Незнакомец - Кэйитиро Хирано

Кидо так и не нашел подходящих слов соболезнования. Хотя у его друга был лишний вес и он частенько, потирая живот, приговаривал, что неплохо бы сесть на диету, никто к этому серьезно не относился. Выйдя из похоронного бюро, Кидо почувствовал, что сам факт смерти друга опять стал расплывчатым, как в тот момент, когда он впервые услышал об этом.

Кидо попытался представить, как бы был поражен Сота, если бы мама сообщила ему о смерти отца. Наверное, смысл сказанного не дошел бы до него и он переспросил бы: «Папа умер?»

А он уже не смог бы ответить на этот вопрос. Не смог объяснить так, чтобы ребенку стало понятно, как любую другую сложную тему.

Он болезненно почувствовал, что не может умереть, да и не хочет. Вдруг у него в голове промелькнула фраза, которая выражала неописуемое настроение, поселившееся в его душе после землетрясения, — экзистенциальная тревога.

Разумеется, Кидо боялся смерти. Когда умираешь, с этого самого момента — ни на миг позже — твое сознание прерывается и ты больше никогда не будешь способен чувствовать и размышлять, а время безостановочно будет и дальше течь для живых, больше никогда не имея к тебе никакого отношения. Мысли о смерти загоняли его сознание в угол. Он сейчас жив, и мир продолжает для него существовать. Однако от более чем пятнадцати тысяч человек, погибших два года назад в результате цунами, в этом мире не осталось ничего, что бы позволило осознавать или иметь отношение к происходящему. И не только в этом мире, но, вероятно, и в том тоже…

Страх смерти делал его восприятие жизни болезненно чувствительным.

Он сейчас подумал, что такие мысли уже давно его не посещали, он даже почти забыл об этом. А ведь Кидо в свое время, как и все подростки, упорно размышлял над вопросом «кто он?», связывая его с выбором будущей профессии.

В результате по совету отца он стал адвокатом. И хотя сомнения, правильный ли выбор он сделал, не покидали, он смотрел в неясное будущее, пытаясь себя убедить в том, что сможет реализоваться как личность благодаря профессии адвоката. Иными словами, для того чтобы жить, он должен был отвечать на вопрос «кто он?», и это скрывало в себе как надежду, так и беспокойство.

Вот уже лет пятнадцать он не возвращался к этим мыслям, считая, что, к счастью для себя, уже преодолел их. Среди его клиентов, людей одного с ним поколения, с которыми он работал ежедневно как их адвокат, было немало и тех, кто не мог устроиться на работу, не мог самореализоваться через собственную профессию — если пользоваться формулировками Маслоу, — вынужденно мирясь с нестабильностью в социальном положении и доходе.

Однако шок, полученный во время землетрясения, вновь поселил в нем чувство беспокойства, заставляя отвечать на вопрос «кто он такой?», хотя Кидо и считал этот вопрос в своей жизни давно закрытым.

Теперь он звучал не так просто, как когда-то давно, с возрастом изменилась и его формулировка. Теперь он звучал так: «А правильный ли я сделал выбор?»

Естественно, для своих лет Кидо ощущал, что он нынешний, носящий имя Акира Кидо, является результатом того многообразия событий в собственной жизни, которую прожил к настоящему времени. Та часть жизни, которая еще недавно была в будущем, теперь уже осталась в прошлом, и он уже в значительной степени понимал, что он за человек.

Конечно, он мог прожить и другую жизнь. Наверное, разных путей было бесчисленное множество. Но теперь перед ним были поставлены не вопросы «кто он?» и «кем он был?», чтобы жить дальше, а вопрос «каким человеком он умрет?».

Когда-нибудь Сота будет жить в мире, в котором больше не будет его отца. Он подсчитал, что через тридцать три года Сота будет в том же возрасте, что он сейчас. А Кидо будет семьдесят один год. Он надеялся, что все еще останется в живых. Но если его уже не станет, то каким будет отец в возрасте тридцати восьми лет в воспоминаниях Соты? Каким человеком он будет продолжать жить в воспоминаниях сына?

Умереть можно не только от старости. В следующий миг может случиться землетрясение в Нанкайском желобе, скоростной поезд может сойти с путей, и он, так и не успев ничего понять, уже будет мертв. О том, что этот риск не так уж мал, после землетрясения они слышали так много раз, что эти разговоры уже набили оскомину.

В разгар его душевных волнений появились новые причины для тревог: воспоминания о резне корейцев после Великого землетрясения в Канто и ультраправый шовинизм последнего времени.

Правовой порядок, для поддержания которого Кидо упорно работал как юрист, обеспечивал его повседневную жизнь. Он защищал его права и права его семьи и поддерживал их гражданский статус. А что было бы, случись в качестве исключения нечто, что временно отменит этот порядок на каком-то разрушительном участке времени и пространства? Для тех подстрекателей, кто вышел посреди белого дня на улицы с криками «Смерть корейцам!», тонкие, сложные вопросы Кидо о бытии были бы бессмысленны. Хотя не обязательно, чтобы возникло что-то исключительное. Достаточно будет и одного человека, на которого повлияют голоса демонстрантов, и на фоне обычных будней он вдруг решит, что нужно убивать корейцев.

Кидо впервые так ясно сформулировал это для себя словами, что ему вдруг стало нехорошо, будто у него анемия. Свет на потолке стал кричащим, словно гомон толпы, перед глазами потемнело, ему было тяжело дышать, будто грубая сила давила его. Он закрыл глаза, наклонил голову вниз и ждал, пока отпустит. Сняв очки, он сильно потер лицо, что стало даже больно, оперся о колени, плотно прижав подошвы к полу.

Когда он на мгновение открыл глаза, женщина, сидевшая на соседнем кресле и что-то смотревшая в телефоне, отклонилась назад и краем глаза наблюдала за ним. Однако у него не было сил оглянуться на нее, он просто обхватил лицо руками и продолжал его тереть, ожидая, пока не станет легче.

Он с беспокойством оценивал свое состояние — вероятно, это был какой-то приступ.

Когда головокружение немного отступило, он еще больше отпустил и без того уже слабый узел галстука и откинулся в кресло. Не открывая глаз, он делал глубокие вдохи и выдохи и наконец почувствовал, что ему становится лучше.

Он вспомнил слова Риэ: «Адвокат Кидо, вы хороший человек». Он несколько раз проговорил эти слова, как будто они были лекарством.

Если бы его обвинили в шпионаже или же, решая, стоит его убивать или нет, заставили произнести фразу «Пятнадцать иен,