Жестяной самолетик (сборник) - Елена Яворская

Я осторожно перевел взгляд в сторону источника звука… Я узнал твой стиль, о мастер хоррора… так зачем же ты продолжаешь прикидываться Агнией Барто?!

Кукла поморгала на меня кавайными голубыми глазищами и потупилась, старательно распрямляя плиссировку юбки.

Я поймал открытым ртом толику воздуха и выдохнул:

— Ты кто?

Если следовать канонам жанра — самоубийственный вопрос.

Кукла стрельнула на меня стеклянными глазищами с кокетством истинной няшки.

— Я Галя… — помолчала. — А тебя случайно не Эдуардом зовут? Обожаю это имя.

— Не-а, — с сожалением признался я. — Геной.

— Гена — тоже хорошо, — погрустневшим голосом утешила меня кавайка.

— А че такое? — счел необходимым обидеться я. — Мне мое имя очень даже…

— Есть у нас уже один, — Галя безнадежно махнула пластиковой рукой в сторону хоровода. — Всего-то хорошего в нем то, что зеленый.

И снова замолчала. И при этом продолжала глядеть на меня, будто примериваясь, как бы меня половчей украсить.

— Хи-хи-хи! — залился злорадным смехом кустик, стряхивая с себя иней. — А как рассусоливали: дескать, Дом Дружбы — к концу третьего квартала! Каждому чебурашке — отдельную квартиру!

Кавайка резвенько вскочила на ноги и отбежала шагов на десять. Смерила взглядом расстояние до куста, удовлетворилась результатами любительской топографической съемки и только тогда выкрикнула:

— А никто тебя не слушает, старуха Шапокляк! И крысу твою никто не боится!..

И на всякий случай стремглав помчалась к хороводу.

Я посмотрел ей вслед, оглянулся на говорящий куст — и сделал свой выбор. Гале как-то доверия больше. Голова у нее определенно пластиковая, но рассуждает она как нормальная такая блондинка. Какую поправку на их восприятие делать, я твердо знаю. А какую на старушечье — так и не смог высчитать. А уж старушки, двинутые на любви к домашним питомцам и на борьбе за социальную справедливость, — это даже для похмельного бреда слишком.

— Чего хоть у вас происходит-то? — я ухватил Галю за руку, одновременно беря быка за рога, так КПД выше.

— Мы строили-строили… и не построили, — кавайка вздохнула.

— А все этот… крокус заполярный! — присоединился к нам давешний чебурашка… или, может, другой, хрен их разберет, у китайских сувениров из одной партии отличий на порядок больше. — Прикинь, ему вместо нормальных гвоздей гнутые втюхали. Ну, ладно, это мы понять можем, не звери, чай. Но вот на кой фиг эта ходячая дюжина косметичек прикидывается, что не знает слова «откат»?! — ушастый оскорбленно запыхтел.

Уж не представляю, что узрела на моей небритой морде кукляшка, но она куда-то метнулась и через пару минут уже протягивала мне стакан с чем-то серо-буро-малиновым.

— Че это? — наверное, стоило бы шарахнуться, но сил на то, чтобы удивляться, совсем не осталось. Да и кавайка была само очарование, мне такую предупредительность ни жена, ни секретарша отродясь не выказывали.

Выхлебал залпом… Ой!.. Вкуснотища!.. Па-автарить!!!

— Коктейль мой фирменный, — изменившимся до неузнаваемости тоном запоздало ответила кукла. — «Проницательная Галя» называется.

— Я не откатчик! — вдруг заявил я.

— Разумеется, — сочувственно покивала она.

— Для меня социальные нужды населения всегда были приорите… Кхе-кхе-кхе…

— Без сомнения.

Сквозь голубое стекло Галиных глаз сочилась ирония.

— Меня же оправдали! Ну я там реально не при делах был!

— Конечно-конечно! — прикинулась китайским болванчиком чертова кукла. — И в другом случае тоже не виноват… Совсем наоборот! Ты отмывал. Потому что любишь, чтобы было чисто. И красиво. Так ведь? Я тоже красоту люблю… Очень!

…Металлизированная нить на вкус просто отвратная. А мишура ухитряется одновременно щекотать и колоть шею. И почесаться — ну никакой возможности, руки спутаны бусами… И чебурашки пляшут… Только бы им не вздумалось снова запеть!..

Утро чиновника

(темно-синяя ручка, на полях — рисунок двери, распахнутой в никуда)

Впервые в моей жизни надо мной несмешно прикололись папа с мамой (филолог и музыкант соответственно), наградив меня звучным, но несколько экзотическим для нашего ПМЖ именем Сюзанна.

Папочка с мамочкой, наверное, надеялись, что в наследство от небезызвестной героини «Севильского цирюльника» я заполучу оптимизм и житейскую сметку. Вместо этих актуальных во все времена ценностей мне достался полный комплекс интеллигентских рефлексий (от папы) и маниакально-депрессивный психоз (от мамы).

Бабушка, на долю которой выпала почетная миссия по преобразованию мяучащего свертка в человека разумного, с присущим ей практицизмом урезала «Сюзанну» до «Сюси». И с тех пор надо мной не прикалывался только ленивый.

С таким именем и такой родней я должна была превратиться либо в форменную бандитку, либо в тонкую художественную натуру.

Я выбрала второе, невзирая на рефлексии и умело используя психоз. Тонким и художественным легче дается манипулирование мужчинами. Для их блага, конечно же. Моя трепетная маменька, исподволь разрушая папочкину лень, довела его до докторской и кресла заместителя ректора, в то время как у соседок-бой-баб мужики доходили до дивана и пульта от телевизора либо вовсе до дивана и до бутылки, такой вот незамысловатый натюрморт во множестве вариаций… Впрочем, это я отвлеклась от сути. А суть — в моей художественной натуре, которая довела меня пусть не до ручки, но до кисточки и мольберта.

На натуру я не ропщу. Я даже на имя свое не ропщу, тем паче, что меня уже никто Сюсей не называет (кроме бабушки, конечно), — все больше Сюзанной величают. Правда, без отчества. И это хорошо. Это значит, я состоялась. У настоящих художников не бывает отчества.

Единственный человек, кто сомневается, что я настоящий художник, — бабушка. Она ко мне в мастерскую заглядывает, как нервозная особа в кладовку с мышами: одним глазком… расширенным от предчувствия страха. Постмодерн для нее — это «о-ой!» и «фу-у!» в одном флаконе. И, сильно подозреваю, она очень жалеет, что это не флакон с растворителем. Правда, молчком. И даже то, что мне предложили оформить фойе горадминистрации серией работ, ни в чем ее не убедило, спросила только:

— А куда ж старые-то картины с видами города денутся? Хорошие были, узнаваемые, народный художник рисовал… фамилию не припомню, а звали Петром Николаичем…

Я съязвить хотела: ежели «Николаич» — тогда и вправду «рисовал». Но только плечами пожала. Спорить с бабушкой — почти то же самое, что просить у муниципалитета предоплату. Хотя тут и без предоплаты… Сам факт, что я буду выполнять такой заказ, — уже нехилое подспорье карьере.

— А ты-то, Сюсенька, что рисовать будешь?

— Писать, ба, — я поморщилась. — Писать, а не рисовать! Да тоже пейзажи. Только стилизованные. У них недавно евроремонт закончился, они хотят, чтобы картины соответствовали новому облику помещения.

Бабушка вздохнула и пошла на кухню. Оставалось надеяться, что не за растворителем. Надежда надеждой, но дверь комнаты, которая еще со времен художественного училища служила мне мастерской, я на ключик все ж таки закрыла.

И отправилась в администрацию (ехать кругом — четверть часа общественным транспортом, наискосок через улицу — десять минут скорым шагом), изо всех сил настраиваясь на позитив. На улице весна в разгаре. И я шагаю, вся такая легкая и целеустремленная, еще очень молодая, но уже весьма перспективная художница, а значит, я просто излучаю уверенность и оптимизм. И люди — все такие симпатичные, прямо-таки просятся на портрет. И в администрации, прямо на входе, меня встречает не злой с недосыпу дядька-охранник, а…

Охранница. В форменной куртке и форменных штанах. И в совершенно бесформенных чоботах, подвязанных веревочками. И в траченном молью когда-то пуховом платке, концы которого перекрещены на груди. Охранница сидит на ступенечке, рядом прислонена картонка, на которой шариковой ручкой накорябано вкривь и вкось: «Подайте, люди добрые, на особняк вице-мэру».

Проследив за моим взглядом, неловко улыбается и поясняет, будто извиняясь:

— Христом-богом клянусь, ему не хватает. Какие нынче у вице-мэров зарплаты? Срам один! — сокрушенно качает головой. — Ежели не верите, могу показать ксерокопию справки о его официальных доходах!

Ошарашенно бросаю в пластиковое ведерочко из-под майонеза полтинник. И всерьез думаю, а не повернуть ли мне обратно. И как-то неожиданно для себя оказываюсь в благоухающем краской фойе. Запах краски и приветливая улыбка девушки в строгом, но изящном костюме действуют на меня успокоительно.

— Здравствуйте! — восклицает девушка таким тоном, как будто бы ждала меня и только меня. — Проходите, пожалуйста! Вам в кабинет один-А. Пойдемте, я провожу. Только осторожненько, очень осторожненько, ступенечки скользкие… ну, понимаете, евроремонт…