Путь к женщине - Николай Никандров

– Конечно, есть.

– Какая же? – спрашивает милиционер и хитро подмигивает публике.

– Я – писатель, – произносит спокойно Шибалин.

– Пи-са-тель?

У милиционера опускается рука с карандашом. На не сколько мгновений он задерживает на Шибалине внимательный взгляд. Потом говорит новым укоряющим тоном:

– Тем более нехорошо так поступать…

И уже без прежнего пыла принимается дальше писать.

Между тем к месту происшествия на чернеющую толпу все время сбегаются новые любопытные. Они набегают и из других аллей бульвара, и с прилегающей улицы. Иные, ярые любители бесплатных зрелищ, перелезают через ограду на бульвар.

Особенно много налетает мальчишек. Они так и лезут, так и просачиваются сквозь толпу взрослых в самые первые ряды:

– Жаль, Ванька уже ушел домой – вот бы посмотрел! А мы с тобой посмотрим! Правда, Петя!

– Ну да, правда!

Баба елозит подбородком по широкой спине мужика:

– Ты тут так неудобно встал, что за тобой никому ничего не видать.

Мужик полуоборачивается к бабе, смотрит на нее сверху вниз, как на гадину:

– А ты куда, в цирк пришла, опухлые твои глаза?!

Баба брезгливо воротит от мужика нос:

– Фу-у!.. Уже где-то нажрался, идол!

Мужик с сознанием своей превосходящей силы, задиристо:

– А ты мне подносила?

– Тихо там! Мешаете писать…

Дворник – с медной бляхой на драной, в клочьях, папахе – хватает за плечо вновь прибежавшего любопытного, отдирает назад:

– Куда прешь? Не видишь: оцепление!

Тот:

– Я партейный. Мне можно.

Дворник отпускает его:

– Ну, лезь, шут с тобой. Мне не жалко.

Тот, рыская глазами по земле, озабоченно к публике:

– А где же она лежит?

Публика:

– Кто?

Он:

– А зарезанная?

Публика:

– А вон она стоит, с лицинером рассказывает.

Тот разочарованно морщит и задирает нос:

– У-у… Она живая…

Недовольный, кислый, поворачивает обратно, пробирается вон из толпы.

Второй вновь прибежавший:

– Товарищ дворник, что тут случилось?

Дворник нехотя в бурую бороду:

– Так. Пустое. Обнакновенное скопление публики.

– Ну, а все-таки?

Остальные новые любопытные тоже к дворнику, дрожа перед ним и повизгивая, как щенята:

– Расскажите, расскажите…

Дворник, сплюнув в свободное между публикой местечко:

– Ну, одним словом сказать, он к ней подсватался, вон тот, здоровый, думал, она из таких, из потерянных, которая этим займается, а она хвать – честная! Ну, и получилось вроде смятение; она на него наговаривает, он на нее. Не разбери-бери! Дайте кто-нибудь покурить…

Мрачный мужик из-за спины дворника громким, хрипучим голосом:

– Если ты честная, сиди, сволочь, дома, а не лазь, где не следовает!

Находящийся тут же молодой мастеровой поводит одним плечом:

– А может она не первый день с им гуляет?

Мужик:

– Знамо, не первый!

Мастеровой:

– Свои счеты!

Мужик:

– Своя бражка!

Милиционер тем временем опрашивает красавицу:

– Гражданка, ваше социальное положение? Красавица, как на суде, не своим голосом:

– Никогда нигде не участвовала. Милиционер:

– Я не про это.

Первый подхалима высовывает нос из толпы:

– Вас спрашивают, какой вы владеете недвижимой имуществой.

Второй подхалима:

– Воопче: пианино там, небель. Драгоценности может закопаны где: золотые кольцы, бруслеты, сережки, чисы…

Милиционер на них карандашом:

– Граждане! Вас не спрашивают! Не мешайте работать!

Красавице:

– Гражданка, как про вас написать? Вы где-нибудь служите?

– Муж служит.

– Ага. Стало быть, замужние?

– Да. Замужем.

– Вот это и надо было сразу сказать…

Голос прежнего нахального в задних рядах толпы:

– Га-га-га! "Замужем"!

Милиционер продолжает:

– Документик имеется?

– Есть. Всегда ношу при себе. Достает из сумочки, подает:

– Вы фамилию мужа моего должны хорошо знать.

Милиционер читает раз, читает два, читает три раза – глазам своим не верит. Глаз не может оторвать от фамилии, проставленной в документе. Тычет пальцем в бумагу, то хмурится, то улыбается, то опять хмурится:

– Так… стало быть… это… это. это ваш муж???!!! Красавица отводит в сторону польщенные глаза:

– Да, муж.

Милиционер с таким выражением кивает головой Шибалину, точно говорит: "Эх, вы!.. И надо было вам!.."

Первый голос из настороженно-присмиревшей толпы:

– Фамилию ее скажи! Второй:

– Огласи, как ее фамилия! Чтоб, значит, огласка была!

Милиционер:

– Граждане, это не ваше дело, какое ихнее фамилие, это дело милиции!

Весь задний ряд толпы, прячась за стоящих впереди:

– Фа-ми-лию!!!

Милиционер:

– Никакой фамилии я вам не скажу, сколько не кричите! Не обязан! Тем более что фамилие у них такое… такое…

Из толпы:

– Что не выговоришь?

Прежний нахальный:

– Га-га-га! "Не выговоришь"!

Один мужчина из публики загораживает собой Шибалина:

– Бежите, гражданин, пока милиционер пишет, не смотрит.

Второй:

– Да, да, бежите скорее, мы вас прикроем. Шибалин:

– Благодарю вас. Но бежать мне нет никакой надобности. Наоборот, я очень доволен, что так случилось. Ведь вы, кажется, знаете, в чем дело… Так что для меня важно проследить всю эту историю, со всеми ее перипетиями до самого конца. По крайней мере многое новое узнаю. И вопрос о "знакомых" и "незнакомых", несомненно, имеющий мировое значение, таким образом получит в советских административных и судебных органах еще одно интересное освещение.

Первый мужчина многозначительно:

– А фамилию ее слыхали?

Шибалин:

– Ну, так что же? Слыхал. Тем лучше для меня, что ее муж носит такую авторитетную фамилию. Тем любопытнее будет узнать его личное мнение на этот счет. А то в печати они так путаются в этих вопросах.

Милиционер подает дворнику бумажку:

– На. Проводи их в район.

Потом, за спиной Шибалина, подмигивает дворнику бровью, чтобы тот не прозевал, не упустил.

Первый мужской голос из толпы недовольно:

– А ее? Второй:

– Да! Почему не забираете ее? Задние ряды:

– Ее!.. Ее!.. Мадаму!.. Ишь, вырядилась в шляпку!..

Милиционер:

– "Ее", "ее"… Воете, сами не знаете чего! Ее без надобности! Они предъявили документы, и я записал! Ну, все окончилось, расходитесь! Вы чего тут стоите? А вы? А вы? Вы в которую сторону шли? В тую? В тую и идите, не стойте тут!

Дворник с Шибалиным трогаются.

Шибалин достает записную книжку, карандаш, делает на ходу беглые записи. Потом, перестав писать, идет с высоко под нятым открытым лицом, на котором написано: "Как хорошо! Как хорошо! Материал-то какой! Материал!".

Рассеянная милиционером толпа вновь собирается. Раз резанная было на мелкие кусочки, она снова соединяется в одно целое.

Первая баба из толпы, глядя вслед Шибалину:

– Добегался!

Вторая:

– Как говорится, дурная голова не дает ногам покою!

Первая:

– Недели две отсидит!

Вторая:

– А это глядя под какую статью подведут!

Первая:

– Во всяком случае, там ему ум вставят, смотреть не будут!

Вторая:

– Так ему и надо! Идешь – иди своей дорогой. К незнакомым женщинам не приставай!

Вдруг через толпу по направлению за уведенным Шибалиным пробегает испуганная, растерянная Вера:

– Стойте! – не своим голосом кричит она и простирает вперед руки. – Куда вы его ведете? Куда? Это же мой муж! Я его жена!

В толпе массовое сенсационное восклицание:

– Ух – ты!!! Ж-же-на!!!

И все с округлившимися глазами, сплошной стеной рушатся за ней.

Боковая аллея на долгое время пустеет…

В чаще кустарника, у бокового выхода с бульвара на мостовую неожиданно среди бела дня вспыхивает электрический свет, и несколько мгновений тревожно танцуют в воздухе, среди освещенной зелени крупные, кораллово-красные буквы: "Берегись трамвая!"

Часть третья

I

Внутренность большого зала в разрушенном доме.

Крыши нет, ее заменяет открытое небо. Ни окон, ни дверей, вместо них в остатках красных кирпичных стен зияют ряды сквозных дыр. Полов тоже нет – голая, исчерченная прямыми тропинками земля с зеленеющей кое-где низенькой травкой, с высокими кустиками худосочного бурьяна в сырых углах.

Передняя стена зала разрушена до основания. Только на самой середине ее уцелел небольшой кусок кирпичной кладки в виде косого паруса – да и тот вечно угрожает падением.

Остатки боковых стен невысоки: где в сажень, где в человеческий рост, где еще ниже. В них чернеют искусственно проломанные, захватанные руками дыры – очевидно, ходы в смежные такие же комнаты.

Больше других сохранилась задняя стена.