расширились его глаза, как он растерянно сказал: «Тома!» — и, передав ребенка второй женщине, ухватил Волошину за руку, резко выдернул ее из воды и поставил на днище, потом помог выбраться солдату. Волошина стояла молча, а он все оборачивался к ней, произнося растерянно одно и то же: «Тома!» — или удивленно: «Тома?» Волошина, отжимая волосы, тихо сказала: «Перестань, Павлик! Я здесь в командировке!» — и, переступив с борта на лед, взяла мокрого перепуганного ребенка из рук женщины и пошла, почти побежала в дом. Чердынцев, попросил офицера отпустить и солдата. Офицер коротко приказал: «Севостьянов, в здание! Попросите что-нибудь переодеться!» — а сам деловито продолжал высаживать своих пассажиров.

Каракозов закрепил амфибию якорной цепью, подхватил последнего из ребятишек и побежал с ним в дом. Офицер вылез на трап, приложил руку к шлему, отрекомендовался:

— Капитан Малышев. Командир саперного батальона.

Чердынцев назвал себя и пригласил капитана в дом.

Капитан с удивлением разглядывал станцию, — наверно, оценивал труд, который пришлось приложить людям, чтобы поставить на краю ледника этот двухэтажный дом со стеклянными верандами, с высокой башенкой для кругового обзора. И хотя он понимал, конечно, что дом был построен где-то далеко, а здесь лишь собран, все же поглядывал на Чердынцева с уважением.

Чердынцев понял, почему капитан так внимательно оглядывал его хозяйство: это был знаток!

— Так тут и живете? И давно? — спросил Малышев.

Голос у него был с хрипотцой, но приятный, добрый. Чердынцев видел, что капитан очень утомлен — наверное, всю ночь ходил на своей амфибии по озеру, — Коржов передавал, что военные начали эвакуацию женщин и подростков на ташбаевское шоссе. И ответил:

— Десять лет.

— Десять? А эти товарищи? — он указал на шедших впереди Каракозова, Галанина и Милованова.

— Ну, эти десять лет назад были еще школьниками! — засмеялся Чердынцев. — Но и у них по три — пять лет ледникового стажа.

— Научная работа? — спросил капитан.

Чердынцеву понравилось и то несомненное уважение, которое прозвучало в его голосе, и тот интерес, с каким он смотрел на приборы, мимо которых они проходили. И невольно вздохнул:

— После обвала еле управляемся со сбором данных. А на этот год был хороший план!

— Да, тут всем не легко! — сочувственно отозвался капитан.

Дети ввалились в дом и сразу повеселели. Во всяком случае, сквозь распахнутые окна слышался громкий гул. Капитан остановился у крыльца, прерывисто вздохнул (еще не привык к высоте, отметил про себя Чердынцев) и вдруг с завистью сказал:

— А хорошо у вас тут!

Чердынцев невольно огляделся. Горы на западе, освещенные ранним солнцем, были розового цвета, на востоке, в тени, фиолетовые. И вода в новом озере — словно расплавленное серебро, а на востоке тоже расплавленное, но золото, а совсем далеко, откуда пришел катер, — как тяжелая тусклая ртуть.

— Но почему никакой зелени? — удивился капитан.

— Три тысячи пятьсот. А луга, что были на той стороне ущелья, затопило.

— Да, высота! А не трудно?

— Привычка. Первое время и ходил и работал с передышками. И вам советую.

— Мне-то еще ничего, я с мотором, — он устало улыбнулся, — а вот солдаты, когда работают веслами, задыхаются.

— У молодых это быстро проходит, — успокоил его Чердынцев.

Шум в доме улегся, и Чердынцев пригласил капитана войти.

В прихожей были кучами сложены детские пальтишки, по росту (кто-то подумал о порядке), в сушилке рядами стояли промокшие башмаки, несколько пар, и Чердынцев успокоился: простуженных будет немного, а в открытую дверь было видно, как Салим, балансируя пиалами, словно фокусник, угощает гостей чаем, компотом, яйцами, пышным хлебом, — всем, что мог приготовить на скорую руку. Дети ели с аппетитом. Две женщины, приехавшие с ребятами, уложили самых маленьких на составленные в ряд стулья и помогали Салиму. Милованов резал хлеб, Галанин и Каракозов таскали из кухни еду. Не было только Ковалева и Волошиной. Ковалев дежурил на рации, а Волошина, видно, скрылась вместе со спасенным ею ребенком в своей комнате.

Он провел капитана к себе и попросил Галанина принести завтрак. Пока капитан снимал свою куртку, Чердынцев заглянул в комнату Тамары. Ее там не было. На столе лежала стопка бумаги, на которой она только что писала: на верхнем листе еще виднелся оттиск шариковой ручки. Бумага была не его, куда лучше качеством…

Он вернулся к Малышеву, раздумывая над этой маленькой хитростью женщины. Он не обижался. В конце концов ей труднее было сказать то, о чем молчал мужчина. Но ведь маленькая хитрость может обернуться большой…

Салим принес два куска зажаренного мяса, два стакана чая. Чердынцев долил чай коньяком.

— У меня в катере есть фляжка спирта, — смущенно сказал капитан. — Если вы желаете…

— Вам спирт нужнее.

— Да, этой ночью он пригодился! — просто сказал капитан. — Вот уж не знал, что тут такие ночи холодные. Б-р-р! — он невольно поежился. — У нас в полупустыне такие ночи бывают только в феврале и редко-редко в марте.

— А здесь и среди лета порой бывают настоящие ночные заморозки. Ледник! — пожал плечами Чердынцев.

Они ели, перебрасываясь короткими фразами, приглядываясь друг к другу. Чердынцеву капитан нравился своей обстоятельностью, спокойствием. У него было открытое лицо, взгляд прямой, темные волосы падали на лоб крупными завитками, хотелось потрогать их, они, должно быть, мягкие, как у маленького ребенка, и сам этот молодой человек, наверно, добрый, уступчивый.